V
Счастье Охотникова, казалось ему, было беспредельно. Гордая, неприступная Луиза любила его горячо и нежно и привязывалась к нему со всем пылом женщины, не знавшей преград своим чувствам. Принц Иеверский никак не беспокоил своей жены - и потому, что был уверен в ее добродетели, и потому, что сам создал себе побочную семью, вступив в связь с Клеопатрой Болеславовной Юшковой. Юшкова, одна из знаменитых красавиц того времени, была женщиной доброго сердца и вела себя по отношению к принцессе так почтительно и скромно, что сам принц ставил это на вид своей жене, выставляя достоинства своей любовницы. Но гордость принцессы страдала при мысли, что она должна, напротив, обманывать мужа, скрывая от него свою любовь к Охотникову. В душе она презирала своего мужа, и сколько раз, в ответ на его признания, она хотела бросить ему в лицо признание и в своей связи! Но всякий раз ее удерживала мысль о необходимости сохранять тайну ради безопасности ее любовника. Тайна ее никому не была известна, кроме княгини Голицыной, но многие придворные и гвардейские офицеры с любопытством следили за Охотниковым, который хотя и вел себя еще скромнее, чем прежде, но не мог скрыть вполне счастия, которым была полна его душа. Он, по желанию принцессы, стал появляться в свете, посещая спектакли и маскарады, и это было так непохоже на "не жильца на этом свете", что товарищи искренно ему удивлялись и поздравляли его. Сам цесаревич Константин, присутствуя на одном из полковых учений, выразил ему свое удовольствие за молодецкий вид, в каком представился ему Охотников в своем эскадроне.
"Honorez moi de votre indifférence", подумал Охотников в это время и невольно покраснел, когда цесаревич спросил его о княгине Наталье Федоровне Голицыной, которой он интересовался, как подругой принцессы. Брат принца Иеверского, принц Макс, бывший на русской службе, не любил своей невестки, но дружил с цесаревичем. И они, по разным причинам, одинаково интересовались Луизой: цесаревич вследствие неудачной любви, принц Макс - как наследник бездетного брата. Но оба они и не подозревали о связи Охотникова с принцессой, пока один несчастный случай не навел их на след.
Летом 1806 года гвардейские полки, как обыкновенно, вышли из городских казарм и расположились по лагерным стоянкам. В то время еще не было Красносельского лагеря, и гвардия размещалась в окрестностях Петербурга, преимущественно в загородных резиденциях императорской фамилии. В Павловск, местопребывание императрицы-матери, Марии Феодоровны, назначалось обыкновенно по одному эскадрону от Кавалергардского и Конногвардейского полков, а вблизи его, в Царском Селе, всегда находился Лейб-Гусарский полк, офицеры которого, соперничавшие с конногвардейцами и кавалергардами, считали себя самыми привилегированными во всей гвардии, потому что только им, гусарам, в то время разрешено было носить усы. Кавалергардский эскадрон, не ладивший по известным уже нам причинам с Конной гвардией, вступил в дружеские отношения с лейб-гусарами, в среде которых находился родной брат командира кавалергардского эскадрона Евдокима Васильевича Давыдова, Денис, также прежде служивший в кавалергардах и уже славившийся как поэт и гуляка.
"Мы жили ладно, - вспоминал впоследствии об этом времени Денис Васильевич, - у нас было более дружбы, чем службы, более рассказов, чем дела, более золота на ташках, чем в ташках, более шампанского (разумеется, в долг), чем печали, всегда веселы и всегда навеселе". Колонны батюшек и матушек, дядюшек и тетушек, разъехавшихся по дачам, не лезли уже на приступ казарм, как в городе, и господа офицеры жили как хотели в Павловске, потому что императрица Мария Феодоровна устраняла всякий этикет в летней своей резиденции, благожелательно относилась к военным, и сам Константин Павлович, посещая Павловск, не смел, из уважения к матери, проявлять свою обычную придирчивость и любовь к взысканиям. Игрушечная крепость Павловска, Бип, предназначенная для помещения арестованных офицеров, была почти всегда свободна от постоя. В эскадроне Давыдова в Павловске находилась и "холостая душа" барона Левенвольде, но, уже заручившись обещанием цесаревича Константина о переводе в конную гвардию, он держал себя в стороне от товарищей и отводил свою душу в обществе конногвардейских офицеров-немцев. Эскадрон, в котором находился Охотников с другом своим, Прокудиным, размещен был у самого Петербурга, в Новой Деревне, почти у самого Каменноостровского дворца, где жил тогда государь с императрицей Елизаветой Алексеевной, но друзья ездили иногда в Павловск, чтобы навещать там товарищей-кавалергардов. Но и павловские товарищи наезжали в Новую Деревню от времени до времени, и при этом к ним присоединялся и Левенвольде, скупавший в Павловске и любивший бывать в Петербурге для каких-то подозрительных "докладов".
В одну из таких поездок барон Левенвольде гулял по берегу Большой Невки, против Каменноостровского дворца и, дойдя до Черной речки, у дома графа Головина, залюбовался окружавшим его пейзажем. Вид прекрасной реки, обрамленной густыми деревьями и кустарниками и отражавшей в себе косые лучи солнца, склонявшегося к западу, был действительно очарователен, но, кроме того, Левенвольде заметил впереди себя амазонку, ехавшую в сопровождении рейткнехта мимо дома Головина, и в амазонке этой он узнал принцессу Иеверскую. Барону захотелось обратить на себя внимание принцессы, на случай, если она удостоит его беседы, и выждав, когда она поравнялась с ним, отдал ей установленную честь. К глубокому его сожалению, ему ответили лишь приветливым кивком прелестной головы, и он не успел даже посмотреть в лицо принцессы, прикрытое густою прядью светлорусых волос, упрямо выбивавшихся из-под полей черной английской шляпы. Зато рейткнехт, следовавший за принцессой, поджарый рыжеватый немец, сняв шляпу, низко поклонился барону, улыбаясь во весь рот. Левенвольде с удивлением узнал в нем бывшего своего берейтора, учившего его верховой езде в рижском манеже. Пройдя немного вслед удалявшимся всадникам, барон увидел, что принцесса сошла у дачи графа Строганова, с женою которого она была очень дружна, оставив лошадь на попечение рейткнехта.
- Магнус, как ты попал к принцессе? - воскликнул барон по-немецки, забыв обычную свою сдержанность в обращении с людьми, стоявшими ниже его по общественному положению.
- Меня рекомендовал граф Пален ее шталмейстеру, господин барон. Теперь как сыр в масле катаюсь. Вся должность моя - сопровождать в дежурные дни ее светлость, и, кроме меня, есть еще три рейткнехта.
- Так, так, молодец ты, что и говорить. А в Царском и Павловске бываешь?
- Когда ее светлость изволит быть у старой императрицы, иной раз дня два там проживает, - самодовольно отвечал Магнус - всегда меня берут с собою, господин барон.
"От него, наверно, можно узнать что-либо полезное", подумал Левенвольде и сказал:
- Будешь в Павловске, заходи ко мне выпить ямайского. Я там стою с эскадроном.
- Благодарю вас, господин барон. Непременно буду. Всегда помню вашу милость, - кланялся обрадованный Магнус.
Сделав еще несколько шагов по набережной, Левенвольде встретил Уварова и Охотникова и любезно поздоровался с ними. Уваров придержал его руку и, указывая на противолежащий берег Каменного острова, сказал:
- Смотри, холостая душа, видишь принца? Вот по сосновой аллее идет… Вчера приезжал к нам с Константином вместе и с Аракчеевым, такой ласковый, командира благодарил за порядок, эскадронным руку подал, а Лунину, когда тот подъехал, сказал: "молодец". Все было бы хорошо, да Аракчеев вздумал похвалить лунинского жеребца, а Лунин ему и брякни: "Известно, ваше сиятельство, вся наша репутация от скотины зависит". Аракчеев даже позеленел, а наш благодушный принц пристально этак посмотрел на Лунина и улыбнулся. А Лунин, понимаешь, сидит себе на лошади и бровью не поведет.
- Очень уже Михайла Сергейч, мне кажется, много себе позволяйт, - заметил Левенвольде: - на нем шепотом отзовет. А я сейчас принцессу встречайт, у графини Строганов сошла.
- Мы с Охотниковым почти каждый день видим ее, когда она изволит прогуливаться верхом, - сказал Уваров - придешь ко мне сегодня на суп, мингер?
- Я уезжай сегодня в Павлофск, зафтра мой дежурный черед, - сказал Левенвольде.
- Не неволю, - возразил Уваров - слышал я, что переходишь в Конный. Ну, туда тебе и дорога!
Охотников не любил Левенвольде и не выносил его тупой, пошлой практичности и чисто остзейской важности, но хотел быть любезным с оставлявшим полк товарищем и выразил ему сожаление о его уходе.
- Пошалюйста, не шалейт, - воскликнул Левенвольде - там не есть и не будет никакая история, и я спокойно буду шить.
- И чины, и кресты будешь получать, - добавил Уваров - прощай, брат! Скатертью дорога! Кланяйся Давыдову.
Уваров и Охотников еще гуляли по набережной, когда мимо них у самого въезда на дворцовый мост проехала принцесса и милостиво поклонилась офицерам, вытянувшимся в струнку.
- Хороша она, голубчик, вот что я тебе скажу, - произнес после некоторого молчания Уваров - а вот, поди ты, не в коня корм… Хороша Маша, да не наша, так-то, милейший! - закончил он энергично, возвысив голос и зачем-то хлопнув себя по колену.
Но уже солнце близилось к закату, темнел дворцовый парк и прибрежные рощи, с реки повеяло сыростью. Офицеры пошли к Уварову на "суп".