- Мужу Покой - только смерть! - сурово отвечал Невский. Его уже начали раздражать эти расспросы многоучёного доктора. - Выспаться хочу. Путь предстоит дальний!
Старик поднялся с кресла и склонил голову.
Однако придворный лекарь не мог избавиться от своей стариковской дотошности.
- Видишь ли, государь, - сказал он, - если мы, медики, хотим, чтобы человек уснул обычным сном, то надлежит искрошить с помощью резала корень валерианы…
Но ему не пришлось договорить. Звонкий мальчишеский голос из угла палаты вдруг перебил его.
- А у нас вот, - сказал голос, - дедонька мой, мамкин отец, когда кто не спит и придёт к нему за лекарством, он мяун-корень заварит и тем поить велит…
И князь и доктор - оба были поражены, услыхав этот голосок, столь внезапно вступивший в их беседу.
Потом Невский громко рассмеялся и молвил:
- Ах, ты!… Ну как же, однако, ты напугал меня, Настасьин!… А ну-ка, ты, лекарь, подойди сюда.
Григорий Настасьин, потупясь, выступил из своего угла и остановился перед Александром Невским.
- Стань сюда, поближе… вот так, - сказал Александр Ярославич и, крепко ухватив Гриньку за складки просторной одежды, переставил его, словно шахматного конька, между собою и лекарем.
Озорные искорки сверкнули в глазах старого Абрагама.
- А ну, друг мой, - обратился он к мальчику, - повтори, как твой дед именовал эту траву, что даёт сон.
- Мяун, - не смущаясь, ответил Гринька. - Потому что от неё кошки мяукают.
Князь и доктор расхохотались. Затем старый врач важно произнёс:
- Да, ты правильно сказал. Но ещё в Древнем Риме врачи привыкли именовать это растение валериана, ибо она, как гласит латинское слово "валере", подлинно оздоровляет человека. Она даёт здоровый сон.
- А я много трав знаю! - похвастался обрадованный Гринька. - И кореньев! Дедушка уж когда и одного посылал… Бывало, скажет: "Гринька, беги-кось, ты помоложе меня: Марьин парнишечка руку порезал". А чего тут бежать? Эта травка тут же, возле избы, растёт. И порезником зовут её… Скоро кровь останавливает…
- А ещё какие целебные травы ты знаешь, отрок? - вопрошал старый доктор.
Гринька, не робея, назвал ему ещё до десятка трав и кореньев.
И всякий раз старик от его ответов всё более и более веселел.
- А ещё и вредные растут травы, ядовитые! - воскликнул в заключение Настасьин. - У-у! Ребятишки думают - это пучки, сорвут - и в рот. А это сикавка, свистуля! От неё помереть можно. И помирают!
Тут он живо описал доктору Абрагаму ядовитое растение пёстрый болиголов. Старик не мог скрыть ужаса на своём лице.
- О-о! - воскликнул он, обращаясь к Невскому. - Вот, государь, этим как раз растением, о котором в такой простоте говорит этот мальчик, отравлен был некогда в Афинах великий мудрец древности…
- Сократ?! - произнёс Невский.
- Да, государь…
Наступило молчание. Оно длилось несколько мгновений. Затем Абрагам снова пришёл в необычайное оживление и воскликнул:
- Это чудесный отрок - поистине дар небес для меня, государь! О, если бы только… Но я не смею, государь…
- Что? Говори, доктор Абрагам.
- У меня была давняя мечта - узнать, какие целебные травы известны русским простолюдинам. Ведь вот даже знаменитые врачи древности пишут, что они многие травы и коренья узнали от старых женщин из простого народа. Когда бы ты соизволил, государь…
Старик не договорил и посмотрел на Гриньку. Невский догадался о его желании. Тут они перешли с доктором на немецкую речь. Настасьин с тревогой и любопытством вслушивался. Понимал… понимал он, что это говорят о нём!
А если бы ему понятен был язык, на котором беседовали сейчас князь и лекарь, то он бы узнал, что старик выпрашивает его, Гриньку, к себе в ученики и что Александр Невский согласен.
- Григорий, - обратился к Настасьину Александр, - вот доктор Абрагам просит тебя в помощники. Будешь помогать ему в травах. А потом сам станешь врачом. Согласен?
Гринька от неожиданности растерялся.
- Я с тобой хочу!… - сказал мальчуган. И слёзы показались у него на глазах.
Невский поспешил утешить его:
- Полно, глупый! Ведь доктор Абрагам при мне… ну, стало быть, и ты будешь при мне!… Ладно. Ступай спи. Утре нам путь предстоит дальний…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Тысячевёрстный, длительный путь между Владимиром-на-Клязьме и Новгородом совершали в те времена частенько по рекам Тверце и Мсте, а частью - конями. И немало было на том пути привалов, днёвок, ночёвок…
Чёрная, осенняя ночь… В буреломном, трущобном, берложьем бору пылает исполинский костёр. Вокруг костра - путевая дружина Невского: могучие парни и мужики.
