В это мгновенье он желал одного: увидеть Агапие, попросить у него прощения за укоры и поддержать его добрым словом…
18. МОЛДАВСКИЕ РЭЗЕШИ
В десятом часу вечера у Черных Срубов неожиданно появился капитан Козмуцэ с двумя негренскими рэзешами. В сумерках смутно видны были леса и поля, оставшиеся позади; по высоким облакам, застывшим в небе, разливался еле уловимый розоватый отсвет заката, а далеко на востоке чернели мрачные тучи, предвещавшие бурю. Но на лужайке у колодцев все было спокойно.
Рэзешский капитан еще издалека подал знак, что едут к государю друзья. Однако товарищи Подковы поднялись, как было заведено, сжимая рукояти сабель; кони стояли оседланные.
Люди, известившие о своем приходе, остановились, не доезжая до лужайки, и ждали ответа.
- Пусть спешиваются да идут сюда, - приказал Никоарэ.
Верхние караульные, дьяк и Лиса, привели к срубам, а затем и на лужайку негренского капитана, знаменитого наездника.
То был человек невысокого роста, еще стройный и ловкий, хотя ему и перевалило за пятьдесят. У него были смелые глаза, густые сросшиеся брови, короткая черная борода. Коня он оставил около срубов у своих товарищей. Подошел к лужайке, где дожидался Подкова. Остановился.
- Я знаю его, - подтвердил дед Митря. - Он наш человек.
Подкова кивнул головой.
- Подойди ближе, братец Козмуцэ, - позвал лэкустенский рэзеш.
Ловкий чернявый всадник торопливо сделал еще несколько шагов и, сняв шапку, поклонился. Схватив правую руку, которую, стоя, протягивал ему Никоарэ, он склонил над ней голову.
- Понял я, светлый государь, - заговорил он мягко и ласково, - что надо мне поторопиться. Но наш друг Агапие не мог со мной приехать. Заволоклись у него глаза, пока рассказывал он о повелении твоей светлости, - так в седле и заснул от усталости.
- Стало быть, кончился его черный день, - пробормотал дед Митря, пристально глядя на Козмуцэ. - Завтра утром проснется с ясными глазами.
- Да, - тихо проговорил негренский рэзеш. - Пожелал я мира бедной душе его и вскочил на коня. Преславный государь, - добавил Козмуцэ, быстро повернувшись к Никоарэ, - прикажи двинуться в путь. Дожидается тебя у нас в Негренах ужин, кров и постель; найдутся у нас также чернила и перо, потребные для той грамоты, которую я отвезу в Могилев.
- Ну скажи, пожалуйста! Знавал я этого всадника еще в дни княжения Петру Рареша, - пробормотал дед Петря. - А он уж меня не узнает, видно, стар я стал.
- Голос у тебя все тот же, капитан Петря, - возразил негренский рэзеш.
- А ты, Козмуцэ, все так же смел.
- Смел я, капитан Петря, только рядом с желанными сердцу людьми.
Улыбнулся Подкова.
- Кого не узнал с первого взгляда, дед Петря, того и через девяносто девять дней не узнаешь. Отправимся немедля, дед Петря.
- Мы во власти божьей и твоей светлости, - отвечал старик.
- Нет, я сам во власти моих верных товарищей.
Они тронулись в путь; негренские рэзеши ехали впереди, а капитану Козмуцэ дед Петря дал место рядом с собой, позади его светлости Никоарэ. Некоторое время ехали быстро; потом стали шагом взбираться в гору по опушке леса.
Напала в тот вечер на деда говорливость, захотелось старое вспомнить. Он все расспрашивал негренского капитана, а тот отвечал.
- Помнишь еще, капитан Козмуцэ Негря, княжение Лэпушняну Водэ?
- А то как же? Помню, как в то княжение ты, капитан Петря, въехал верхом на крыльцо постельничего Ванчи, привез ему указ господаря и схватил боярина за бороду.
- Бывало такое и при других господарях, - признался дед. - А что, Козмуцэ Негря, можешь ты еще держаться стоя на скачущем коне?
- А то как же? Да только теперь уж мне не до сумасбродства. В молодые годы, конечно, случалось, что встанешь на седло да и дотянешься до заветного решетчатого окошечка. Княгиням-то больше по душе были удалые капитаны, нежели бородатые старики бояре. И пока бояре, покачиваясь, будто лодки в бурю, спускались по ступеням, капитаны, забравшись в сад, вскакивали на подоконники княжьих светлиц. Псы, бывало, молчат, только мордой о забор тычутся, потому как у них зубы склеены просмоленной тряпкой; верные рабыни сидят по своим кельям, злорадно показывая кулак бородачам - что, мол, съели? Да украдкой глядят, как протягивают княгини белые свои руки средь листвы дикого винограда. Иное было время в Яссах, и расцветали тогда иные весны.
- Однако, други мои, - заметил Подкова, поворотив в темноте к ним голову, - и тогда, как и ныне были в нашей стране люди, не ведавшие ни весны, ни радости.
- Это мы только теперь видим, государь, когда прошла молодость и любовь, - вкрадчивым голосом сказал капитан Козмуцэ.
