Когда канцлер признал, таким образом, их общее прошлое, Есениус поклонился. Слова Лобковица означали не более того, что он слегка поднял забрало своей неприступности. Канцлер был осторожен. Он уже знал, по какому делу прибыл Есениус в Прагу, был осведомлен и о намерении университета устроить публичное вскрытие. Оба дела - спор о наследстве и прошение о вскрытии - застряли среди бумаг его канцелярии. Разумеется, Есениус явился не за тем, чтобы отдать ему визит вежливости, - ясно, что пришел он по какому-нибудь из этих двух дел. Поэтому Лобковиц не торопился выказать гостю свою дружбу. Пусть просит. Канцлер наслаждался встречей, потому что в Падуе при их довольно близком знакомстве он никогда не мог простить Есениусу его гордости. Мелкопоместный дворянчик - и при этом все время выставлял свое рыцарство. Подумаешь - венгерский рыцарь! Он воображал себя равным ему, Лобковицу. И Лобковиц не мог с этим примириться. Еще тогда, в студенческие годы, он видел довольно существенную разницу между этими званиями - рыцарь и потомок одного из первых дворянских родов в Чехии - и нынешнее посещение доктора рассматривал как удовлетворение своего давно уже раненного тщеславия. Если бы канцлер спросил Есениуса, что привело его в Прагу, то, конечно, облегчил бы его положение; но нет, он не сделает этого. И он намеренно предложил вопрос, который должен был еще дальше увести разговор от предмета, интересующего Есениуса.
- Видитесь ли, магнифиценция, с кем-нибудь из наших бывших сотоварищей? Есть ли у вас какие-нибудь сведения о наших падуанских профессорах? Когда управляющий художественных коллекций его императорского величества отправляется в Италию, я всегда настаиваю, чтобы он останавливался в Падуе…
- В таком случае, ваша милость располагает не меньшими сведениями, чем я, - вежливо ответил Есениус. - Я узнаю кое-что о Падуе только тогда, когда из тамошнего университета в Виттенберг возвращается какой-нибудь студент. В Италии я не был с тех самых пор, как завершил учение.
- Конечно, работа в университете утомляет вас…
"Отчего он не спрашивает, зачем я к нему пришел? Играет мною, точно сытый кот своей добычей", - думал про себя Есениус, и его раздражение росло с каждой минутой. Он не требует от Лобковица никаких милостей. Ведь о наследстве он решил не упоминать. Но другое дело анатомическое вскрытие - тут нет никакой личной заинтересованности, речь идет об интересе университета. Следовательно, опрометчивость может повредить.
Солнце проникало в комнату сквозь большие трехстворчатые окна, заливая все золотым сиянием. Пересеченный узором переплета оловянной рамы квадрат света падал прямо на большой гобелен, занимающий всю стену. Это было драгоценное творение парижской гобеленной мануфактуры. Даже не верилось, что все это не написано кистью художника, а выткано из тончайших цветных нитей.
Есениус невольно припомнил кабинет императора. Ничего похожего! Там, казалось, царит вечный полумрак, тут все залито светом, во всем кипучая жизнь.
Да и одежда канцлера отличалась элегантностью. Желтый камзол с дорогими брюссельскими кружевами на груди и у запястий был украшен белоснежными плоеными брыжами, окружавшими голову, как широкие листья - цветок водяной лилии. Отлично отшлифованные топазы в золотой оправе служили камзолу пуговицами. Коричневого бархата панталоны в многочисленных сборах, расшитые полосами белого шелка, доходили до половины бедер. Ноги Лобковица, сильные и мускулистые, были обтянуты белыми чулками. Пряжки желтых сафьяновых туфель были осыпаны драгоценными камнями.
Заправский щеголь! Такое впечатление дополнялось красивым лицом, лисье выражение которого Лобковиц старался скрыть за напускным радушием.
Есениус решился.
- Я пришел к вашей милости с небольшой просьбой. - Проговорив это, он было пожалел, что выразился таким образом; он хотел сказать "с большой просьбой". Но сдерживаемое раздражение и возрастающее упрямство заставили его произнести слово, противоположное по смыслу тому, которое диктовала его дипломатическая предусмотрительность. Будь что будет. Пусть "небольшая просьба". Он миновал это препятствие и спокойно продолжал: - Здешняя высшая школа попросила меня провести в Праге публичное вскрытие. Я был бы рад исполнить желание университета и прошу вашу милость благосклонно помочь мне…
Лицо Лобковица выразило притворное удивление.
- Этот вопрос относится к компетенции бургомистра и членов муниципального совета. Само собой разумеется, что я могу только приветствовать подобное начинание Пражского университета. Похвально, что и к нам стали проникать свежие научные течения.
При этих словах канцлера Есениус снова поклонился в знак благодарности. Однако он не хотел уходить, удовольствовавшись пустыми обещаниями. Он хорошо знал, что бургомистр никогда не осмелится принять решение по такому чрезвычайному вопросу. И напрасно Лобковиц делает вид, будто не имеет к этому никакого отношения.
- Я уже слышал, что это дело подведомственно магистрату, - вежливо ответил Есениус, но не сумел отказать себе в насмешке, которую Лобковиц мог почувствовать в его словах. - Но так как речь идет о первом таком случае, возможно, бургомистр и советники магистрата не захотят решать вопрос сами, и, по-видимому, они обратятся к вашей милости. Если такое случится, я убежден, что ваша милость будет отстаивать взгляды, привитые нам в Падуе нашим великим учителем, профессором Аквапенденте, - взгляды, состоящие в том, что для развития медицинской науки самое важное - обстоятельно изучить строение человеческого тела. А это возможно лишь при анатомировании.
Он больше не просил. Он говорил очень вежливо, но уверенно, настойчиво, как будто хотел напомнить канцлеру те времена, когда они мечтали об одном и том же.
Лобковиц кивнул, но на его лице появилось неудовольствие. Такое энергичное напоминание о Падуе было ему не по вкусу, Он немедленно дал это почувствовать.
- Согласен с вами, магнифиценция, только позвольте вам напомнить, что не все теории можно безусловно применять на практике. Конечно, это не относится к высказыванию профессора Аквапенденте. Но уж если вы вспомнили одного из наших бывших профессоров, позвольте мне вспомнить другого. Профессора Чиконьяни. Вы не забыли его?
- Как же! Он комментировал Аристотеля.
- Совершенно верно. У меня засело в памяти его высказывание из комментариев к Аристотелевой "Зоологии". Он объяснял нам тогда книгу "Назначение животных"…
- Я помню, - сказал Есениус, поймав испытующий взгляд Лобковица.
- Профессор Чиконьяни говорил о том виде животных, которые имеют аккомодационную способность, способность приспосабливаться к окружающей среде, и в зависимости от нее меняют свой цвет. Профессор Чиконьяни упомянул, что этой особенностью обладают и люди, потому что в общественной жизни это небесполезно.
- Насколько я помню, профессор Чиконьяни говорил это в ироническом смысле, - сухо возразил Есениус, и уголки его губ дрогнули.
Словесная дуэль с канцлером начинала его занимать.
Канцлер заметил это и разозлился окончательно. Но он умел так владеть собой, что голос его не изменился.
- Несущественно, что имел в виду профессор Чиконьяни; внимания достойно то, что в его высказывании кроется житейская мудрость, и разумный, предусмотрительный человек должен сделать отсюда соответствующие выводы.
Есениус не понимал, куда клонит Лобковиц. Возможно, что это косвенный намек на то, что ему самому следует отказаться от публичного сеанса в Праге, так как против этого настроены влиятельные персоны. Но. если Лобковиц это имеет в виду, зачем петлять? Чтобы не сочли его отсталым и необразованным?
- Не знаю, как я должен понимать слова вашей милости в связи с подготовляемым публичным вскрытием…
- Нет, нет, - быстро возразил канцлер, - я думал только, не желаете ли вы изменить сферу деятельности, не собираетесь ли поселиться у нас в Праге. Двор его императорского величества всегда благосклонен к наукам и искусствам…
Что это, предложение или только осторожное прощупывание почвы? В любом случае весь разговор напоминает игру в жмурки.
- Я не думал о такой возможности, ваша милость. В Виттенберге я живу спокойно.
- Понимаю вас… Мне это только так пришло в голову… после вашего представления императору. Если вы действительно не можете покинуть Виттенберг, об этом не стоит и говорить. Но, если бы вы все же решили изменить свое решение - человек никогда не знает, что ждет его… - словом, если бы вы когда-нибудь решились поселиться в Праге, было бы небесполезно вам припомнить слова профессора Чиконьяни и основательно их обдумать. Дело в том, что существует разница между Падуанским университетом или францисканским монастырем в Падуе и императорским двором. Там наши мечты устремлялись в безоблачные сферы философии, тогда как тут мы попадаем в сферу политики. И она не безоблачна. Особенно для теоретиков. Тут нет злого умысла, магнифиценция, считайте это дружеским советом… Долго вы намерены пробыть в Праге?
- Это зависит от того, когда состоится вскрытие. В любом случае я хотел бы отбыть еще в конце лета, чтобы в начале будущего семестра быть дома.
- Вы всегда будете желанным гостем в Праге, и я весьма надеюсь, что если вы поразмыслите о нашей беседе, то мы с вами окажемся по одну сторону границы. Да поможет вам бог!