Сверкают сложенные позади каждого воина кольчужные рубахи, островерхие, гладкие, как лёд, шлемы, копья, мечи, сабли…
Костёр гудит и ревёт. С багровыми от нестерпимого жара лицами воины и бородатые и безусые - то и дело блаженно покрякивают, стонут, а всё-таки тянут ладони к костру. Другие же оборотились к бушующему пламени спиною, задрали рубахи по самый затылок и калят могучие голые спины. Когда же иному из богатырей уж вовсе невтерпёж станет, он, взревев, кидается в сырой, прохладный мрак бора и там понемногу остывает.
От костра в сторону отгребена малиновая россыпь пышущих жаром угольев. Над нею, на стальных вертелах, жарятся целиком два барана, сочась и румянея.
Тут же в трёх изрядных котлах, что подвешены железными крючками на треногах, клокочет жидкая пшённая каша - кулеш.
Гринька Настасьин сидит среди воинов у костра. Думал ли он когда, что доживёт до такого счастья! Вот он сидит у костра, а рядом с ним, локоть к локтю, совсем как простой человек, сидит русобородый богатырь - начальник всей путевой дружины Невского. И зовут этого витязя Гаврило Олексич. Да ведь это он самый, что в битве на Неве богатырствовал и навеки себя прославил в народе! О нём и сам Александр Ярославич рассказывал Гриньке…
Гаврило Олексич и Гринька дружат. Богатырь сделал ему большой деревянный меч, как настоящий.
- Ничего, Григорий, - сказал ему Олексич, - пока деревянный: вырастешь - так настоящим пластать будешь. Может, и на татарах свой меч испытать придётся!
…О чём только не переговорят у костра, каких только бывальщин и небылиц не наслушается Гринька! Иной раз даже ему, малолетку, смешно: уж такую небывальщину сложит кто-нибудь из воинов! И ничего, эти бородатые богатыри верят. Ещё и обсуждать примутся!
- Да-а!… - раздумчиво говорит один из дружинников. - На свете всякие чудеса бывают. Вот у нас на Кидекше, как раз в воскресенье, - весь народ своими глазами мог видеть: облако на лугу близ деревни упало… И что же? Сделался из него кисель!
Помолчали. Кто-то проглотил слюнки. Кто-то вздохнул.
- Всё может быть, всё может быть! - произнёс в раздумье старый воин.
- Да-а… - вырвалось от всей души у другого.
- Почаще бы нам, хрестьянам, да по всем бы по деревням такие облака падали!
- Ну, а что толку? - возразил кто-то с горькой насмешкой. - Всё равно, покуда наш брат, хрестьянин, ложку из-за голенища вынет, князья-бояре весь кисель расхватают.
Послышался общий хохот.
- Это уж так!…
- Это истинно! Работнему люду ничего не достанется!
И сам собою разговор свернулся на надвигающийся голод.
- Да-а! Ещё урожай обмолотить не успели православные, а купцы уже втридорога за одну кадь ржи берут! Как дальше жить будем?
Эти последние слова произнёс дородный дружинник - светлобородый силач, пышущий здоровьем. Несоответствие внешности со словами о голоде вызвало у некоторых невольную шутку:
- Гляди, Иван, как бы ты от голоду не отощал вовсе: уж и так одни кости да кожа!
Воины засмеялись.
Однако дородный воин отнюдь не смутился этим и скоро заставил замолчать насмешников.
- Правильно, - спокойно возразил он. - Я-то не жалуюсь: сыт-питанен. Мы, дружина, на княжеских хлебах живём - нам и горя мало! Ну, а старики твои, Митрий, или там сёстры, братья, суседи? А? Замолк, нечего тебе сказать! А вот мне об этих днях из нашей деревни весть прислали: пишут, что сильно голодают в нашей округе. Уж траву-лебеду стали к мучке-то примешивать. Ребятишки пухнут от голоду. Старики мрут…
Его поддержали:
- Что говорить! Худо простому люду живётся под боярами да под татарами! А хуже нет голода!
Разговор пошёл горестный, тяжёлый.
Но как раз в это время воинам поспел ужин, и все принялись сперва за горячий кулеш, а потом - за баранину.
Гаврило Олексич положил на большую лепёшку, как на блюдо, сочно-румяный большой кусок жаркого и подал Гриньке.
- Кушай, кушай, отрок! - ласково сказал он, погладив его по голове. Уж больно ты худ! Набирайся сил, кушай!
Сам он тоже взял добрый кус барашка, сел рядом с Гринькой под сосну и принялся есть с той отрадной для глаза мужественной жадностью, с какой вкушает свою заслуженную трапезу пахарь и воин.
- Ешь! - ещё раз сказал он мальчику. - Хочешь воином быть добрым ешь побольше! От еды сила! - наставительно пояснил он и ласково подмигнул Гриньке.
Увидев своего витязя-друга в таком светлом расположении духа, Гринька вполголоса сказал ему:
- Дяденька Гаврило, а потом расскажи мне про Невску битву.
Олексич хмыкнул и усмехнулся: