А чуть позже Михаил узнал, что кому-то было нужно умалить заслуги отца перед отечеством. Он ушёл под Полоцк не только воеводой при наряде пушек, но и главным воеводой над ратниками и казаками. Был Шеин в ту пору в чине сокольничего, и когда Стефан Баторий осадил крепость Сокол, а донские казаки - не одна тысяча - предали русских ратников, то воевода оборонял крепость до последнего дыхания. "Да не падёт на нас срам, и, пока держим в руках оружие, не сдадимся врагу", - обходя по крепостной стене немногочисленных защитников, говорил им воевода Борис Шеин. Защитники крепости отразили не один, а множество приступов, и под стенами крепости лежали сотни вражеских трупов. Но россияне были сломлены превосходящей силой, и крепость Сокол была взята.
В стольном граде воеводу Бориса Шеина чтили многие. Даже сам патриарх Иов, благословляя на амвоне Успенского собора Михаила на служение в Кремле, сказал:
- Сын мой, вступая в государев дворец на службу, береги честь своего родителя радением своим за русскую землю. Он заслужил вечную память россиян.
- Спасибо, святейший, я буду помнить твой наказ, - ответил Михаил Шеин и, опустившись на одно колено, поцеловал край ризы патриарха.
Иов осенил Михаила крестом и велел подняться. А когда тот встал, патриарх осмотрел его со всех сторон, словно приценялся, и произнёс напутствие:
- Помни, сын мой, одно: при твоей крепкой стати и при твоём иконописном лике легко стать соблазнителем дворцовых девиц и молодых жён. Не преступи же Божью заповедь, не прелюбодействуй.
- Не преступлю. На том целую крест.
И Михаил поцеловал большой золотой крест на груди патриарха. Ему пришлось склониться к Иову, перегнувшись в поясе.
"Как человек родословный, Михаил Борисыч Шеин был рано записан в дворцовую службу", - отмечено в хрониках. И служение ему досталось лёгкое, к тому же соблазнительное. Его поставили помощником главного виночерпия, или чашника, дьяка Ивана Костюрина. Сам виночерпий, ещё молодой - и тридцати лет не было, страдал от винолюбия, обожал хмельное, но умело скрывал это, пил только на ночь. Своему помощнику он сказал:
- Зреть не смей зелье бесово и в рот капельки не бери.
Жизнь, однако, заставила молодца иной раз прикладываться к хмельному, но дьяку Шеин твёрдо ответил:
- Постараюсь, батюшка-дьяк, не дружить с бесами. Слышал я, что хмельное немочь приносит.
Вскоре нагрянула беда. Безмятежная, привольная служба Михаила, как и вся жизнь в царском дворце, в Москве и по всей державе, всколыхнулась, завихрилась, привела в великое беспокойство. То, что произошло майским днём 1591 года в малом уездном городке Угличе на Волге, суровым эхом будет отзываться в русской жизни не одно десятилетие.
Было семнадцатое мая, уже смеркалось, когда в Кремль впустили утомлённого всадника на коне, готовом вот-вот упасть. Гонец проехал к царским палатам, рынды отвели его во дворец, и он оказался перед лицом правителя - боярина Бориса Годунова.
- Из Углича я. Там великая беда, - устало сказал гонец.
- Грамота есть? - спросил Годунов.
- При мне. - Гонец достал из-под кафтана с груди свиток. - В ней весть о гибели царевича Димитрия.
Борис Годунов побледнел, отвёл руку от грамоты, повернулся к своему дяде, который служил во дворце дворецким, и велел ему: - Григорий, отнеси святейшему.
Григорий Годунов, благородный боярин, с кротким лицом, взял грамоту, но уходить медлил.
- Ну что стоишь?! Господи... - повысил голос Борис.
- Славный племянник, я лучше позову патриарха Иова, и вы вместе пойдёте к царю. Там должно прочитать грамоту.
- Делай как хочешь, - безвольно согласился Борис Годунов.
Дворецкий Григорий покинул покои с племянниками. В Брусяной зале он увидел среди служилых, что обычно собирались к вечерней трапезе, Михаила Шеина и позвал его:
- Миша, ты мне нужен, идём со мной.
- Что случилось, батюшка Григорий? На тебе лица нет.
- Сам толком не ведаю. Поспешим к патриарху.
Из царского дворца в палаты патриарха можно было пройти крытыми сенями, и Годунов с Шеиным уже через минуту-другую стояли перед дверями палат патриарха. Но впервые, может быть, за всю службу дворецкий Григорий дрогнул перед тем как открыть дверь. Михаил понял состояние старого боярина и взялся за ручку двери.
Иова они застали за чтением Ветхого Завета.
- Благослови, владыко... - обратился дворецкий к патриарху.
Иов осенил Григория крестом.
- Дурные вести? - спросил зоркий старец.
- Беда, святейший. Вот грамота из Углича. Просит тебя Борис-правитель прочитать её и царю донести.
- Прости нам, Господи, грехи наши, - вздохнул Иов.
Он взял грамоту но не вскрыл её: держал в руке, осматривал со всех сторон.
Михаилу показалось, что патриарх знал содержание грамоты.
- Идёмте к царю-батюшке, - сказал Иов, держа грамоту далеко от себя.
Шеин подошёл к патриарху, взял его под руку и повёл в царские палаты. В пути к ним присоединился Борис Годунов, и они вчетвером предстали перед царём Фёдором Иоанновичем, который забавлялся с белоснежной борзой Снежиной. Царь спросил:
- Что у тебя, святейший? Если в храм зовёшь, то я приду.
- Беда к нам пришла, сын мой, - ответил Иов, развернул грамоту и принялся читать.
Написано в ней было о том, что девятилетний царевич Димитрий, играя в ножички, вдруг впал в судорожный припадок падучей болезни, своей рукой невольно ударил себя в горло и упал замертво. Было добавлено в грамоте, что всё это случилось от небрежения князей Нагих, мамок и нянек, которым надлежало смотреть за царевичем. Но в грамоте была приписка князей Нагих, и они открещивались от своей вины и злодеяние в смерти царевича Димитрия перекладывали на дьяка Михаила Битяговского и его сына Данилу, ещё на племянника дьяка Битяговского Никиту Качалова, якобы насильственно отнявших жизнь у царевича Димитрия.
Михаил Шеин стоял рядом с патриархом Иовом, читавшим грамоту, и видел, как плакал старец, руки его тряслись, а голос срывался. Видел Шеин и бледное лицо царя Фёдора, покрытое холодным потом, его блуждающие глаза, полные слёз. Лишь только Иов дочитал грамоту, как царь Фёдор опустился на колени и стал молиться:
- Господи, воздай нам за прегрешения великие наши...
В это время в царский покой вошла царица Ирина. Она была в расцвете лет и красоты. Увидев смятение в покое, слёзы на глазах патриарха, сама побледнела, тронула за руку своего брата Бориса Годунова, потом патриарха и спросила:
- Что случилось, сердешные?
Иов взял её за руку и повёл к царю, опустился рядом с ним на колени и увлёк Ирину. Борису Годунову и Михаилу Шеину ничего не оставалось, как присоединиться к царю и патриарху. Иов чистым голосом начал молиться за упокой души усопшего. После молитвы по жертве злодеяния все встали, и Годунов спросил царя Фёдора:
- Государь-батюшка, можно ли мне, рабу твоему, провести строгое следствие и наказать смертью виновных?
- Божья воля на то ниспослана. Судите без милости, но справедливо и по правде. Идите все. А мы тут с матушкой Ириной помолимся и поплачем о братике.
Майские дни девяносто первого года запомнились Михаилу на многие годы. Он не попал в состав комиссии по расследованию убийства царевича Димитрия, которую возглавил князь Василий Иванович Шуйский, но был среди тех, кто сопровождал и обслуживал её в Угличе. Вторым главой комиссии был ещё довольно молодой дьяк Поместного приказа Елизар Вылузгин. Он сразу приметил Михаила Шеина и приблизил его к себе. Потом, в пути к Угличу, он свёл Михаила с митрополитом Геласием, которого включили в комиссию по настоянию патриарха Иова. Вылузгин и Геласий, два воителя за правду, преданные царю и православной вере, дали наставление Михаилу Шеину. Речь завёл бойкий на слово Елизар Вылузгин. Он был лобаст, с умными карими с рыжинкой глазами, с опрятной бородкой, тоже с рыжинкой.
- Ты, Михайло Шеин, лишь начинаешь дворцовую службу, тебя червоточина свар и сплетен ещё не подточила. Так ты вместе с нами послужи царю-батюшке и святейшему патриарху добыть в Угличе правду. Смотри на всё, слушай, смекай что к чему. Ты головаст и книжен. А потом поделишься с нами тем, что добудешь.
- Постараюсь, батюшка-дьяк, и посильное добуду. Вот только с чего начать, не ведаю.
- А ты потолкайся на торгу, в полотняный ряд загляни, да где скотом торгуют. Новинок короба наберёшь. А одежонку дворцовую сними, попроще какую вздень, - добавил Елизар.
Комиссия въехала, как показалось москвитянам, в вымерший город.
На улицах пустынно, даже собак не видно. Лишь близ главной площади Михаил увидел пристава, склонившегося в поклоне. Шеину доведётся и впрямь быть очевидцем вымершего города. Почти всех угличан вывезут в сибирские земли. Останутся только те, кому вырвут языки, - их будет около двухсот.
Пока же Углич жил и дышал в ожидании наказания. Михаил видел, как то тут, то там, из-за заборов и плетней выглядывали испуганные лица горожан. "И где тут искать мне правду? - подумал он. - Да и не моя это справа. Сами Вылузгин и Геласий не промах".
Сделав такое заключение, Михаил почувствовал, что ему стало легче дышать и исполнять положенное служебное дело.