Иисус улыбнулся загадочной улыбкой.
- Может статься, так это и будет! - сказал Он. - Но до тех пор ты не должен пренебрегать счастием; кто презирает радость, не имеет сил переносить скорбь. А нам всем понадобятся силы; будем, поэтому, радоваться, пока еще есть время.
Он взглянул в сторону Генисарета, струи которого теперь искрились на солнце; болезненная судорога промелькнула вокруг Его рта и Он снова обратился к Иуде:
- Пойдем! Нам надо вернуться в Капернаум!
Пр и этом имени Иуда вздрогнул и взор его потемнел. "В Капернаум!" - беззвучно повторил он.
Иисус взглянул на него, как бы поняв его мысль.
- Да, - ответил Он, - ты разве боишься?
Но Иуда потупил взор, трепеща пред властью Учителя читать в его душе.
Ибо он боялся возвращения в Капернаум. Почему - он этого не знал, но только он боялся.
И в сумрачном молчании, преисполненный тревожных предчувствий, последовал он за Иисусом.
XII
Вечером того же дня, когда они были на пути к Генисарету, Иисус внезапно остановился и обратился к своим ученикам.
- За кого почитает Меня народ? - спросил Он.
Они отвечали: - Одни говорят, что Ты Иоанн, воскресший из мертвых, - другие, что Ты Илия, - иные, что Ты Иеремия или какой-нибудь другой из пророков.
Иисус простоял с минуту молча, затем спросил медленно, как будто нерешительно:
- А вы за кого почитаете Меня?
Ученики переглянулись, но ни один не ответил. Мысль, лежавшая у всех у них на дне души, видоизмененная у каждого в зависимости от Его права, Его желаний и мечтании, но все же служившая той общей связью, которая всех их приковывала к Иисусу, мысль, являвшаяся у одних праздничным даром фантазии и энтузиазма, у других дорого купленным плодом долговременной борьбы и исканий, у третьих прибежищем от уныния и сомнений, выступила теперь перед ними, как ответ на Его вопрос - и, однако, они боялись ее высказать, дать ей жизнь и действительность в слове. Все они почувствовали, что ответ, который они сейчас дадут, сделается решающим для всей их жизни, и внезапно в них проснулось гнетущее сознание грозного рока, лежавшего в глубине того, что до этой поры для большинства из них было лишь светлой, блаженной грезой.
Иисус смотрел на них; взор Его переходил от одного к другому; лицо выражало напряжение, почти боязнь.
Тогда Симон поднял на Него глаза и произнес: - Мы веруем, Господи, что Ты Христос, Сын Божий.
Иисус ответил ему взглядом, в котором была странная смесь человеческого сознания своего избранничества и благодарности: Он простер руку к Симону и сказал: - Петр!
Затем Он вдруг замолк, повернулся и задумчиво продолжал путь.
* * *
Но ответ Симона упал, как молния, в душу Иуды. Впервые услыхал он из кружка учеников облеченную в ясные слова ту мысль, которая лежала в недрах его души, когда он разыскивал Иисуса, но потом, среди ежедневного общения с Ним, отступила на задний план, как нечто несущественное, утратила долю своего значения и ясности. Иисус вытеснил в его душе Христа, человек вытеснил Бога; но теперь он почувствовал, что то, что до сих пор поддерживало его дух, не имело больше сил на это, что оно сломилось. Он сам недоумевал, почему это так было и когда именно это произошло. "Не тогда ли, как я узнал о смерти Иоанна?"-мелькнуло у него в голове. "Но почему бы этому быть?" Он не мог дать себе в этом отчета, но повторял про себя, сам не зная, что громко высказывает свою мысль: "Да, он Христос, Сын Божий".
Вдруг он услыхал позади себя голос, говоривший тихо, почти шепотом:
"И все-таки Он сын Иосифа и Марии, и их обоих я, знаю!"
Иуда посмотрел в сторону, пораженный изумлением; эти слова прозвучали так странно в его ушах.
Рядом с ним шел Фома, погруженный в свои мысли; на лице у него было то же самое выражение, как тогда, когда Иуда говорил с ним в первый раз на дворе Симонова дома. Он также, по-видимому, не сознавал, что выразил свою мысль в словах, потому что, почувствовав на себе взгляд Иуды, он испуганно поднял голову и покраснел от стыда, отступив на несколько шагов.
Иуда поспешно отвернулся и продолжал свой путь. Но слова Фомы продолжали раздаваться в его ушах и наполняли его изумлением. Инстинктивный страх, который раньше внушал ему Фома, рассеялся теперь; он только ощущал мучительную, страстную потребность знать, что происходит в этом человеке, проникнуть в мысли, которыми он так удручен.
Ом вдруг остановился, обратился к Фоме и сказал:
- Так ты не веришь, что Он Божий Сын?
