Кеплер был подготовлен к этому разговору. Мансарда, которую они занимали в доме Цурти, была для них мала: всего лишь одна большая комната и крохотная каморка. Скоро должен появиться новый член семьи, и он займет в маленькой квартире куда больше места, чем любой взрослый.
- Попрошу императора, чтобы мне дали подходящее жилище. Здесь нам уже тесно, а кроме того… гм… ведь скоро вернется Тенгнагель… Понимаешь?
Она понимала. Она знала характер Тенгнагеля. Это был неуживчивый, самовлюбленный человек, ревниво относящийся к Кеплеру. Тенгнагель был убежден, что он такой же крупный математик и ученый, как и Кеплер, если не крупнее, и считал себя наследником Тихо Браге не только как ближайший родственник, но и как астроном. Работать с таким человеком под одной крышей было крайне тяжело.
И супруги условились приложить все старания к тому, чтобы как можно скорее переселиться в другое место.
Хлопоты Кеплеров о переезде на новую квартиру напомнили и Есениусу о том, что ему следует заняться тем же самым. Университет обещал ему квартиру в Лоудовой коллегии, только ее надо будет подготовить: побелить, а возможно, кое-что и перестроить. Но зимой все это трудно делать. Отложили до весны. Тогда Есениуса это не очень тревожило, так как за женой он собирался ехать, когда потеплеет. Но теперь откладывать было уже нельзя.
И он собрался к Бахачеку. Кеплер предложил пойти вместе с ним.
Когда Есениус изложил Бахачеку цель своего визита, тот стал его успокаивать:
- Профессорский совет уже решил предоставить вам квартиру в Лоудовой коллегии. Речь идет только о ремонте и побелке… Надеюсь, это будет не дорого стоить. Но дело в том, что в университетской казне сейчас хоть шаром покати.
- Если задержка только в этом, я бы мог помочь. Сам расплачусь с мастерами, а университет мне вернет, когда у него будут деньги.
- Вот и прекрасно! - воскликнул успокоенный Бахачек. - С таким предложением мы можем хоть сейчас идти к ректору Быстржицкому. Разумеется, не обязательно сию же минуту, но, во всяком случае, уже сегодня мы можем все решить. Прежде всего нам не мешает немного подкрепиться.
Бахачек ударил несколько раз в ладоши и, когда явился слуга, распорядился подать пива.
- Надеюсь, хмельное лучше слез, не так ли? - улыбнулся Бахачек своим гостям, когда слуга вышел. - У меня уже слюнки текут.
В этот момент кто-то без стука отворил дверь.
Бахачек удивленно оглянулся, думая, что это слуга. Однако это был не он.
- Ах, это ты, Симеон? - добродушно воскликнул Бахачек. - Приветствую тебя. У тебя какие-нибудь новости?
В дверях стоял человек среднего роста, в рваном платье. В одной руке он держал потертую меховую шапку, в другой - посох. За плечами висела холщовая котомка. Из грязных башмаков, привязанных к ногам веревками, высовывались пальцы. Лицо у него было заросшее, с неопрятными усами и длинной бородой цвета соломы. Такого же цвета растрепанные волосы спускались до самых плеч. Глаза странно блестели.
Он заговорил пророческим голосом:
- Мир дому сему. Бог наш и спаситель Иисус Христос повелевает нам напоить жаждущих и накормить голодных. Живем мы не для того, чтобы есть, а едим для того, чтобы жить. А живем мы для того, чтобы служить богу. Посылает бог к вам, почтеннейший и ученейший профессор, своего раба, чтобы завтра вы позаботились о нем так, как заботится отец наш небесный о птицах, которые восхваляют его своим пением.
Молодой человек умолк.
- Добро, добро, Симеон, - дружески ответил ему Бахачек, - можешь приходить завтра завтракать и обедать и ужинать. Ты давно у нас не был.
- Я прихожу, когда бог велит.
- Молодец, правильно поступаешь, - одобрил его слова Бахачек, изо всех сил стараясь сдержать улыбку. - А хорошо ли ты несешь службу, порученную тебе богом?
- Я стараюсь разбудить уснувшее сознание грешников, и господь бог каждый день записывает деяния мои. Если бы я молчал, камни бы стали взывать. И, если голос мой ослабеет, бог пошлет мне с ангелом трубу, звук которой уничтожил стены Иерихона.
Есениус слушал юродивого со смешанным чувством. Сострадание, которое испытывает каждый порядочный человек при встрече с людьми несчастными и убогими, постепенно уступало в нем профессиональному чувству. Симеон начинал интересовать его как больной.
Есениус обратился к Бахачеку с просьбой узнать у Симеона, правда ли, что мастер Прокоп якобы извлек камень из его головы.
Симеон охотно рассказал эту историю, придав ей, однако, другой смысл.
