Баковых пушек "Азова" недостаточно, чтобы с ними справиться. Когда, за поражением Тагир-паши, два фрегата занимают место своего расстрелянного адмирала, огонь против баковых батарей уменьшается, но всё ещё сильнее ответных залпов "Азова". В лазарет сносят два десятка раненых, и у пушек верхнего дека лежат, разметав руки, уткнув головы в мокрые доски, мёртвые канониры. Фок-мачту "Азова" ядра выбили из степса, натянулись удерживающие её цепи. Две пушки оборвались с брюков. Зажжённый фитиль, отброшенный на кучу картузов, взорвал порох, и огонь стал распространяться по палубе. Группа матросов в панике бросилась к фор-люку, несмотря на окрики товарищей.
Напрасно мичман Корнилов, призванный только что командовать одной из батарей, взывает, стыдит и угрожает. Страх перед огнём и ядрами прочно владеет людьми. Но вдруг Корнилов видит, что толпа подаётся назад и над нею возвышается лейтенант Нахимов. Его фуражка сбилась на затылок, и мокрая длинная прядь волос трепещет на суровой горбинке носа.
– Ура, друзья, победа за нами, добьём турецкие фрегаты, – раздаётся необычно властный и звонкий голос. Люди остановились в замешательстве. Задние ряды сталкиваются с пробивающимися обратно, и вдруг все, подхватив "ура", разбегаются к орудиям.
Павел Степанович ещё подталкивает белого как мел, трясущегося в лихорадке матроса.
– Ты куда, дурень? На корабле ядро всюду найдёт.
– Хватай швабру! – кричит он другому. Уже наводя пушки, Корнилов слышит распоряжения Павла Степановича:
– Тащи ведра! Заливай!
Этот возглас разносится на "Азове" всё чаще. Везде шипит и испаряется вода, везде тлеет дерево. Облака пара, отходя к борту, оставляют на досках смрадные лужицы.
– Товсь, пли! – командует от грот-мачты Бутенёв: у него не нарушалась дисциплина, и он ничего не замечает, кроме действий своих плутонгов.
– Константин, не запаздывайте! Ворочайте орудия на корму крайнего фрегата, – подгоняет старшего Истомина Бутенёв, в азарте вскочив на сбитую пушку. Он пытается разглядеть в облаке дыма попадания своих пушек, но вдруг клонится на руки канонира, заливая его своей кровью.
Трудный, очень трудный бой! Однако Лазарев не помышляет об обороне. Ветер отнёс к "Гангуту" коричневую тучу дыма, и наблюдатели "Азова" ясно видят "Альбион", сорванный с якорей; англичанина в упор расстреливают линейные корабли турок.
Надо помогать союзнику.
Лазарев распоряжается перенести часть огня нижних деков на эти корабли, и громы "Азова" усиливаются. Два пояса пламени тесно опоясывают корабль, вновь ползёт едкий густой дым, и словно наступает ночь, хотя всего четыре часа пополудни.
А турецкие фрегаты продолжают бить по "Азову" ядрами и книппелями. Треснула до нижнего дека грот-мачта, пришлось бросить за борт обломки бизани. Героическая помощь "Азова" союзнику ухудшила его собственное положение.
Всё это потому, что Кодрингтоновой диспозицией не предусмотрено создание против наиболее важных пунктов турецкой линии мощных огневых соединений. Презрение к врагу вызывает излишние жертвы.
К счастью, французский линейный корабль "Бреслау" перестал мешкать на рейде. Его капитан выбирает место, где может быть всего полезнее. Он не задумался нарушить директиву флагмана, стал между "Альбионом" и "Азовом" и открыл губительный для турок огонь. Вступление в бой свежей силы спасает "Альбион" и избавляет "Азов" от необходимости рассеивать свои залпы. В то же время "Гангут" потопил турецкий фрегат, стоявший против него, и подходит ближе к "Азову". Он начинает палить по фрегатам, сражающимся против флагмана.
– Ур-ра, "Гангут"! – кричат матросы с Корниловым.
– Ур-ра, "Азов"! – отвечают гангутцы.
И эти клики, напоминая о русской славе в сражениях прошлого столетия, вливают новые силы в моряков.
Перелом начался, и теперь уже ясно, что конец боя близок. Корабли турок горят, и команды бросаются вплавь, стремятся к шлюпкам, спущенным судами второй и третьей линии турок. Но на кораблях соединённых эскадр никто не думает об отдыхе. Обстрелянные артиллеристы палят ещё чаще и попадают ещё вернее. Ещё полчаса, и по всей линии турки рубят якоря, выбрасывают суда на камни. Иные же в отчаянии и ярости зажигают свои корабли.
На верхнем деке "Азова" у грот-мачты после ранения Бутенёва распоряжается пальбой пушек Константин Истомин.
– Пли! – срывающимся на дискант голосом командует юноша, и в восторге взмахивает фуражкой.
– Братцы! Наддай! Тонет фрегат!
Матросы отвечают хриплым "ура" и вновь закладывают ганшпуги для поворота орудий.
