Ноября 14-го дня
Услышал господь молитвы наши, дал послабление и отдых от рук оскорбляющих! Отошла литва из рвов своих, что возле города накопали, и из пушек по обители перестали стрелять. А ведь шесть недель били без перерыва, б… дети. Теперь в таборах сидят и заставы держат по дорогам, а к городу не приступают. И от этого у нас радость большая и ликование. И безбоязненно можно из града выходить за дровами, и порты постирать, и скотину напоить.
А нога моя уже не болит почти. Я и за ворота ходил: в Мишутинском овраге хворост собирал. Что-то, однако, в моем теле надорвалось, и уж бегается мне тяжело, не так как прежде. А нынче вот зубы разболелись. Один же совсем расшатался и кровь из-под него сочится.
А когда я в больнице еще был, приходила ко мне дева незнакомая, черница. По имени меня называла и о здоровье спрашивала, а еще говорила, чтоб не ходил больше с ратными людьми на вылазки. Толку-де от меня в поле немного, погибну лишь без пользы и не Бога ради. В обители же всегда для меня дело найдется по силам. А кто она такая, не сказывала. И я много над этой тайной размышлял. Видно, есть у меня в обители заступник неведомый, им же и была эта дева послана.
Наши воеводы теперь каждый день вылазки совершают и заставы литовские побивают.
А вчера хитрые еретики Сапега и Лисовский хотели нас обмануть, и ночью устроили засады в оврагах. Утром же литва малым числом у стен городских скакала и на нас похвалялась, чтобы выманить троицких людей на вылазку. Однако Бог тому хитрому умыслу сбыться не дал. Заметили стражи троицкие, стоявшие на церкви Сошествия Пресвятого Духа, литовские полки в оврагах, и ударили в осадный колокол. И наши люди успели во-время в город вернуться. А со стен и башен еретиков многих побили и прочь прогнали.
После этой победы ратные в большом веселье были и вина напились допьяна. Иным же вина не достало, и от этого они весьма разъярились.
Сидели мы в трапезе с иноками и слугами монастырскими, а воинского чина люди уже все откушали. Вдруг вскочил к нам сотник Сила Марин пьяный со стрельцами своими, числом до двух десятков, и начал святых монахов зло ругать и оскорблять непристойными словами. Мало-де вина дают ратным людям за труды их тяжкие и проливаемую кровь; когда же пришли жаждущие в монастырскую хлебню взять хлебов по заведенному обычаю, и продать их, а на серебро у чашника вина купить, то им хлебов не дали, сказав, что они и без того в трапезной питаются.
Встал тогда архимандрит Иоасаф и сказал, поднимая чарку свою:
- Помилуйте, господа и братья! Вот, посмотрите, что в чарке у меня: вода простая! И все мы, иноки, воду пьем, и вас перестать молим! Ведь от вина многие беды у нас случаются. И хлеба слезно просим не брать сверх потребы своей. Что вам за польза истощить понапрасну житницы чудотворца? Одному ведь Богу ведомо, сколько быть нам еще в осаде.
Один стрелец святому отцу ответил:
- Великое ли дело, что берем лишнее! Если же это грех в глазах ваших - извольте, не будем брать. Но и с противниками тогда что хотите, то и делайте!
Поник тут головой Иоасаф, и не нашелся, что ответить, и молвил только:
- Да видит это Сергий чудотворец!
И повелел давать ратным хлеба, сколько и прежде, и вина им прибавил. Воинские же люди от этого пуще развеселились и вовсю разбуянились. Сам я слышал, как во дворе один казак другому говорил: теперь-де наша воля в городе, а поповская кончилась.
А ночью пьяные воинского чина люди блудодействовали с беспутными женками. Так и по сю пору этот срам у нас продолжается, пьянство и блуд.
Меня же эти прискорбные зрелища вконец измучили, а пуще всего бесстыжие девки. Одна еще смеяться надо мной вздумала! Уж я им покажу!
Ноября 15-го дня
Неладно в Троице. Совсем не стало управы на ратных людей. Иринарх сказал, быть беде, если не уймутся, и будут, как и ныне, не на Бога уповать, а лишь на собственную силу и мужество. Скоро переполнят чашу Божьего терпения!
Нынче два галицких казака пытались воинских людей образумить, и сказывали такую повесть.
Явился-де им Сергий чудотворец и велел всем осадным людям передать его слова, чтобы перестали обманывать и брать лишнее, и пьянствовать. И еще сказал Сергий: поруганы будете вашим чревом и от него все умрете зло.
Воинские же люди, услышав это, стали над теми казаками смеяться и с позором их из-за общего стола прогнали, сами же пьянствовать продолжали. И говорили так:
- Сколько заплатили вам монахи за эту брехню? И с чего бы это великий Сергий стал являться вам, собакам галицким? Пусть нам самим явится, мужам доблестным и достойным, тогда поверим!
И я видел, как шли эти галичане прочь понурые и друг на друга ругались, говоря: "Ты виноват, ты не так сказал!" - "Нет, ты!"
Но так и не подрались. Тут подошел ко мне инок Иосиф, казначей наш, и сказал:
- Что, Данилка? Все подслушиваешь? Смотри, учись: уметь надо и правду молвить, и солгать, когда надо. Иные же людишки ни того, ни другого сделать не могут, так уж молчали бы лучше.
