На следующее утро подполковник Недосекин вместе со старшим лейтенантом Гамовым попросили у американцев "джип" и выехали к месту вынужденной посадки "Бостона". День был холодный, ветреный, вьюжный. Они с трудом пробились на побережье сквозь снежные заносы. Их встретили американские техники, колдующие в двигателях бомбардировщика. Под крылом самолёта работала печка, которая гибкими рукавами-трубами гнала тепло под капоты моторов. Техники были недовольны и ворчали, возмущаясь тем, что русские не поверили их лётчикам и сами решили проверить возможность взлёта, хотя из этого ничего не выйдет.
Сначала Недосекин и Гамов внимательно осмотрели снежную укатанную площадку, которая располагалась на побережье, на самом припае. Справа, на некотором удалении, поднимались горы, слева на эту примитивную взлётную полосу накатывали студёные океанские волны.
– Ну как, взлетишь? – осторожно спросил подполковник Недосекин.
– Надо попробовать, – ответил Гамов и зашагал к самолёту.
Недосекин отъехал на "джипе" в противоположную от старта сторону, вышел из машины и стал ждать.
Пилот занял место за штурвалом, запустив моторы, тщательно прогрел их, зарулил в конец прибрежной косы, развернулся и замер на старте. Он вглядывался в снежную пелену, в которой с трудом просматривалась фигура командира полка, который поднял вверх руку с красным флажком и, сделав отмашку, дал команду на взлет.
Гамов двинул рычаги газа до отказа вперёд, раскручивая моторы на максимальные обороты, и отпустил тормоза. Самолёт, отвечая на команду, взревел моторами и резво побежал по утоптанному снегу. Бомбардировщик начал набирать скорость. И здесь Гамов почувствовал, что ветер сносит его в море. Он взглянул на фигуру командира полка и увидел, что тот быстро-быстро машет красным флажком, требуя прекратить разбег. Пётр сбавил обороты и начал притормаживать, останавливая бег самолёта.
Когда машина остановилась, Недосекин подъехал к ней и увидел в открытой форточке недовольное лицо Гамова.
– Здесь не взлетишь, убьешься! – решительно сказал командир. – Вылезай из кабины!
Пилот вылез из самолёта и сел в командирский "джип". Они оба были первоклассными лётчиками и прекрасно понимали, что с этой площадки взлететь невозможно. Стали вместе ломать голову, что можно придумать для спасения самолета и как оправдать доверие командира дивизии.
– Давай проедем вдоль моря, – предложил комполка. – Может, подальше что найдем, – он дал знак водителю, и машина покатилась по побережью.
"Джип" с трудом прокладывал дорогу по нетронутому снегу. В некоторых местах сугробы были наметены по колено. Они проехали километра полтора. Вдруг Гамов радостно вскрикнул:
– Вот она! – и рукой показал в сторону моря. – Товарищ подполковник, смотрите, какая классная льдина.
– Ну-ка, ну-ка, давай подъедем поближе, разберёмся.
Командир полка в этой ситуации доверял опыту Гамова. Он летал здесь с первых дней работы нашей миссии на Аляске и бывал в самых разных и неожиданных переделках. Джип подвез их поближе к месту, куда показывал Гамов.
Они осмотрели льдину, которая действительно оказалась вполне подходящей для взлёта – абсолютно ровная, метров 600 в длину. Был только один недостаток: льдина стояла немного по ветру, что, конечно, затрудняло взлёт, Но и это еще не все – на ней присутствовала небольшая ребристая трещина, отделяющая льдину от припая.
– Стоит попробовать отсюда, – загорелся идеей взлёта Гамов. – Льдина ведь ровная, крепкая…
– А как ты сюда зарулишь? – нерешительно возразил ему Недосекин.
– Да зарулю! Вот только попросим американцев, чтобы они в бак бензина еще долили – на рулежку до старта.
Американские техники молча наблюдали за действиями русских. Они были убеждены в том, что взлететь отсюда невозможно. Когда же узнали, откуда будет взлетать Гамов, заволновались и заспорили между собой:
– Да не сможет он взлететь, только работы прибавляет. Ладно бы летом, а то ведь погода, смотри какая, – ворчал техник, подавая товарищу на плоскость крыла канистры с бензином.
– А может, и взлетит, – отвечал ему тот сверху. – Русские, ведь сам знаешь, сумасшедшие, без страха. Надо терпеть до конца.
– Ставлю десять против одного – не взлетит!
– На таких условиях, пожалуй, я пожертвую один доллар, – рассмеялся его товарищ. – А вдруг взлетит?
Подслушав их разговор, Пётр с веселым видом показал тому, кто поставил на него доллар, большой палец и прокричал:
– Не бойся, я тебя не подведу! – и полез в кабину.
Технарь закивал головой, сверкая голливудской улыбкой:
– Учти, вода сейчас холодная как смерть, старайся не попасть в неё.
Гамов погладил штурвал и проворчал про себя:
– Вторая попытка. Ты уж, дорогой, постарайся, не подведи!
Он разговаривал с самолётом и верил в него, как в живого. Человеческий, как сейчас говорят, фактор он вообще не рассматривал, потому что знал: сделает всё для того, чтобы взлететь. Пётр снова включил двигатели и, развернув бомбардировщик, порулил следом за "джипом".
У места предполагаемого старта Гамов осторожно, словно на ощупь, пустил переднее колесо на льдину. Прыгая через трещину, самолет подскочил на ледяной кромке, но препятствие преодолел.
Пётр поставил "Бостон" на тормоза, еще раз проверил работу моторов. Все было в порядке.
Уже ничто не могло остановить Гамова. Он знал, что в конце пробега, в точке отрыва самолёта от льдины, сердце замрёт и, только почувствовав, что самолёт в воздухе, снова начнёт работать в обычном режиме. Так было всегда, но сегодня случай особый, сможет ли он доказать, прежде всего самому себе, что он настоящий лётчик. Молодой комэск был обязан сделать это, назад пути не было.
Положив руку на секторы газа, пилот повернул голову в сторону подполковника Недосекина, стоявшего у "джипа". Командир полка вновь взмахнул рукой, давая разрешение на взлёт.
Гамов врубил двигатели на полную мощность и, сняв машину с тормозов, погнал её по льду. Он не торопился отрывать самолет от льдины и удлинял разбег насколько было возможно. Надо было дать самолёту набрать максимальную скорость. Но вот впереди уже показался край льдины. Слева по курсу взлёта ленивые моржи, приподнимая головы, мотали ими из стороны в сторону, словно пытаясь рассмотреть возмутителя спокойствия.
Для себя он отметил точку отрыва. Она находилась на самом краю льдины. И пилот решительно взял штурвал на себя. Винты сорвали брызги с гребешков волн, море плеснулось в стекло кабины. Колеса шасси уже не бежали по крепкому льду, но они и не были в воде, а, зависнув над ней, продолжали своё инерционное вращение. Замершие от напряжения люди на берегу, увидев, что самолёт оторвался от земли, запрыгали от радости, а победивший в споре Джон, несмотря на мороз и довольно крепкий ветер, даже подбросил вверх свою шапку.
Гамов выдохнул. Сделав разворот и пролетая над стартом, он увидел знакомых моржей, которые, испугавшись рёва моторов, спасаясь от незнакомого чудища, пролетающего над их головами, неуклюже прыгали с льдины в море. Помахав им крыльями, пилот направил свою машину в сторону Нома. Он не стал убирать шасси, до аэродрома было всего около тридцати километров.
Когда он приземлился на аэродроме Нома, большая толпа окружила самолет. Какие-то незнакомые люди вытащили летчика из кабины и начали его качать…
На следующий день об этом взлёте было написано в американских газетах. Они в самых восторженных тонах отзывались о мастерстве и смелости советского пилота, а журнал "Лайф" поместил на своих страницах фотографию советского лётчика.
На грани гибели
Приказ о назначении Гамова командиром эскадрильи вызвал у членов экипажа двоякое чувство. Радость и гордость за своего товарища омрачалась тем, что из экипажа уходил их друг, один из лучших пилотов полка, о котором ходила слава как об умелом, грамотном и удачливом лётчике. Кроме того, это был справедливый командир и очень надёжный товарищ. Они гордились тем, что летали с Гамовым. Расставание было грустным, и чтобы как-то сгладить эту горечь, Гамов сказал:
– Это ничего, что теперь экипажи разные, всё равно летаем вместе, выполняем одни задачи. А вам – спасибо, теперь вы можете гордиться тем, что в своём экипаже вырастили командира эскадрильи. Он обнял каждого и закончил: удачных вам посадок, ребята, и чистого неба.
На следующий день им представили нового пилота, нового командира экипажа. Это был человек несколько старше тридцати лет, среднего роста, крепкого телосложения. Он не имел ни боевого опыта, ни опыта полётов в Заполярье. Звали его Крючков Сергей Васильевич. Более десяти лет он прослужил в училище лётчиков, где обучал курсантов лётному делу. С первых дней войны он, как и многие другие его товарищи, засыпал командование рапортами с просьбой отправить его на фронт.
Но военная судьба распорядилась иначе, вместо фронта его направили на Аляску. Разместившись там, где ранее располагался Гамов и, уловив на лицах членов экипажа налёт некоторого неудовлетворения, он сказал:
– Чем не довольны, орлы? Внешность не героическая, или ростом не вышел? Но придётся летать вместе. Я к вам не просился, хотел попасть на фронт, но решением командования был направлен сюда, в глубокий тыл.
– Какой это тыл и насколько он глубок, вы, товарищ командир, надеюсь, узнаете уже в первом полёте, – с обидой проговорил штурман. – А то, что вы отреагировали на наше настроение, то это к вам не относится. Это наша грусть по бывшему нашему командиру.
– Ну, простите, если обидел, – ответил Крючков, сглаживая свою первую реплику. – Я ведь всегда считал, что война там, где стреляют, а вся остальная территория – это тыл.