Мы направились к узкому проходу, которым начиналась долина. На часах стоял мужчина, принесший дурные вести, вернувшие Кухулина к жизни. Когда мы проезжали мимо, Кухулин радостно приветствовал его, и тот отсалютовал ему. Когда он уже остался позади, я обернулся. Мужчина исчез. Позади никого не было, кроме старой вороны, которая быстро снялась с места и полетела в сторону горизонта.
В течение нескольких минут Кухулин молча смотрел на дорогу. Я пустил колесницу не очень быстро, опасаясь утомить лошадей.
- Я хочу, чтобы ты защитил ее, когда меня больше не будет, - неожиданно произнес Кухулин.
Мое сердце забилось, как дубинка в дубовую дверь. Я сжал поводья.
- Кого?
- Эмер. С тобой она будет в безопасности. Пожалуйста, позаботься о ней вместо меня.
Чтобы я ни сказал, это означало бы признаться слишком во многом.
- Ты не умрешь. Ты еще нас всех переживешь.
Он чуть повернул голову.
- Завтра меня уже не будет. - Он помолчал, а когда заговорил снова, его голос прозвучал неожиданно мягко. - Мне будет легче уходить, осознавая, что ты останешься здесь. Ни на кого, кроме тебя, я не смог бы ее оставить.
- Ты можешь рассчитывать на меня, - замявшись, ответил я.
Он улыбнулся, глядя на горизонт, а потом положил свою тонкую руку на мое плечо.
- Я всегда на тебя рассчитывал.
Мы ехали все дальше и дальше. У первого брода мы увидели женщину, стоявшую посреди ручья, в самой мелкой его части. Она стирала белье. Белая ткань кружилась в воде вокруг ее ног, словно тянущиеся к нам руки русалки. Когда мы проезжали мимо, Кухулин крикнул ей:
- Постараемся тебя не обрызгать! - и засмеялся неестественно громким смехом.
Женщина повернулась, и я увидел, что у нее очень белое лицо, словно никогда не видевшее луча солнца. Она ничего не ответила, но продолжала смотреть на нас, а потом снова вернулась к работе.
- Ты слишком старательно стираешь свою одежду! - снова закричал Кухулин.
Она распрямилась и снова посмотрела на нас.
- Это не моя одежда, - ответила она. - Не моя. Это одежда Кухулина.
Она вытащила из воды рубашку, и я увидел, что с одной стороны она вся испачкана кровью, а от груди до бедра зияет разрез.
Я не знал, что и сказать. Кухулин посмотрел на меня и расхохотался, увидев выражение моего лица.
- Не волнуйся, - сказал он. - Я не верю в дурные приметы.
Он так естественно это произнес и так быстро отвернулся, что я даже не понял, шутит он или нет. Я надеялся… Не знаю, на что я надеялся. Я был просто жутко напуган. Мы оба почти наверняка должны были умереть. Нас сопровождали именно такие дурные приметы и знамения, о которых я всегда говорил, что в них не верю. Кухулин же, который в них верил, - по крайней мере, мне так казалось, - смеялся как идиот, и постоянно покрикивал на лошадей, заставляя их двигаться быстрее, словно ему не терпелось оказаться на месте. Я снова посмотрел на бледную женщину, и она неожиданно мне улыбнулась, обнажив черные зубы. Кухулин нетерпеливо ударил древком копья в пол колесницы, и я щелкнул вожжами, чтобы лошади побыстрее вынесли нас на берег.
Следующий поворот дороги оказался слишком крутым, я чуть было не перевернул колесницу. Когда мы снова выехали на прямой участок дороги, в воздухе запахло дымом костра, и я уже испугался, что где-то поблизости стоят лагерем люди Мейв. В это время раздался резкий неприятный женский голос:
- Кухулин!
Но я никого не видел. У меня возникло ощущение, что последующие события, какими бы они ни оказались, по крайней мере, уж точно не улучшат моего настроения.
- Я Кухулин. Кто меня зовет?
- Мы. Остановись и поешь с нами.
Мы проехали еще несколько ярдов и увидели их. Мое ощущение меня не обмануло. Их было трое - трое старух, одетых в лохмотья. Каждой из них было не меньше семисот девяноста девяти лет, и я понял, что ничего хорошего от них ждать не следует. Они сидели вокруг вялого огня, над которым был установлен самодельный вертел. На вертеле поджаривалась собачья туша. Я бы с радостью попытался убедить себя, что это маленький теленок или поросенок, но они, как будто нарочно, оставили голову, чтобы мы наверняка знали, что это именно собака.
- Только не это! - пробормотал я.
- Не побрезгуйте, поешьте с нами, - снова крикнула та ведьма, которая сидела ближе к нам, подзывая нас костлявыми руками.
Она ухватилась за палку и потыкала в почерневшее мясо. Горячий жир закапал в огонь, пламя ярко вспыхнуло, и мы почувствовали резкий запах горящей плоти. Лошади принялись встревоженно топтаться на месте, явно испытывая желание поскорее покинуть это место, и я чуть было не отпустил поводья. Одна из старух, должно быть, прочитала мои мысли, потому что вдруг вскочила и стала перед нами. Когда она подняла руку в приветственном жесте, лохмотья распахнулись и я увидел сморщенные груди, висевшие, как пустые кошельки.