Старик Петря укоризненно взглянул на него и пробормотал что-то невнятное. А Никоарэ, повернув лицо против ветра, заметил поднимавшиеся на востоке гряды туч и погнал коня.
Когда снова замедлили шаг, оба капитана, оставив воспоминания юности, обратились к мытарствам зрелого возраста и с печалью вспомнили о мученическом конце господаря Иона. И радостно заговорили они о том, что подымаются новые сабли для избавления людей от страданий. Одна из этих сабель в руках человека, который едет впереди, вскидывая изредка глаза к своей звезде.
До негренских рэзешей ехали не более двух часов.
На одном из дворов горел костер, около него хлопотал какой-то старик, непрестанно раздувая огонь и подкладывая хворост.
При свете дрожащего пламени костра путники увидели бедную темную избу. В ней все как будто вымерло. Но в глубине двора стояла вторая, большая изба, двери ее были отворены, на ступенях разостланы ковры, в окнах горели восковые свечи. Какие-то старые женщины поджидали гостей. Когда всадники показались у ворот, старухи исчезли в темноте и больше не показывались. Все, однако, было приготовлено: и постланные постели, и уставленный явствами стол.
Никоарэ Подкова и Младыш вошли в освещенную избу. Воинам его светлости капитан Козмуцэ Негря отвел заднюю комнату в малой избе, где во мраке теплились лишь лампады у образов. Но и там в широкой печи стояли явства, а на скамьях усталых путников ожидали подушки и одеяла. В углу лежал уснувший несколько часов тому назад атаман Агапие. Рыбак спал глубоким сном, лежа ничком без подушки, положив голову на руки и вытянувшись, точно струна. Он не шевельнулся при входе путников; не слышно было даже его дыхания.
Дед Петря остановился перед измученным братом и долго смотрел на него.
У дверей обеих изб появились из тьмы молчаливые стражи. Костер во дворе потух.
Осторожно шагая, вошел в комнату Подковы капитан Козмуцэ Негря. Младыш сидел перед столом-треножником на низком стуле, упершись в колени и обхватив ладонями щеки. Ему хотелось есть, но приходилось ждать старшего брата. "Может, лучше лечь спать, - думал он. - Оставить зажаренную на вертеле баранью ножку, свежий сыр и кружку с вином и лечь на постель у печки, подложив ладонь под висок. Никоарэ еще долго провозится, прежде чем вспомнит о нуждах бренной плоти".
Дьяк стоял рядом с Подковой, держа наготове шелковый шнурок и зеленый сургуч. Никоарэ снял господарев перстень, потом взял гусиное перо и обмакнул в чернила. Дьяк разложил перед ним на столике бумагу, и господарь написал своему заднестровскому другу следующую грамоту:
"Ион Никоарэ, по воле божьей ставший чужим в господарстве Молдовы. Его милости нашему любезному и высокодоверенному другу пану Тадеушу Копицкому, капитану в войске нашего дорогого усопшего брата Иона Водэ. И уведомляем твою милость…"
Подкова поднял глаза на капитана Козмуцэ, который стоял в ожидании у дверей, опоясанный саблей, но с непокрытой головой.
- Капитан Козмуцэ, когда мы, по-твоему, придем к днестровскому броду?
- В воскресенье утром. Наши люди уведомлены. Атаман Агапие будет тебе проводником, государь. А что до недругов, кои могут показаться поблизости - будь то турки, будь то служилые Петру Хромого, - так не беспокойся, государь: те места заросли колючками, и пробраться туда нелегко.
- Стало быть, я могу уведомить друзей, что буду у Днестра в воскресенье?
- В воскресенье утром, государь, точно.
"…И уведомляем твою милость, что будем у днестровского брода против Могилева в воскресенье поутру. И просим уведомить наших друзей, послав грамоту верному нашему пыркэлабу Цопе Ромашкану, коему быть надлежит, по уговору нашему, в городе Вроцлаве.
Для верности знак свой с воском и дымом приложил. Оставайся в добром здравии.
Да пошлет тебе господь долгие годы жизни.
Ион Никоарэ".
Дьяк сложил грамоту и запечатал. Никоарэ прибавил на обороте:
"Капитан Козмуцэ везет сию грамоту нашему доброму и возлюбленному другу Тадеушу. В дом его милости в городе Могилеве".
Негренский рэзеш, приняв от него грамоту, поклонился.
- Вручи грамоту, капитан Козмуцэ. А буде встретишь препону…
- Не может быть никакой препоны, государь. Грамоту я отдам в собственные руки пана Тадеуша. Одного только опасаюсь: живем мы в моровые времена. Что, если пана Тадеуша нет более в живых?
- Возможно и это, капитан Козмуцэ, жизнь наша мгновенна, как полет ласточки… Но я уверен, найдешь ты пана Тадеуша в живых. Мы с ним из упорных и еще поживем на этом свете, ибо нам надлежит выполнить клятву. Но коли не застанешь нашего друга, - грамота должна дойти до Вроцлава, в руки его милости пыркэлаба Цопы. Подыщи надежного человека, чтобы отвез ее, и воротись ко мне.