Прошёл тот первый час, когда люди замечали опасность и страшились её. Исступление боя притупило все чувства, возбуждённые сначала падением неприятельских ядер, видом убитых и искалеченных тел, стонами раненых и непрерывным гулом канонады.
Близость победы укрепляет и растит общую ярость. Она делает молодых матросов одинаково со стариками ловкими и точными в движениях. Размеренно сгибаются артиллеристы над орудиями, работая банниками и пыжовниками. Их руки размеренно упирают ганшпуги под тяжёлые медные и чугунные тела пушек, перебрасывают ядра, картузы и пыжи, дёргают штерты.
Ещё один фрегат турок, получив широкую пробоину под кормой, круто поднял нос, валится на бок и уходит в воду.
– Ура! – снова кричит Истомин.
И в этот раз "ура" прокатывается по всему кораблю до шканцев, на которых стоит адмирал со штабом. Это не в ответ Истомину. Это потому, что на клотике "Бреслау" появился репетованный сигнал главнокомандующего.
"Отбой"!
Сражение кончилось.
Из всего турецкого флота уцелели один фрегат и два корвета, да шхуны под австрийским флагом, пощажённые союзными кораблями.
Сражение кончилось, но ещё долго бурые тучи дыма наплывают на соединённые эскадры. Гигантскими золотыми факелами горят суда, приткнувшись к берегу или беспомощно дрейфуя на воде.
Французы, русские и англичане спускают шлюпки и подбирают плавающих, цепляющихся за обломки врагов. От пушечных залпов ветер упал, и тысячи трупов покоятся на воде, притираясь к бортам шлюпок, задевают вёсла. В пять тысяч жизней обошлось упорство Ибрагим-паши…
Битва кончилась, служба продолжается. Офицерам должно распорядиться по уборке, поставить людей к помпам для отливания воды, к брандспойтам, чтобы смыть с палуб пороховую копоть и кровь. Надо последить за плотниками и конопатчиками, заделывающими разрушения. Обломки дерева, обрывки тросов летят за борт. Общий аврал!
Павел Степанович всё же выкраивает минуту и забегает в лазарет. Запах палёного мяса, удушливый запах крови и гниения шибает в нос, стесняет дыхание. Мгновение растерянно смотрит Нахимов на лекарей: они пилят, зашивают, копаются в рваных ранах. Сделав несколько нерешительных шагов, он спотыкается о ведро, наполненное человеческими обрубками. Ещё утром они принадлежали здоровым, молодым людям… И это есть цена победы!..
– Бутенёв?
– Жив, жив, Павел Степанович! Ручку отхватили до локтя. По вантам, конечно, лазать не придётся…
Нахимов подходит к койке, на которой разметался Иван. Так много растеряно на коротком жизненном пути друзей, товарищей, что вновь терять страшно. Иван не очень умён, не очень чувствителен и не заменит никого из тех, погибших в Сибири, но он прямой, честный и не чета Моллерам и Траверсе. Хочется, чтобы он был жив, чтоб оставался рядом.
Нахимов склоняется над раненым, целует воспалённый лоб.
– Держись, герой! Держись, Ваня!
Бутенёв проводит шершавым языком по сухим губам.
– Победили?
– Уничтожили вчистую. О тебе рапорт царю пишут.
– Ну? – Раненый слабо улыбается. – На флоте оставят, Паша? А?
– Вот ещё! Не голову же у тебя отняли. Такую протезу сделают, что чище живой руки послужит.
Наступает ночь. Пылающие суда окрашивают тёмные воды в цвета рубина и яхонта. Берега Наварина и серые камни города мрачно выступают в зареве бесконечных тоскливых костров. Где-то ржут встревоженные лошади, ревут верблюды бедуинов. Полки Ибрагим-паши ожидают высадки десанта. Но со шлюпок, плавающих дозором вокруг кораблей эскадры, только для испуга турок кричат "ура". Подняв вёсла на валёк, матросы лихо поют песни, качаются на лёгкой зыби и потом уходят к кораблям на мигающие кормовые огни.
На "Азов" в эту ночь прибывают с рапортами адмиралу все капитаны. А в нижнем деке, под уютным фонарём, устроена временная кают-компания, и в неё набиваются офицеры других линейных кораблей и фрегатов. Молодёжь сидит на трофейных турецких коврах, пьёт греческое вино и вспоминает события дня.
– Удивительное событие произошло у нас на "Гангуте", – рассказывает лейтенант Анжу. – В третьем часу, должно быть, мы дрались правым бортом. А с левой стороны турки погнали на нас брандеры. Капитан Авинов вовремя заметил, и бах! – одним залпом "Гангут" потопил пару проклятых факелов. Только один брандер пронёсся весьма близко перед носом.
– Нет, у нас на "Азове", – Путятин старательно подкручивает жидкие усики, – у нас дело серьёзнее было. Матросня драться не хотела. Я рапортовал Михаилу Петровичу, чтобы пушками пугнуть. Стыд какой был бы перед союзниками!
– Помолчи, – перебивают Путятина голоса. – Наши матросы – молодцы, мы с ними георгиевский флаг заслужили.