Людовик IX Французский и Фридрих Гогенштауфен, одинаково рожденные для тронов, имели, по его словам, самую различную судьбу, словно одному предназначено фортуной освещаться солнцем, а другой осужден идти по теневой стороне. Он рассказывал о галантных проделках Людовика IX, из-за чего его супруга Маргарита Прованская пролила столько слез, о ночных поединках на улицах Парижа со случайными прохожими, о страсти к путешествиям.
- Но, путешествуя, когда же король правит государственные дела? - спросил Александр Ярославич.
- Он предоставляет это матери-регентше Бланке Кастильской. У нее железная рука.
Подумав о собственной матери, домовитой хлопотунье с близкими слезами, Александр Ярославич с сомнением качнул головой.
- Поверьте, в этом есть выгоды, - тотчас подхватил Вельвен, зорко следя за собеседником. - Пока молодой король приобретает дружество родовитых вассалов, охотясь с ними на вепрей, Бланка берет их самих за горло, и интересы короны соблюдены! Фридрих же, - продолжал Вельвен, - вынужден заботиться о себе сам. Осиротев в младенчестве, он рос под присмотром папы Иннокентия Третьего, в миру графа Сеньи. Иннокентий занял папский престол тридцати семи лет от роду, он объявил себя наместником не апостола Петра, а самого Христа, сказав, что папа занимает середину между богом и человеком. Он согнул пред собою всех венценосцев Европы. За Фридрихом папа сначала сохранил лишь родовой домен его матери - Сицилию, но затем властно вмешался в спор Филиппа Гогенштауфена и Оттона Брауншвейского, оттеснил обоих и короновал германской короной Фридриха. Однако по коварству воспитанник достоин своего воспитателя! Если Иннокентий науськивал послушного ему сына Фридриха самому занять отцовский престол, то и Фридрих обманул папство, увильнув от крестовых походов и не отдав Сицилию. Теперь вражда зашла столь далеко, что Фридрих II уже осаждает Рим, призывая на помощь всех европейских государей, ибо папство, считает он, их общий естественный враг.
- А что же Лудовик? - с любопытством спросил Александр Ярославич.
- Безусловно, сочувствует Фридриху, но будет держать руку папы, чтобы выиграть с обеих сторон.
Александру Ярославичу европейская политика напоминала суету муравейника Рюриковичей с их тщеславием, лицемерными родственными объятиями, тайными сговорами за спиной, жадностью к городам и землям. Его самого эта суета миновала, не измельчила душу.
Догадываясь о фальши фон Вельвена, князь все-таки был захвачен острой беседой. Ему нравилось определять отношение между людьми и событиями.
- А в чем вы, господин Вилькен, мыслите выигрыш рыцарства, сменившего пески Сирии и Палестины на северные болота? - Александр Ярославич говорил по-немецки и употреблял при обращении множественную форму, не бытовавшую еще на Руси.
- Движение языков подобно волнам, которые попеременно накатывают и отступают, - задумчиво сказал рыцарь Андреас. - На Запад движутся татары, а божье воинство стремится на Восток. Пора и Рустии определить свое место. Побережье ливов не что иное, как заборчик: та или другая сторона неизбежно повалит преграду. Им быть либо под нами, либо под вами.
- Либо под вами, либо вместе с нами. Русь не делает из побежденных врагов. Лишь рыцарство захватывает голую землю. Не боитесь ли вы, рыцарь Вилькен, что скоро станете нелюбезны самому папству, ибо Риму некого будет крестить? И так ли уж довольны немецкие бюргеры, когда, замешкавшись в пути на Восток, крестовые братья врываются в их дома, а магистры Ордена душат города налогами?
- О, вы так молоды и так проницательны! - почти с удовольствием воскликнул гость. - Наш век можно назвать великим, ибо он творит новые понятия в человеке. В вас я угадываю одного из самых приметливых учеников.
- Грозные события образуют ум не менее, чем благое наставничество, господин Вилькен.
Тот сочувственно закивал.
- Да, да. Страшное нашествие, гибель почти всего вашего рода... Но как вы сами смотрите на ближайшее будущее Рустии? В ком мыслите искать союзников против наплыва азиатских варваров?
Они столкнулись взорами. Вельвен на мгновение устыдился подоплеки вопроса. Проклятая политика! Она вступала в явное противоречие с крепнувшей симпатией. Впрочем, и, отбросив каверзы, он не знал бы - положа руку на сердце, - что посоветовать молодому князю, будь тот даже ему родным сыном. Так грозно и безысходно обступала История.
- Первый союзник в нас самих: в единстве Руси! - с неосторожной искренностью вырвалось у Александра.
- Это удастся осуществить уже вашими руками? - тотчас подхватил умный немчин.