- Итак, я жил во грехах. Много их у меня было, я давили они мне душу, словно камни. И возвестил тогда господь бог, что пора взяться за ум и исправиться. Но я не услышал его голоса я продолжал грешить. И отец небесный наказал меня, вложил в мою голову камень. И камень этот заставил меня почувствовать всю тяжесть моих грехов. И все же бог не захотел, чтоб с этим грузом я ходил до самой смерти. Это было лишь предостережение. И послал он ко мне мастера Прокопа, который вывел меня на путь спасения. Прокоп избавил меня от камня в голове, а бог от грехов. И открыл мне бог глаза, и понял я, что все это было лишь испытанием. Выдержал я это испытание, и господь бог сделал меня своим посланцем.
Рассказывая эту историю, Симеон сохранял полную серьезность. Он так уверовал в свое назначение, что слушатели не могли его разубедить. Да они и не пытались - все равно ничего бы не вышло.
Бахачек без улыбки спросил:
- А нам ты не принес какой-нибудь вести?
- Вам нет, - ответил Симеон все так же серьезно, не замечая скрытой ирония в голосе Бахачека. - Вам-то нет, а вот этому доктору принес, - продолжал Симеон, указывая выразительным жестом на Есениуса.
- Что за весть? Надеюсь, ты можешь сообщить ее при нас?
- Обуял его смертный грех гордыни. Уподобился он падшим ангелам, которые возомнили себя равными создателю своему и отказали ему в послушании. И захотел он проникнуть в тайну, сокрытую богом от взора человеческого. Есть у него еще время раскаяться в грехах своих и стать праведным. Вяжу его насквозь, и душа его, словно книга, раскрыта передо мной. Но он, если вскроет тело мое, ничего не найдет в нем, ибо слеп есть. Взгляд его затуманила гордыня. Пойдет он, слепой, путями-дорогами, а услышит голос, который заманит его на край пропасти.
Симеон нахлобучил шапку и с достоинством вышел.
После его ухода в комнате воцарилось неловкое молчание.
Есениус не понял Симеона я вопросительно смотрел на Бахачека, ожидая, что тот переведет ему слова юродивого.
- Пустое, - махнул рукой Бахачек и громко рассмеялся. - Бог его знает, откуда он все это берет. Вычитает что-нибудь в Библии, подхватит у проповедников, да и сам придумает, недаром отец у него слыл грамотеем. Потом в голове у него все перемешается, и такую чепуху он городит, что ничего понять нельзя. Вроде того, что вы сейчас услышали.
Но Есениуса не удовлетворил ответ Бахачека, и тот вынужден был перевести ему все.
- Хорошо, что я не суеверен, - засмеялся Есениус. - Но теперь я уже не удивляюсь, что люди побаиваются Симеона и уверены, что он ясновидец. Он говорит так убежденно, что простой человек волей-неволей поверит его прорицаниям. Лишь бы это к нему не относилось. Люди ведь не любят слушать неприятные для себя вещи. Даже тогда, когда их говорит юродивый.
Есениус извинился и поднялся. Слуга проводил его в ректорские покои.
Когда Есениус ушел, Бахачек спросил у Кеплера:
- Как вам нравится наш доктор?
- Странный он человек, - задумчиво ответил Кеплер. - Но что-то влечет меня к нему. И все же я не могу сказать, что он близок мне по своему характеру. Наоборот, в нем есть нечто такое, что, как мне кажется, разгадал Симеон. Не смейтесь, вы ведь знаете, что говорят о словах юродивого.
- Что они сама истина, - докончил Бахачек мысль Кеплера.
- Совершенно верно. Ведь юродивый правильно подметил основную черту в характере Есениуса.
- Гордость?
- Он назвал это гордыней, то есть не столько гордостью, сколько честолюбием. Чудовищным честолюбием, которое бушует, словно огонь, и требует быстрого успеха.
- Каждый из нас мечтает об успехе в жизни, - заметил Бахачек.
И Кеплер почувствовал в этих словах не только попытку оправдать Есениуса, но и упрек в свой адрес. В тоне, каким Бахачек произнес свою фразу, слышался вопрос: "А разве вы не мечтаете об успехе?"
- Конечно, все мы мечтаем об успехе, - согласился Кеплер, - но он мечтает о быстром успехе. А это разные вещи.
Бахачек сидел, удобно расположившись в большом деревянном кресле, растирая свои пухлые короткие пальцы. Профессор думал о том, что хорошо бы посоветоваться с Есениусом, не знает ли тот какое-нибудь подходящее лекарство от ломоты в суставах.
- Я думаю, он имеет все основания надеяться на быстрый успех. Уже одно публичное анатомирование…
- А скажите, что, по-вашему, заставило его взяться за это анатомирование: слава академии или собственная слава? - спросил Кеплер.
Бахачек чувствовал, что голова у Кеплера работает так же правильно и точно, как работают хорошие часы; не так-то легко противостоять логике его выводов.
- Вероятно, и то и другое, - ответил Бахачек. - В конце концов, ведь он не извлек из этого никакой материальной выгоды. Возможно, вы и правы, но мне этот человек чем-то очень нравятся.