- Кто знает государя, как я, - заключил Кутайсов - знает его капризы, непостоянство, тому можно думать, что ради Юрьевой он так же забудет скоро о вас, как ради вас забыл Юрьеву. К старым привязанностям он всегда чувствителен.
- Боже мой, как я буду рада этой перемене, - воскликнула Анна Петровна, - как я буду счастлива! Конечно, - прибавила она, взглянув на Кутайсова - я очень люблю государя, и не мне прилично создавать ему препятствия, но я буду очень рада вырваться из этого ада и уехать за границу с мужем, с Павликом.
Кутайсов с удивлением посмотрел на фаворитку, не веря своим ушам. "Дура она, - пронеслось у него в голове, - не знает, что Павлик ее и дорожит ею только потому, что она в фаворе у государя". Князь Павел Гаврилович Гагарин, как доподлинно было Кутайсову известно, всячески ухаживал за его любовницей Шевалье, и Кутайсов его за это не выносил.
Не найдя сочувствия в Гагариной, Кутайсов рассказал дело Юрьевой снова подошедшему князю Зубову, не умолчав на этот раз о личном неудовольствии на него государя. Зубов воспользовался случаем сорвать свою злобу и сказал:
- Ах, граф, может ли быть прочной милость государя? Моя судьба пусть служит вам примером. Пока он жив, никто не может быть спокоен за свое благополучие, и завтра всякого могут лишить всего, что он имеет сегодня. Боюсь, граф, чтобы такая судьба не постигла и вас, несмотря на вашу долголетнюю службу государю.
Кутайсов вспомнил слова императора: "Завтра я опять обращу тебя в прах", и пожалел, что сказал Зубову лишнее, так как не сомневался, что даже намека на его опалу будет достаточно, чтобы Зубов оставил свое сватовство на его дочери. Желая поддержать свое значение, он сказал с надутым видом:
- Да, это так, но это не может относиться ко мне. Я с ним на другой ноге. Завтра же я вымою ему голову так, что он не скоро позабудет.
Гагарина, услышав эти слова, заволновалась и далеко отбросила от себя платок, который она держала в руках.
- Вы не должны забываться, граф, - сказала она с достоинством - помните, что император - ваш государь, и что вы ему обязаны всем своим счастием.
С этими словами она встала и начала прощаться. Кутайсов бросился ее провожать, согнувшись и семеня ножками, как прибитая собака, но, возвратившись к Зубову, проворчал:
- Просто любовница, а поди - держит себя императрицей. Ну, да увидим, что-то она запоет, когда сюда явится Юрьева! Видали мы и не таких!
И повел Зубова в столовую завтракать.
III
Уже два дня после описанных событий карета с императорским гербом, поставленная на полозья и сопровождаемая придворным служителем, тащилась по ужасной дороге, покрытой ухабами и выбоинами, по направлению к Тихвину. Толстый доктор Яниш, сидевший в карете, подбрасываемый кверху при каждом толчке кареты, кряхтел и проклинал свою судьбу, заставившую его предпринять это опасное для его здоровья путешествие. Но деревня Заречье, где жила мелкопоместная дворянка Варвара Алексеевна Юрьева с дочерью Марией Николаевной, была уже в виду, и доктор предвкушал уже и сытный ужин и теплую постель. У околицы карета остановилась и тотчас была окружена мужиками и бабами, давно уже заметившими надвигавшийся к деревне невиданный поезд. Шапки полетели вниз, когда придворный фурьер в обшитой галунами ливрее слез с козел и направился к ним, разминая ноги.
- Где, ребята, живет здесь помещица Юрьева? - спросил он.
- Юрьева? какая Юрьева? У нас Юрьевых много. Только помещицы такой нет. Надо быть, в Коренево, ваше благородие, вам ехать, а у нас такой помещицы нет, - загалдела толпа.
- Не может того быть. Юрьева, Варвара Алексеевна, доподлинно известно, что у вас, в Заречье, проживает, - настаивал фурьер.
- Варвара? Батюшки, да это Юрьева, прапорщичья вдова. Да она, ваше благородие, совсем не помещица: у нее и крепостных нетути. А живет с дочерью, что в Питере была, служила, значит, да намедни захворала. Помещица - ни, какая помещица? Голь одна, помещица. Бедность непокрытая… А помещицы нету. А что она прапорщичья вдова, дворянка, то-ись, так это верно. Почитай, что она и будет, ваше благородие, - объясняли мужики.
