XVII
Параграф был прочитан. В нем Константин Глебович оставлял крупную сумму на учреждение специальной школы и завещал душеприказчикам выхлопотать этой школе право называться его именем. Когда Качеев раздельно, но вполголоса прочитывал текст параграфа, больной повторял про себя, шевеля губами. Он с особенной любовью обделывал фразы; по нескольку раз заново переделывал этот пункт. И теперь два-три слова не понравились ему.
- Постойте, - перебил он. - Тут надо заменить.
- Что? - нетерпеливо спросил Качеев.
- Да вот это: "ежели, в случае каких-либо недоразумений…"
- Облизывали достаточно…
- Кто - я?
- Вы, Лещов Константин Глебович.
- Какая у меня степень? Ведь это между вашей братьей развелись малограмотные скоробрехи; а я не могу; чувство у меня есть художественное. Вы его все утратили… Ремесленники, наймиты везде развелись.
Качеев выпустил тетрадь и сложил руки на груди.
- Вы забыли уговор, Константин Глебович. Опять ругаться?
- Подайте мне.
Лещов потянулся за тетрадью. Адвокат подал ее.
- Одно слово!.. Все равно надо переписать… - отрывисто заговорил Лещов.
Его уже начинало опять душить.
- Зачем переписывать… Ведь вы ждали свидетелей?
- А! Свидетелей? - разразился Лещов. - Был тут сейчас Евлашка Нетов, тля, безграмотный идиот Я его оболванил, я его из четвероногого двуногим сделал. А он… отлынивает… зачуяли, что мертвечиной от меня несет… С дядей своим, старой Лисой Патрикевной, стакнулся… Тот в душеприказчики нейдет… Я его наметил… Почестнее, потолковее других… Теперь кого же я возьму?.. Кого?
- Помилуйте, - перебил Качеев, - у вас пол-Москвы знакомых… Ну, барина какого-нибудь из ваших приятелей, из византийцев… ха, ха, ха!
- Откуда у вас такое слово?
- Робята одобряли… - продолжал смешливо Качеев.
- Выдохлись они теперь, болтают все на старые лады. Уж коли брать, так купца. Этот хоть умничать не станет и счет знает… А кого взять?.. Может ли он понять мою душу? Раскусит ли он - лавочник и выжига, - что диктовало, какое чувство… вот хоть бы этот самый седьмой пункт?.. Вы не знаете этого народа?.. Ведь это бездонная прорва всякого скудоумия и пошлости!..
Припадок кашля был гораздо слабее. Лещов положил голову на ладонь правой руки и смотрел через белокурую голову Качеева. Голос его стал ровнее, заслышались тронутые, унылые звуки…
- Молодой человек, вот вы тоже начали с этим народом вожжаться… Не продавайтесь! Бога для - не продавайтесь… Хотя бы и так, как я… Я не плутовал!.. Свезут меня завтра на погост, будут вам говорить: Лещов наворовал себе состояние, Лещов был угодник первых плутов, фальшивых монетчиков… не верьте… Ничего я не украл, ничего! Но я пошел на сделку… Да. Хоть и тыкал их в нос, показывал им ежесекундно свое превосходство, а все-таки ими питался… И опошлел, каюсь Господу моему и Спасителю! Опустился… Все думал так: вот буду в стах тысячах, а потом в двухстах, трехстах, и тогда все побоку и заживу с другими людьми, спасаться стану… Мыслить опять начну… Чувствования свои очищу… Ан тут болезнь подползла. И никакие доктора меня не подымут на ноги - вижу я это. Не хуже их ставлю себе диагнозу… Вот она, трагедия-то. Слушай меня, франт-адвокат, слушай… коли в тебе душа, а не пар, гляди на меня, и гляди в оба и страшись расплаты с самим собою.
От утомления он смолк и закрыл глаза. Лицо еще больше осунулось. Вокруг глаз темнели бурые впадины.
Качеев быстро поглядел на него, положил тетрадь в портфель и перегнулся через стол.
- Константин Глебович, - тихо выговорил он, - право, довольно… выправлять духовную… Когда свидетели будут готовы, пошлите за мной… Да и без меня подпишут, вы форму знаете, а душеприказчиков найдем и проставим других…
- Кого? - чуть слышно спросил Лещов.
- Да того же Нетова… А второго… ну хоть меня! Я закон знаю. Теперь лучше в карточки поиграть… Я схожу за картами.
Качеев вышел.
XVIII
В гостиной, где адвокат нашел Лещову с вязаньем в руках, вышел разговор вполголоса.
- Раздражался? - спросила она кротко.
- Беда! Целое наставление мне прочел. Точно Борис Годунов последний монолог… Пожалуйте нам карты… Маленький пикетец соорудим… Я еще поспею в суд… Ах, барыня вы милая!
