6
В буксировке время проходило медленно и тоскливо. Вставали мы по привычке в пять часов утра и до обеда слонялись по палубе. В двенадцать часов кок Катя Панина и вахтенный матрос выносили из кухни железный таз с варевом из солонины. Мы чинно рассаживались вокруг стола и кто откуда доставали свои ложки. Старший матрос ударял ложкой по краю таза, и все набрасывались на еду. Не успеешь оглянуться, как в посудине остается лишь жижа без единого кусочка мяса.
Я со своей деревенской ложкой первое время жил впроголодь. Катя Панина, заметив это, подарила мне большую бурлацкую ложку. Я научился сразу вытаскивать по три куска мяса. Раз, не дождавшись сигнала старшего, я полез за мясом и получил такой удар ложкой по лбу, что не сразу очухался. Это Катерина Панина соблюдала в своем кухонном деле справедливые бурлацкие порядки.
В конце обеда выносились на стол кости. Блюдо это считалось лакомством. Кости ели по очереди. Получивший кости подолгу сидел на палубе, выковыривая мозги из желтых мослов. Некоторым доставались одни ребра. Ни жиру, ни мяса. Над такими подтрунивали:
- Не мясо ешь, а кости гложешь.
Нам делать было нечего, а Спиридону Кошелеву дня не хватало. Он с утра до вечера портняжил. Из старых штанов шил новые фуражки. Вскоре вся команда стала щеголять в невообразимых головных уборах. Коку Кошелев из старого казенного полотенца сшил настоящий поварской колпак. Свою соломенную шляпу Катя выбросила "воронам на гнездо".
В одном месте пароход пристал к берегу грузить дрова. С каким удовольствием мы вышли на твердую землю! Пароходским помогли и свои дровяные запасы пополнили.
Пока мы таскали дрова, Вахромей с двумя матросами отправился на лодке за Каму, где маячили балаганы рыбаков, и привез оттуда пуда два свежей рыбы.
- На какие вши купил? - спросил Сорокин Вахромея.
- Я, господин старшина, не хуже тебя умею в мутной водичке рыбку ловить.
- Отобрал, что ли?
- Нет! Сами дали. Припугнул только, что на нашем пароходе большие начальники. Нельзя не угостить. Иначе забуксируют все невода - и пропал рыбацкий промысел. Поверили. На мой век дураков хватит…
- Ну и ну! - удивился Сорокин. - Катька! Забирай рыбу, вари уху!
Панина выбрала самолучшую рыбину и унесла на кухню. За ней увязался Спиридон Кошелев. Через минуту мы услышали ожесточенный спор. Вдруг на палубу выбегает Кошелев с большим судаком, которого он держал обеими руками за красные жабры.
- Робя! Что за рыба? Сроду не видал.
Мне захотелось пошутить над Спиридоном. Я сказал:
- Не видишь разве? Ерш.
- А ведь походит на ерша, - обрадованно проговорил Спиря и снова отправился на кухню.
С этим же судаком выбежала Катя Панина.
- Верно, что ли? Спирька говорит - ерш.
- Что ты, девка? Какой ерш? Это окунь. Гляди-ко, как перья расшеперил, и полосы на становом хребту седые, - объяснил Катерине Заплатный.
- Я и то говорю - окунь, а он заладил свое: ерш, ерш.
Катя возвратилась на кухню, и там поднялся содом.
- Окунь, окунь! Будь ты проклят! - визгливо кричала Катерина.
- Ерш! Ерш! - глухо и тяжело вскрикивал Спиридон.
И, подгоняемый кочергой, под смех матросов Спиря выскочил из кухни. За ним вдогонку полетел злополучный судак и упал за борт.
Когда поспела уха, Катя заявила, что если Спиридон сядет за стол, она всю рожу ему поварешкой размозжит.
С этого дня Спиря возненавидел ершей, а Вахромей дал ему прозвище "ершова порода"…
Тихо продвигался наш караван вверх по реке. "Орел" шлепал своими деревянными плицами по быстрой воде и тяжело пыхтел. Шли мы по версте в час.
Я пристально вглядывался в синюю даль - все пытался увидеть знакомую церковь на высоком горном берегу. Совсем-совсем недалеко мои родные места - бурлацкий увал.
Но, как назло, один случай еще на сутки отдалил встречу с родными. Однажды утром пароход отклонился от фарватера и по старице завел караван на залитые полой водой луга. На пароходе заметили это, когда по его бортам и по окнам нашей брандвахты захлестал ивняк. Карчеподъемница шаркнула днищем о землю. Буксир не выдержал и с визгом порвался. Один его конец ударил по рубке парохода, другим концом на карчеподъемнице снесло мачту, без памяти свалился на доски палубы вахтенный матрос Максим. Спиридон Кошелев, стоявший на борту с шестом, полетел в холодную воду.
- Спасите, тону!.. Ради Христа!..
Спустили лодку и вытащили "утопленника". Максиму мачтой сломало ногу и повредило ребра. На пароходе пострадал штурвальный.
Пока пароход порожняком отвозил в ближайшее село пострадавших, мы целые сутки простояли на якоре.