Неладно в Троице.
У меня же ноги опухли, едва хожу. А во рту кровь. И многие городские люди тем же недугом терзаемы. Дали мне снадобий целебных, но толку от них мало. Да и тех-то снадобий, сказали мне, скоро не будет. А все потому, что не ждали от лютеран такого упорства и налегке сели в осаду.
Ноября 18-го дня
Смилуйся, господи! Неужто гибель нам всем суждена, если не от меча, так от недуга смертного? Вчера померло в обители от этой злой хвори шесть человек. Нынче мы их отпевали. И иные многие с ног до головы распухли, в судорогах корчатся, а зубы у них выпадают, во рту же и на лице язвы кровавые. И меня сей недуг одолевает, три зуба расшатались, кровью плююсь. Пресвятая Богородица, спаси! Страшно мне!
Ноября 25-го дня
Горе, и беда, и зло лютейшее!
День ото дня мор начал множиться. Сегодня четырнадцать мертвецов схоронили. В келиях смрад, да и во дворе не продохнуть; вой кругом и стоны. Недужные повсюду лежат, в корчах и муках злых изнемогают, а в язвах у них черви белые ползают. И невозможно без слез смотреть на эти страдания!
Меня же сия беда пока миновала. Уж не знаю, чем заслужил такую Божию милость. Не только не помер по сю пору, но даже и поправляться стал.
А случилось это вот как. Вновь пришла ко мне та дева незнаемая, о которой я прежде писал, и дала мне крестик золотой изукрашенный и в мешочке луку. И сказала:
- У тебя, Данило, цинга. Этот недуг в долгих осадах случается от тесноты, дурной воды и скудости. Чтоб не помереть тебе, носи этот крестик на груди и лук из мешочка кушай, в день по луковице. Бог даст, луком этим и молитвами госпожи моей поправишься. Ты же нас не выдавай и о разговоре нашем никому не сказывай.
Тогда я, на крестик взглянув, догадался, кем эта дева послана. Но да замкнутся мои уста! Никому в Троице зла не хочу, и уж тем паче благодетельнице своей. Как ей угодно, так и сделаю, никому ее имени не выдам. Дай Бог ей здравой быть, и счастия, сколько возможно, да и всему роду нашему.
Декабря 4-го дня
Множится мор и никого не щадит. Даже из священнического чина некоторые захворали. Каждый день по десять, по двадцать душ к Богу отходят; церковь Пресвятой Богородицы вечно трупами полна. И нам-то, здоровым, покою нет, едва успеваем могилы копать, а уж каково недужным и умирающим!
Враги же лютеране, слыша в обители чудотворца каждодневное заупокойное пение, и видя, как мы выносим из города покойников беспрерывно, то-то, должно быть, злорадствуют. И к монастырю уж не приступают, окаянные, берегут своих людей, надеясь, что мор нас скоро вконец всех изведет, и достанется им город без кровопролития.
А стрелец Нехорошко мне так говорил: "Вели бы нас воеводы скорее на вылазку! Нам теперь со всех сторон погибель, так лучше в бою со славой пасть, чем от заразы издохнуть!"
А еще говорят в Троице, что первыми от цинги те погибают, кто более прочих бесчинствовал, блудил и советов святых старцев не слушал. Стало быть, поделом. Сотник же Сила Марин покаялся и впредь поклялся не перечить отцу Иоасафу и плоть свою усмирять. И тотчас же этот Сила от хвори исцелился.
Еще и иные дивные и странные дела творятся в Троице в нынешнее злопечальное время. Но не обо всем можно в книге написать, посему умолкаю. А скажу только, что дошла до меня весть: держаться бы мне ныне подальше от казначея Иосифа Девочкина.
Пропадай моя головушка, не удержусь, скажу еще полслова. Послан был, говорят, некто из Троицы в литовские таборы со множеством злата: то ли снадобий целебных купить, то ли с каким-то важным паном тайный сговор заключить, не знаю. Но не вернулся этот посланник, и деньги пропали. Поэтому, да и по иным многим причинам, случился в казне у нас недостаток величайший.
Более ни слова, отсохни моя рука!
Декабря 6-го дня
Была нынче вылазка и славная брань. Я же из города не выходил, понимая, что больше толку от меня на стене, нежели в поле. Да и надо ведь кому-то стены оборонять. Я стрелял из пищали своей по литве через бойницу и в одного литвина попал. Правда, не вру. Стрелять-то я теперь наловчился. Даже пушкари, бывшие рядом, меня похвалили.
А еще в этом бою один крестьянин отличился, по имени Суета. Могуч-то он, как медведь, да неловок; за это стрельцы над ним перед вылазкой насмехаться стали. Он же осерчал и поклялся либо голову сложить, либо славу себе заслужить. И сдержал слово: так и сек бердышом на обе стороны, литву косил, словно траву.
А когда стало троицкое воинство врагов одолевать, вдруг примчался злонравный еретик Александр Лисовский с отборной дружиной. Засвистали они, словно аспиды, и набросились свирепо на троицких людей. Наши отступили, а враги за ними погнались, и подошли близко к стене. Тут-то я и показал себя удалым стрельцом.