- Поешь с нами, Кухулин.
- Я не могу, - ответил он.
Его голос звучал как-то странно, и я повернулся к нему. Он уставился в костер так, словно это были врата Харона.
Старуха уперлась руками в бедра и презрительно процедила:
- Герои не всегда были такими высокомерными! - После чего шагнула вперед, а ее товарки вскочили со своих мест и присоединились к ней. - А говорили, что Кухулин не гордый. Неужели он стал настолько великим, что вкушает лишь лучшие яства с серебряной тарелки? Неужели простая пища в обществе бедняков уже недостаточно для него хороша? Разве законы гостеприимства уже ничего не значат? - Она пренебрежительно махнула рукой. В ее голосе звучало приглушенное, но хорошо мне знакомое шипение. Я понял, с кем мы столкнулись.
- Вы пригласили нас, и этого достаточно, - ответил я. - Но принять ваше приглашение Кухулину мешает вовсе не гордость. А есть он не обязан.
В моей руке оказалось копье, и я поднял его повыше, чтобы они могли его увидеть, но они не обратили на копье никакого внимания. Та, что демонстрировала нам свои прелести, плюнула лошадям под ноги. Лошади, и так уже достаточно встревоженные, испуганно отпрянули от нее. Я уже собирался было спрыгнуть на землю и убрать старую каргу с дороги, но Кухулин схватил меня за руку.
- Нет, причина не в этом, - сказал он. - Мне запрещено. Это гейст.
Моему терпению пришел конец.
- Это смехотворно! Ты герой Ольстера, герой всей Ирландии. Почему ты тратишь время впустую на препирания с этой сушеной летучей мышью, когда тебя ждут армии, с которыми можно померяться силой!
Кухулин ответил мне с грустной улыбкой:
- Гостеприимство обязывает. Ты уже должен это знать.
Румянец полностью исчез с его лица. Куллан наложил на него обет, запрещавший принимать в пищу собачатину. Предлагать Кухулину жареную собаку было все равно, что угощать Ромула и Рема волчатиной, все равно, что предлагать человеку кусочек его собственного ребенка. Для Кухулина нарушить гейст означало согрешить, нарушить требования богов, даже еще хуже - согрешить против самого себя. Но, с другой стороны, законы гостеприимства считались у ольстерцев священными, и герои никогда не отказывались от угощения, в противном случае они не могли считаться настоящими воинами. Итак, пока Мейв предавала Ольстер огню, мы должны были решать возникшее противоречие между двумя нормами общественного поведения. Старая карга все еще преграждала нам дорогу. Я взялся за кнут, но Кухулин снова мне помешал. Он поднял руку в просительном жесте.
- Не могли бы вы освободить меня от этой обязанности? - обратился он к старухе.
Та отошла в сторону и махнула рукой, показывая, что мы можем ехать.
- Убирайся! - закричала она. - Убирайся и забери с с-с-собой наши проклятия! Мы расскажем об этом дне многим бардам, и они всем поведают о чрезмерной гордыне Кухулина, который оказался с-с-слишком великим, чтобы разделить трапезу с обычными людьми!
Шипение в ее голосе было таким же, как в ту ночь, когда она забралась в мою постель, которую я делил с Найм. Мне не нужно было повторять дважды. Я щелкнул вожжами, и колесница сорвалась с места. Кухулин перехватил вожжи и резко их натянул. Лошади встали на дыбы, и колесница остановилась.
- Погоди, - сказал он и слез на землю.
- Неужели ты позволишь морочить себе голову?! - закричал я. - То, что они пытаются сделать, совершенно очевидно, они… - Он не останавливался. - Кухулин! Не делай этого! Я знаю, кто они такие, это…
Он поднял руку, заставив меня замолчать.
- Все в порядке, - сказал он. - Я тоже знаю, кто они такие. Все нормально. - Он помолчал и распрямил плечи. - Вообще-то говоря, это не имеет значения.
- Имеет! Ты…
Он сделал это. Кухулин подошел к костру, схватил заднюю ногу собаки левой рукой, оторвал ее, и поднес ко рту все еще шипящий жиром кусок. Он усмехнулся старухам и вонзил зубы в мясо. Женщины принялись хохотать, чуть не захлебываясь от восторга. Его рука безжизненно повисла, и мясо вывалилось из ослабевших пальцев на землю. Он схватил правой рукой пылающую ветку и завертел ее над головой, осыпая старух целым дождем искр и горящего дерева. Они завизжали, обожженные огнем. Внезапно вспыхнувший ослепительный свет заставил меня прикрыть глаза и заслониться рукой, а когда я снова посмотрел, то не было уже ни старух, ни костра, ни собаки.
Кухулин забрался в колесницу, и я заметил, что его левая рука продолжает висеть, словно плеть, и вдобавок он приволакивает ногу, словно в ней усохли мышцы. Я пришел в ужас.
- Что с тобой? Почему ты?..
Теперь он выглядел гораздо спокойнее. Улыбнувшись, он ответил:
- Друг мой, со мной все в порядке. Поехали дальше.