Следуя указаниям мужиков, карета тронулась мимо маленькой бревенчатой церкви и, проехав ряд закоптелых, покрытых снегом изб, остановилась у небольшого домика, на крыльце которого стояла пожилая женщина с платком на голове и, сморщив лицо, напряженно смотрела и на карету, и на продолжавших рассуждать мужиков.
- Вот тебе и Юрьева, Варвара, - сказали мужики фурьеру. - К тебе, к тебе, матушка, едут, - кричали они еще издали Юрьевой. - Никак из самого Питера.
- Пошли вон отсюда, дурачье, - закричал им фурьер. - Вон отсюда, - заревел он, когда мужики, почесывая затылки, начали переминаться с ноги на ногу, видимо, приготовляясь быть свидетелями дальнейших событий, нарушивших их однообразную жизнь.
Но фурьер своей золотой ливреей производил на них внушающее впечатление, и они медленно удалились, продолжая толковать между собою и часто оглядываясь назад.
Доктор Яниш медленно вылез из кареты и, подойдя к Юрьевой, сказал медленно и внушительно:
- Имею честь видеть г-жу Юрьеву, Варвару Алексеевну? Имею повеление к дочери вашей, Марии Николаевне. Я доктор придворный, Яниш.
- Доктор? Слава тебе Господи, вы приехали сюда в самый раз. Дочка-то у меня больна который день. Да что я, прости Господи, пожалуйте в горницу. Извините, батюшка, нашу бедность, чем богаты, тем и рады, - говорила Юрьева, провожая гостя чрез узкие сени в чистую комнату, где перед диваном и несколькими самодельными, грубой работы креслами, стоял белый деревянный стол, накрытый льняною скатертью.
Девочка в онучах и лаптях помогла Янишу раздеться, а вслед за тем она в той же комнате, по приказанию хозяйки, начала ставить самовар.
Яниш, приведя себя в порядок, вытащил огромный бумажник, спрятанный у него на груди, и сказал:
- Если можно, имею надобность передать вашей дочери сие письмо. Оно мне вручено самим графом Иваном Павловичем Кутайсовым.
- Я скажу сейчас Маше, - волнуясь, говорила Юрьева, усаживая Яниша на диван. - Сейчас, сейчас приду, - сказала она, уходя.
Не долго продолжался разговор шепотом в соседней комнате. Через несколько минут Яниш уже сидел у постели Марии Николаевны и вручал ей императорскую записку.
Тихий, подавленный крик вырвался из груди молодой девушки, когда она вскрыла запечатанное уголком письмо. Слезы лились по ее смуглому лицу, она еще раз прочитала записку и поцеловала ее. Черные глаза ее, подернутые лихорадочным блеском, устремились на доктора.
- Мне приказано графом, - сказал Яниш, - доставить вас в Царское в карете, в которой я приехал. Ну, скажите, как вы себя чувствуете? А? Можем мы поехать? Да, да, конечно, можем. О, это очень хорошая вещь - радость. И если вы рады, то, конечно, поедем, и скоро. Болеть не нужно, зачем болеть?
И доктор принялся осторожно и деликатно расспрашивать раскрасневшуюся девушку о ее болезни.
Неожиданная радость, действительно, придала силы молодой девушке. Она не могла, не смела говорить матери по приезде в деревню, кто был отцом ее ребенка. Теперь императорское послание, придворная карета объяснили Варваре Алексеевне все дело, и, такова уж человеческая природа, она стала с уважением относиться к дочери. Для самой Марьи Николаевны важнее всего было то, что он не забыл ее. А сколько горя, сколько сомнений пережила она в глухой деревне!
Но нужно было ехать. Уже явился в Заречье капитан-исправник, до которого дошли слухи о царской карете, заехавшей в такую глушь, и после краткого разговора с несловоохотливым "немчурой", как он называл про себя Яниша, он решился сопровождать карету с императорским гербом до пределов своего уезда. А вдруг какое-либо несчастье! Недаром в павловское время, страшное для исполнительных чиновников, создалась пословица: "положение хуже губернаторского", потому что губернаторы за все отвечали, даже своим достоянием, и, по мнению капитан-исправника, хуже положения губернатора могло быть только положение подчиненных ему лиц, о которых, собственно, и говорит пословица!
Через три дня Марья Николаевна, сопровождаемая Янишем и капитан-исправником, уже тронулась по петербургской дороге навстречу неизвестному будущему.