- Каждый призван сделать, что сможет, - уже медленнее, обдумывая слова, проговорил Александр Ярославич. - Кормчий направляет путь лодьи по Полярной звезде. Дано ли ему достигнуть берега - решит бог. Цель остается неизменной. Я буду править на Полярную звезду, господин Вилькен!
Александр Ярославич приподнялся, давая понять, что разговор окончен.
Еще до отбытия из Новгорода Андреас фон Вельвен записал в дорожном дневнике: "Я прошел многие земли, знаю свет, видывал людей и государей, но слушал Александра Новгородского с изумлением". То же он повторил в Риге перед капитулом. Слишком долго мимоезжие монахи доносили в Рим, что надеяться на русскую стройную государственность преждевременно: верховные князья часто сменяются, и не в их силах не только разрешить эту задачу, но даже понять ее. Ныне фон Вельвен свидетельствует и готов подтвердить: все, что говорит и делает молодой новгородский князь, служит идее сплочения Руси. Тем усерднее и быстрее надлежит побороть его!
Менее чем через месяц после Невской битвы, в августе, крестоносцы со всех крепостей Ливонии под предводительством вице-магистра Андреаса фон Вельвена осадили Псков.
Александр Ярославич повел себя не так, как рассчитывали немцы, - не кинулся очертя голову, не помыслил повторить невское везение. Князь был расчетлив, хотя пути выбирал столь неожиданные, что иные считали его безрассудным.
Торжественно встреченный по возвращении с Невы праздничным боем всех новгородских звонниц, он в тот же день, еще до почетного пира, потребовал луговые покосы для своей возросшей конной рати.
- Ох нам, - завопили вятшие люди, - вскормили, вспоили себе князя: одной рукой оборонит, другою сам терзает. По отцу хищность немилостивая в нем!
- Что твое, то твое, а новгородское Новгороду! - отрезал посадник.
Лишь немногие благоразумно призывали оглянуться на Невскую победу, довериться князю. Но старые обиды перехлестывали.
- Забыли ныне суздальцы, как пришли в дикую дебрь мерянских да муромских лесов, как искали помощи Господина Великого Новгорода?
На совете во владычиных покоях князь потребовал снаряжения нового войска.
Толстосумы возразили:
- Что нам до завистливого соседа Господина Пскова? Двадцать шесть осад он ранее выдержал. И ныне за стенами отсидится.
- Безумцы! - стиснув зубы от гнева, проговорил Александр Ярославич. - Не помышляете вы о будущем. И Псков - Русь, и Новгород одинако. Пускаетесь на глупое дело, горя впереди не углядев. Завтра же рыцарское копье достанет святую Софию. Не на палках вам-то для потехи драться! Отъезжаю от вас.
Александр Ярославич вышел с пылающим лицом из владычиных палат. Онфим уже подводил ему коня, блуждая между возками с посеребренными спицами и расписными боярскими колымагами, обитыми изнутри цветным сукном, а то и соболиным мехом. Перед этим богачеством княжеское седло, хоть и приукрашенное, выглядело сиро. С тем большим упрямым задором вскочил в него князь, взяв с места галопом. Плащ-корзно, пристегнутый на левой стороне, крылом взвился за его плечами.
Невский герой отъехал из Новгорода, провожаемый всеобщим недоумением: уж коль он неугоден боярской госпо́де, то кто тогда?..
Часть вторая
Юность Ярославича
Отчий край
Когда Александр Ярославич двигался к стольному Владимиру, пора чернотропа миновала. По косогорам сделалось пестро, клочковато; снежные бляхи испятнали траву. В березняках почва была устлана словно соломенными половиками - столь густо и ярко лежал палый лист.
Во Владимире пробыли недолго. Город еще не оправился от недавнего татарского приступа: все было черным. Нет у войны иного цвета, кроме кромешного. Слепнут краски...
Ныне городские ворота, что ведут с востока - Серебряные, и западные с дорогой на Переяславль - Золотые, и даже боковые к речке Лыбедь - Медные, были поставлены вновь. Но кое-как, без былого великолепия. Смотреть на это щемило сердце.
- Ну, будь здрав, Невский воитель! - приветствовал великий князь сына. Ревнивая нотка прорвалась было в голосе, но тотчас и спала. - Славно, славно поработал мечом. Русь тебя похвалит. Но и впредь врагам благой разум не в обычай. Обещай мне, что не оставишь заходных рубежей, будешь стоять твердо, как некогда богатыри на заставах. Не соблазнишься другой славой. Обещаешь?
- Как ты велишь, - отозвался Александр Ярославич, не взяв в толк, к чему тот клонит.
Александр гордился перед отцом недавней битвой. Он покинул Новгород в сердцах, а словно вез его за собою - так часто думал. И словечки новгородские любил вворачивать, и костяным гребнем волосы не разбирал на пробор, а начесывал на лоб, обрезал коротко, по-новгородски.
Старый князь разложил между собою и сыном шахматную доску. Расставляя фигуры, произнес в поучение: