II
"La troupe dorée", как называли Кавалергардский полк в высшем петербургском обществе, с давних пор не нравилась великому князю Константину Павловичу… Страстный поклонник фронтового обучения в самых мелочных подробностях на прусский манер, строгий формалист во внешних проявлениях и обрядах службы - до последней пуговки и крючка на мундире, он смотрел на кавалергардов, как на парадное войско, употребляемое для придворных церемоний, называл их "бархатниками" и отрицал в них всякий воинский дух, отдавая предпочтение конной гвардии, которою он сам командовал при Павле. Конногвардейцы доведены были им до высшей степени возможного, по его мнению, совершенства в военном деле немецкими штукмейстерами и берейторами; кавалергарды, сравнительно с ними, казались "ленивцами" и "неженками". Были и другие причины, заставлявшие великого князя Константина неблагосклонно относиться к Кавалергардскому полку, - так сказать, политического свойства, связанные с отношением его к службе. Офицеры-кавалергарды почти все принадлежали к богатому русскому дворянству и смотрели на службу свою как на путь чести, позволяя себе даже относиться критически к действиям своего начальства, тогда как в конной гвардии офицерство состояло почти все из немцев, преимущественно остзейцев, и конногвардейские офицеры в службе своей видели в будущем единственный источник счастья, а в строгом и тупом исполнении всех самых мелочных приказаний цесаревича - свою особую заслугу. Оттого в Конногвардейском полку русским солдатам приходилось куда хуже и тяжелее, чем в Кавалергардском, где офицеры были для них свои люди, свои господа, в патриархальных отношениях крепостного права. Между Кавалергардским и Конногвардейским полками возникло поэтому некоторое соперничество и служебная ревность: кавалергарды, смеясь над немцами конной гвардии, называли ее не полком, а региментом, уверяли, что там и командуют только по-немецки, и рассказывали об офицерах регимента самые смешные анекдоты. Сделавшись корпусным командиром по воцарении брата, цесаревич Константин, разумеется, стал на стороне любимых своих конногвардейцев и начал придираться к "бархатникам" и их командиру, Депрерадовичу; в австрийском походе по пустому поводу он лишил его командования на двадцать четыре часа и приказал ему следовать сзади полка. Кроме того, он преследовал их сарказмами при каждом удобном случае. Дело дошло, наконец, до того, что в петербургском обществе стали громко говорить о притеснениях цесаревича и о невозможном положении кавалергардских офицеров. Император Александр узнал об этом и дал совет брату извиниться пред обществом офицеров Кавалергардского полка. Мы видели, как этот совет был исполнен цесаревичем. Не мудрено, что ротмистр Лунин привел товарищей в восхищение своим ответом великому князю, и, разойдясь из казарм, они долго еще толковали, чем может кончиться все это дело для того и другого.
Офицеров четвертого эскадрона пригласил к себе "на суп" штабс-ротмистр Федор Александрович Уваров, женатый на сестре Лунина, Марье Сергеевне. Его приглашения были оригинальны и небезопасны: всякого товарища, не воспользовавшегося его приглашением, он вызывал на дуэль. С претензиями на ум, весьма посредственный, и красоту, которой он не обладал, Уваров соединял чисто русское хлебосольство; к товарищам относился дружески и участливо. Офицеры с охотой отозвались на зов Уварова, "суп" которого при ближайшем знакомстве оказывался чистейшим шампанским; притом они хотели поговорить еще о полковых делах и выпить за здоровье Лунина.
Вино развязало языки у гостей Уварова, среди которых отличался своим резким, высоким голосом эскадронный командир, князь Николай Григорьевич Репнин-Волконский. Сотый раз он рассказывал товарищах, как после блестящей атаки при Аустерлице он был взят в плен и, раненый в голову и контуженный в грудь, был представлен Наполеону с остатками своего эскадрона, в котором уцелело только восемнадцать человек. Репнин старался изобразить перед слушателями и голос, и приемы "маленького капрала".
"Кто старший?" - спросил Наполеон. Ну, позвали меня. "Вы - командир Кавалергардского полка императора Александра?" - Я командовал эскадроном, говорю. - "Ваш полк честно исполнил свой долг". Знаете, он сказал это так серьезно, искренно, что у меня чуть слезы не брызнули из глаз: разве наш "курносый" когда-либо скажет что-нибудь подобное? Я забыл и то, что он наш враг, и то, что он проклятый корсиканец, и сказал ему: "Похвала великого полководца есть лучшая награда солдату". А он так же, знаете, задушевно и серьезно: "С удовольствием отдаю ее вам". И потом приказал возвратить нам свободу. Ах, господа, глядя на него, совсем забываешь, что он "маленький капрал"!
- И вы совсэм не хорошо дэлайт, князь, что так говорите о враге нашего государя, - сказал ротмистр барон Левенвольде, случайно попавший в Кавалергардский полк и слывший за передатчика новостей высшему начальству.
- А ты, немец, молчи, - сказал Уваров, уже сильно выпивший - а не нравится слушать, - уходи по добру, по здорову. Тебе не мешают врать по-русски, холостая твоя душа. Он, господа, про мою сестру, девушку, сказал недавно, что она холостая.
- Вам, барон, с вашим знанием русского языка лучше было бы служить в регименте, - заметил старший из братьев Каблуковых.
- А я уже о том просил его высочество и теперь буду рапорт подавайт, - возразил Левенвольде - кароший полк, не хуже нашего.
- И товарищи - твои же немцы, - продолжал Каблуков - и нам легче будет: от немца избавимся.
Левенвольде насупился и вскоре исчез незаметно из подгулявшей компании.
- Что непонятно для меня, - сказал один из офицеров, Евдоким Васильевич Давыдов - так это то, что и после Аустерлица цесаревич все на нас злобствует. Ведь это, товарищи, первый наш не придворный, а военный подвиг, ведь мы своей атакой на жизнь и смерть спасли чуть не всю гвардию, когда пехота и тот же Конногвардейский полк были отрезаны от пути отступления. А ведь он нам потом и спасибо не сказал простого, и что же, Михайла Сергеич, - обратился он к Лунину, - ты думаешь, будет он с тобою драться?
- Думаю, не допустят, - сказал, улыбаясь, Лунин, славившийся своими дуэлями, - иначе мне в полку не оставаться, да и теперь, пожалуй, попросят в отставку. Голубчик, ты о чем призадумался? - обратился он к штабс-ротмистру Охотникову, молодому красавцу, молча сидевшему в кресле и, невидимому, безучастно относившемуся к разговору.
- Горько, друзья, - медленно ответил Охотников - и думать мне о том, что не разделял я ни трудов, ни славы вашей. Тяжко было мне сидеть в своей воронежской деревне, лечиться и думать, что делается с вами.
Как только почувствовал себя в силах, - я поспешил к вам, и где застал полк! Уже в Бресте, на возвратном пути в Петербург! Чувствую, что стал будто чужой в полку после этого.
- Не напускай на себя… омбража, что ли, - замялся Лунин - не ты, ведь, один, и потом - кому что на роду написано. Может, и тебе судьба готовит что-либо доброе, даже больше, чем нам.
- Давно уже я Алеше про то говорю, а он хмурый такой, все ему не по себе, - живо заговорил поручик Прокудин, друг Охотникова, пользовавшийся среди товарищей за свою мягкость и доброту славою блаженного миротворца - да, видно, он и посейчас нездоров еще. Ты, Алеша, Бога благодари, что не видел этой крови, этого избиения человеческого. А я видел и по воинскому долгу своему сам кровь проливал. Так мне Господь судил, а тебе иное что…
- Нет, - сказал князь Репнин, - Алексей Неофитович не так боится крови, как говорит. Он рубился, как богатырь: повернет рукой направо - там улица, налево - переулочек. А сам получил только несколько царапин.
- Все пустое говорите вы, князь, - отозвался Прокудин, краснея - на месте Алеши я не тужил бы, право. Ведь с Наполеоном-то не все еще кончено. Слухи идут, что новая война будет: мир не ладится из-за прусского короля.
- Pour les beaux yeux de la reine de Prusse, - рассмеялся князь Трубецкой - королева Луиза обворожила нашего государя, и от нее зависит теперь для нас война или мир! Вы бываете по-прежнему у княгини Натальи Феодоровны Голицыной, Алексей Яковлевич? - спросил он Охотникова, - Ведь, она, кажется, вам родственница?
- Да, - протянул Охотников.
- Она - бывшая фрейлина принцессы Иеверской и хорошо знает сильных мира сего. Я сам встречал у ней и принцессу. Она лучше нас знает, будет ли у нас война. А вам, Охотников, в самом деле, видно, нездоровится. Идите себе домой с Прокудиным, покуда мы с Давыдовым будем уничтожать Уваровский суп.
Охотников как будто ждал этого приглашения. Он поднялся, простился с присутствующими и вышел вместе с другом своим, Прокудиным.
- Знаете, господа, - сказал Давыдов - на Охотникова и смотреть жалко: не жилец он на этом свете, вот что!
Кутеж продолжался. Лишь поздно вечером к Уварову приехал Депрерадович, объяснил офицерам поведение цесаревича на учении и добавил, возвысив голос, что, по высочайшему повелению, все дело Лунина предается забвению…