Фома вздрогнул и взглянул на него неуверенно и робко. Но затем лицо его постепенно приняло свое обычное, открытое и доверчивое, выражение. Иуда с первой же минуты внушил ему чувство симпатии, соединенное, быть может, с надеждой на то, что их души и судьба их окажутся родственными между собой; он думал, что от Иуды ему нечего опасаться чувства превосходства и презрения к его слабости, которое он подозревал по отношению к себе в других учениках, и поэтому ему было больно видеть, что Иуда старается оттолкнуть его от себя, и что он его избегает. Теперь он с жаром схватился за представившийся ему случай открыть свое сердце и, может быть, приобрести себе друга и близкого человека. Он отвечал: "Но как же мне верить этому, когда я сам видел Его мать, - видел ее собственными глазами? И как же может быть Он Сыном Божиим, когда Он сын Марии? Я хочу верить, - хочу, - о, я с радостью отдал бы жизнь свою, чтоб спастись от сомнений, но я не могу, я не могу!"
Он говорил горячо, с порывистыми жестами, и все время его невинные, ясные глаза были устремлены на Иуду.
Последний слушал внимательно, и когда Фома умолк, он спросил далее, преисполненный все той же тревожной, мучительной потребности исследовать тайники его души:
- И ты все-таки Его ученик?
Фома бросил на него умоляющий взгляд.
- Да, ты находишь, что это нехорошо? Я этого боялся! Порой я так думаю сам, думаю, что должен был бы оставить Его и не красть счастия, которого я недостоин. Но я не могу Его оставить, - клянусь Богом, не могу! О, несчастный я человек! - зачем я так создан? - отчего не могу я верить, когда хочу верить? Но все это чудесное, все то, чего я не могу понять, оно терзает меня, - преследует меня, - отнимает у меня всякое спокойствие и мир. Я стараюсь заставить себя сказать: это правда, но что-то внутри меня отвечает: нет, - не поверю, пока не увижу этого собственными глазами! Много странного видел я, и все же каждый раз сызнова сомневаюсь. Тогда мне думается подчас, что мое место не здесь, что лучше было бы для меня сделаться снова тем, чем я был прежде - самым простым рыбаком, - потому что это дело я понимаю, и здесь мне не в чем сомневаться.
Он посмотрел в сторону с грустной улыбкой. Когда он опять повернулся лицом к Иуде, оно, однако ж, просветлело.
- Но иногда что-то говорит мне, что, быть может, я все-таки не совсем недостоин, - да ведь и Он тоже не отринул меня! - продолжал он тихим голосом.
Иуда со смущением взглянул на него.
- Он знает это? - нерешительно спросил он.
- Да, - отвечал Фома, не глядя уже на него и весь уйдя в свои думы. - Он знает все. И Он не негодует на меня, - можешь ли ты это понять. Я видел, как Он гневался на других за их сомнения и неверие, и слышал, как Он карал их речами, в трепет приводившими меня. Но на меня Он не гневается, нет, - это удивительно - на меня нет!
Он шел некоторое время молча и затем продолжал:
- Я спросил Его однажды, почему Он не гневается на меня, и умолял Его не давать мне пощады. Тогда Он только улыбнулся и ответил: "Ты дитя, Фома, а для детей у меня нет гнева!" И потом прибавил: "Ты мне дорог, Фома, своим сомнением, подобно тому, как Иоанн дорог мне своей верой". - Я не понимаю этого, но Он так сказал. Так как же могу я оставить его!
Он умолк; Иуда тоже не возобновил разговора. Он думал: "Почему сказал он это мне, именно мне, и почему я ничего не имею ему сказать? Да и что мог бы я сказать ему, как мог бы объяснить ему то, что меня угнетает? Я и сам ведь этого не знаю".
"Уж не сомневаюсь ли я, подобно ему?" - спросил он себя с тревогой. Но какой-то голос внутри его ответил: "Нет, я не сомневаюсь, - я верю, что Он Христос, Божий сын!"
Не решаясь признаться себе в этом, он боялся найти нечто общее между мыслями Фомы и своими собственными; но ом ничего такого не нашел; слова его собеседника ничего в нем не всколыхнули. И, тем не менее, ему казалось, что при всех своих сомнениях и самообвинениях Фома счастливее его.
В молчании нагнали они остальных.
Вечернее солнце разливало жгучий зной и бросало прямо им в лицо свои косые лучи. Но теперь они приблизились к берегу, и ландшафт стал менее голым и унылым; кое-где маленькая купа деревьев отбрасывала тень на землю. Под одну из таких куп они и сели отдохнуть.
Некоторое время все оставались безмолвны. Иисус был задумчив, и по всему было видно, что Он занят тяжелыми, скорбными мыслями. Вдруг Он обратился к Симону и спросил:
- Петр, о чем ты думаешь?
Симон поднял голову и отвечал, нисколько, по-видимому, не удивленный, ибо порой случалось, что Учитель ставил им совсем неожиданные вопросы:
- Я думаю о том, почему Ты вчера в пустыне удалился от нас.
Иисус кивнул, как бы подтверждая его слово, взглянул на учеников и сказал:
- Еще немного, и Я буду, быть может, еще дальше от вас, чем вчера.
Петр посмотрел на Него с испугом и сомнением, а Иоанн воскликнул:
- Что хочешь Ты сказать, Господи? Зачем Тебе быть далеко от нас? Не думай этого! Где будешь Ты, там буду и я!
Иисус печально покачал головой и снова взглянул на Симона.