- Учат плохо, зады и зады повторяем, на месте топчемся, - подал голос Павел Крохалев.
- Сам не плошай, книги есть - учи!
- Сам, сам, тяжело самому-то.
- Тяжело... Без труда не вытащишь и рыбку из пруда.
- Эх, выпорют нас, эх и выпорют!
- Не беда! Лишь бы не разогнали.
- Как-то Илюша сейчас? Отошел ли?
В спальне было сумрачно. Натянув на себя одеялишки, воспитанники засыпали тревожным, беспокойным сном.
Через два дня, так и не придя в сознание, Илюша умер. Своей смертью он спас воспитанников от нависшей над ними беды. Немцы присмирели. Случаи систематического избиения учеников были не в диковинку, а вот побои до смерти - это уже слишком.
3
В кабинете непременного секретаря Академии собрались академики и профессора. Проверкой были вскрыты массовые хищения, полный произвол и академическая запущенность в делах гимназии.
- Воспитанники ходят в бедных рубищах, претерпевают наготу и стужу, - гремел разгневанный голос Михаилы Васильевича Ломоносова, - при этом же еда их весьма бедна, иногда один хлеб и вода...
- Учителя в зимнее время дают лекции в классах, одетые в шубу, разминаясь вдоль и поперек по классу, - говорил проверявший гимназию профессор Котельников, - а ученики, не снабженные теплым платьем, не имея свободы встать со своего места, дрогнут, от чего делаются по всему телу нарывы, многие ради болезни принуждены оставлять хождение в классы...
После долгих и горячих споров порешили так.
Немца - учителя Штлибера - с тем же окладом перевести в академическую библиотеку. Ученикам гимназии учинить строгий распрос и предупреждение. Нерадивых из гимназии убрать. Директором академической гимназии по его личному ходатайству был определен Михайло Васильевич Ломоносов.
4
Занятий в гимназии не было вторую неделю. Воспитанники ждали решения своей судьбы. Наконец, поутру гимназистам велено было построиться в зале.
- Сейчас будет! - дернув Зуева за рукав, прошептал Крохалев.
- Скорей бы! Все конец. Душу вымотали. Ходют, смотрют, - ответил Зуев. Перешептывались:
- Перепорют всех!
- Поди, всех-то много будет.
- На выбор...
- Это чтоб тебя обошли, жила...
- Идут!
Сам Михайло Васильевич Ломоносов появился, а следом за ним несколько адъюнктов и студентов.
Ученики много слышали о Михаиле Васильевиче, но видели его редко. Немецкие профессора под всякими предлогами старались не допускать его к гимназической молодежи. Но вот этот запрет кончился. Теперь Михайло Васильевич стал непосредственным наставником и опекуном подростков.
Громоздкий, но не потерявший своей подвижности, он резко остановился перед строем учеников. Немок уже уволили, ребят отмыли, приодели.
Кто с надеждой, кто с тайным страхом смотрел на знаменитого русского ученого.
- По решению академической комиссии вступил в должность директора. Представляю вам нового инспектора и учителей, - и Ломоносов, отступив несколько в сторону, широким жестом большой мужицкой руки показал на молодых адъюнктов и студентов. - В овладении науками поспешать зело потребно, - продолжал Ломоносов, - ибо природные богатства земли нашей во многом еще втуне пребывают, чего быть не должно. Острые умы ваши, подкрепленные наукой, скорее на пользу отечества обратить. Леность и нерадение изгнать. К наукам простирать должно крайнее прилежание и никакой другой склонности не внимать. Для определения порядка и утверждения знаний каждого завтра надлежит подвергнуть проверке на предмет того, что учено.
Прошу зреть во мне не токмо директора, власть имеющего, но доброхота тех, кто истинно к постижению наук стремится!
Пройдясь еще раз перед рядами учеников, Ломоносов отпустил их в классы.
Занятия с этого дня вели новые учителя. Весь день Ломоносов пробыл в гимназии, сидел на уроках, обошел спальни и все постройки. И редкий день теперь в гимназии не было слышно его гулких шагов.
Через четыре дня был объявлен результат проверки. Тринадцать учеников за скудностью знаний и нерадение к наукам переводились подканцеляристами в сенатские учреждения.
Оставшихся девятнадцать решено и впредь приобщать к наукам, взяв с них клятвенную записку. Их собрали в класс, зачитали бумагу и велели скрепить своими подписями.
В бумаге той говорилось: "Чувствуя высочайшее ее императорского величества к нам милосердие и желая соответствовать намерению пекущихся о будущем нашем благополучии, обещаем мы отныне исправить свою жизнь и прилежание к учению, удаляясь от всяких пороков и подлых поступков, друг друга поощрять к благонравию и честному поведению".
По очереди, с трепетом и старанием прилагали к бумаге свою руку воспитанники, боясь сделать вольный росчерк или же брызнуть чернильными кляксами. Вместе со всеми вывел свою роспись и Василий Зуев.
По вечерам в спальне, где стало тепло и светло, подолгу велись разговоры, споры. Мечтали о будущем.
- Мне бы к Михаиле Васильевичу, в химическую лабораторию...
- Николай у нас к математической науке, как всегда, привержен...
- А я дома не сиделец, пройду курс в Академии по горному делу, а там на Урал или в Сибирь, где раздолье.
- А ты, Василий? - спросил своего друга Павел Крохалев.
- Не знаю, Паша, - ответил задумавшийся Зуев. - Науки я страсть люблю, а вот выбора еще не сделал. Но больше все же к естественной истории приверженность имею. Вот бы в путешествие отправиться. Описание земли, природы меня влечет. Михайло-то Васильевич как об этом замечательно пишет, особливо в стихах. И мечта моя, Паша, стать таким же трудником науки российской, как и он.
Белая санктпетербургская ночь таинственно шелестела за окном. Величественно возвышались белоколонные здания, в туманную легкую дымку окутаны пустынные улицы.
Подперев кулаком голову, поджав под себя ноги, у подоконника сидел Василий Зуев, он зачитался и не услышал тихих шагов. Оглянулся лишь тогда, когда почувствовал на плече мягкую руку. Гулко ударился об пол тяжелый кожаный переплет. Мальчик растерянно вскочил и обомлел, узнав самого Ломоносова.
"Пропал, - похолодел он, - нарушение регламента. Вместо сна да чтение". Василий хотел было поднять книгу, но Ломоносов опередил его. Он поднял книгу и принялся листать ее.
- "Анафегмата, - медленно прочел Михайло Васильевич, - нравоучительные речи древних философов". Книга изрядна к пользе знания. А кои речи наипаче достойными чтишь? - спросил он несколько пришедшего в себя Василия. Собравшись с духом, Зуев охрипшим голосом ответил:
- Аристотелево поучение: "Яко же око приемлет свет тако и человек от учения. Ученый - то скоро видеть, что зачем идет, а человек без учения аки слеп..."
- А далее он же молвит, - прервал его академик: "Яко учения корень горек, но плод сладок, употребя учение к общему благу...". К общему благу государства Российского и науке ее преумножения и возвеличения. Так-то, солдатский сын Василий Зуев, гимназии академической ученик! - и он передал в руки подростка книгу. - Помни о сем... А регламент нарушать никому не дозволено. Что вместо меня бы да господин инспектор? Что тогда? - И, улыбнувшись, Ломоносов исчез так же тихо, как и появился.
- К общему благу... - Повторил Василий, стоя у окна. На всю жизнь запомнилась ему эта короткая беседа с Ломоносовым.
НАТУРАЛЬНОЙ ИСТОРИИ ПРОФЕССОР И АКАДЕМИК