Когда пароход возвратился и вытащил карчеподъемницу на плес, у нас на левом судне обнаружилась течь. На стоянке мы не заметили, что днище повреждено, да и напор воды был небольшой. На ходу - другое дело. Прямо на глазах прибывала вода в трюме. Сорокин просил капитана парохода сделать остановку, чтобы выкачать воду паровым насосом и исправить днище. Капитан не согласился: и так, дескать, много было простоя.
Он заявил:
- Как хочешь, так и спасай свою горчицу…
Пришлось обходиться своими силами. Подвели мы под днище брезент и стали откачивать воду. Старый насос - качок - был тяжел и работал плохо. Качали все по очереди: и матросы, и кок, и сам Сорокин. Работали без перерыва, ели на ходу, а вода в трюме убывала незаметно - в час по ложке.
Матросы ворчали:
- Ты, Василий Федорович, за двоих работать должен. За себя и за внука, холера ему в живот…
Прошли уже вторые сутки, а мы все еще откачиваем воду.
В довершение всего и погода резко переменилась. Заморосил дождик. Народ совсем озверел. Андрей Заплатный бросил качок и налетел на Сорокина:
- На, сам качай, леший! Ремонт бы лучше сделал, жила. А нам что? Гони паспорт, и на берег… И тебя прихватим на всякий случай… Качай, качай, не оглядывайся. А я откачался…
Сорокин, качая воду, поманил к себе Вахромея:
- Четверть вина ставлю для команды. Вот те Христос!
Старший матрос ухмыльнулся:
- Мало, волостной старшина. Они, конечно, не нанимались к тебе воду откачивать. Ставь ведро. Не то возьмет Заплатный да и наставит банок. Сам знаешь, какой он арестант. Он не поглядит, черт ли, старшина ли. Матросы перестанут работать, и пойдешь ты со своим суденышком в омут раков ловить.
- Потише ты. Тоже от рук отбился.
- А что я? Я о пользе говорю. Как бы из-за твоего скупердяйства чего не случилось, господин старшина.
Сорокин перестал качать. Рукавом рубахи вытер мокрое лицо и сказал:
- Молодцы, матросики! Ну и молодцы! Ей-богу, ставлю на артель ведро вина. Вахромейко! Неси ключи от кладовки.
И снова с ожесточением закипела работа на борту карчеподъемницы. Только Заплатный стоял в сторонке и посмеивался над матросами:
- Дурачье! Готовы на брюхе ползать перед старшиной за черепушку водки. Эх вы! Каторжные.
- Ты, Андрей, опять не прав, - попытался было уговорить Заплатного Кондряков. - Все равно, с водкой или без водки, а воду откачать надо, карчеподъемницу исправить надо.
- А мне какое дело? Пусть она идет на дно ко всем чертям.
- А что делать будешь? Работать где будешь? Да и не только, знаешь ли, о себе мы должны беспокоиться, но и о товарищах. Подумай, куда пойдут те же чуваши. На голодную смерть?
- За вино продались этому сукину сыну…
- Слушай, Андрей! Я, знаешь ли, человек непьющий, мне эта водка совсем не нужна, а откачивать воду не отказываюсь. - Кондряков сменил уставшего матроса. Андрей Заплатный со словами "непонятный ты стал, Кондряков…" ушел в кубрик и завалился спать.
Так, выкачивая воду, исправляя поврежденное днище, мы доползли, наконец, до моего родного плеса. Река здесь делает дугу в несколько верст. Вдали уже виден увал с бурлацкими поселками.
У меня терпения не хватило. Я суетился на палубе и приставал к старшине, чтобы высадил меня на берег. Я хотел пешком добежать до села Строганова. Образумил меня Кондряков.
- Как пройдешь? - сказал он мне. - Видишь, все луга затоплены. Сиди и не ерепенься. Скоро все равно будем на месте.
За три версты до села раздался долгожданный свисток нашего парохода, вызывая из деревень родных, матерей, жен матросов на "поплав" - так бурлаки зовут свидание.
Я стащил из каюты старшины бинокль и с крыши брандвахты первым увидел на берегу кучку знакомых людей.
Пароход сбавил ход. На воду спустили лодку. Я сел в весла и изо всех сил стал грести к берегу…
Вот лодка ткнулась носом в песок. Я выскочил через борт и подбежал к матери, поздоровался с братьями и сестренками, с Панькой Рогожниковым.
- Санушко! - говорила мать, смахивая со щеки набежавшую слезинку. - Какой ты большой вырос. Голос у тебя хрипучий какой стал, милый сын.
Я отдал матери пять рублей - задаток, полученный от Сорокина.
- Тебе, поди, самому надо?
- А для чего? В верхах деньги-то девать некуда.
Мне родные передали шаньги, сухари, чулки и чистую рубаху.
Михаила Егоровича встретил отец, древний старик. Ничего старик не говорил, сидел на камне и, не отрываясь, глядел на сына.
Я вспомнил про бабушку Якимовну и спросил, как живет она, почему не пришла на берег: уж не хворает ли?
- Умерла наша бабушка. Царство небесное. Отмаялась…
Пароход свистками настойчиво вызывал нас обратно на суда. Свидание с родными пришло к концу.
Мы простились.
Долго стояли наши семейщики на удалявшемся берегу Камы и махали платками.
Над рекой, над увалом неслись прощальные свистки нашего парохода.
Караван перевалил косу. Село и родной берег скрылись за густым ивняком.