Он поцеловал ее руку, а она его в затылок, встала и пошла к двери.
- Карты там… в спальне… А как же с душеприказчиками?
- Я себя предлагаю.
- Добрый друг, - протянула она и подняла вверх глаза.
Глаза адвоката смотрели вбок. В них мелькнула мысль: "Кто тебя знает, как-то ты себя поведешь после вскрытия завещания".
Но они больше между собою не шептались. Лещова вошла первая в спальню.
- Три короля! - громко произнес Качеев, входя вслед за нею, - не больше, Константин Глебович, вы слышите?..
- Как тебе угодно, - спросила Лещова, - на столе или положить доску на постель?
- На постель!.. Знаешь ведь.
Она достала небольшую доску из-за туалета, поместила ее на край постели, придвинула табурет, положила на доску две колоды и грифельную доску, взбила подушки и помогла мужу приподняться.
Началась партия. Лещова присела у нижней спинки кровати и глядела в карты Качеева. Больной сначала выиграл. Ему пришло в первую же игру четырнадцать дам и пять и пятнадцать в трефах. Он с наслаждением обирал взятки и клал их, звонко прищелкивая пальцами. И следующие три-четыре игры карта шла к нему. Но вот Качеев взял девяносто. Поддаваться, если бы он и хотел, нельзя было. Лещов пришел бы в ярость. В прикупке очутилось у Качеева три туза.
- Ты что нам обоим в карты глядишь? - спросил Лещов жену.
- Я не вижу твоих карт, мой друг.
- Как не видишь? Сядь вот тут.
Он указал на изголовье.
- Возьми стул и сиди… Ковыряй что-нибудь, вяжи, не мозоль так глаза.
Жена исполнила его желание и села на стуле у изголовья.
- Береженого Бог бережет, - повторил Качеев, сдавая. - Вы, Константин Глебович, оченно уж горячитесь!.. Снесли не так.
- У вас, поди, учиться надо?
- А хоть бы и у нас!..
После порядочной игры Лещову - что ни сдача - семерки и осьмерки. Качеев выиграл короля. В счете больной раскричался, начал сам считать, - они играли по одной восьмой, - сбился и страшно раскашлялся.
- Не довольно ли? - заметила Лещова.
- Не твое дело! - оборвал он ее.
Она хотела уйти.
- Сиди тут! Сиди!
Как суеверный игрок, он имел свои приметы. После третьей сдачи карты опять потянули к противнику.
- Что ты тут торчишь?.. Ступай!.. Сядь на другое место!..
Лещов начал рукой толкать жену. Она отошла к окну и взяла работу.
Третьего короля не доиграли. После нового взрыва игрецкого раздражения с Лещовым сделался такой припадок одышки, что и адвокат растерялся. Поскакали за доктором, больного посадили в кресло, в постели он не мог оставаться. С помертвелой головой и закатившимися глазами, стонал он и качался взад и вперед туловищем. Его держали жена и лакей.
"Не подпишет духовной, - думал Качеев, надевая перчатки в передней, - подкузьмила его водяная… Что ж! Аделаида Петровна дама в соку. Только глупенька! А то, кто ее знает, окажется, пожалуй, такой стервозой. Коли у него прямых наследников не объявится, а завещания нет, в семистах тысячах будет, даже больше".
Он сам затворил дверь в передней. Лакей был занят с барином. "Напутствие" Лещова пришло ему на память.
"Нашел время каяться", - рассмеялся он про себя и, выйдя на крыльцо, зычно крикнул кучеру-лихачу:
- Перфил! Давай!
XIX
Марья Орестовна Нетова позвонила. В ее будуаре были звонки электрические, а не воздушные; она находила их "более благородными". Она только что взяла ванну и отдыхала на длинном атласном стеганом стуле, с ногами. Вся комната обтянута голубым атласом в белых лепных рамках. Такой же и плафон. Точно бонбоньерка, вывернутая нутром. Туалет, большое трюмо, шкап, шифоньера - белые, под лак, с позолотой; кружевные гардины, гарнитуры и буфы делают комнату нежной и дымчатой. Но погода впускала в это утро двойственный, грязноватый свет.
На Нетовой капот из пестрой шелковой материи - мелкими турецкими цветочками, на голове легкая наколка, ноги, - она вытянула их так, что видны и шелковые чулки с шитьем, - в золотых туфлях. Марья Орестовна блондинка, но не очень яркая; волосы у ней светло-каштановые. Всего красивее в ее голове: лоб, форма черепа, пробор волос и то, как она носит косу. Ей за тридцать. На вид она моложе. Но на переносице то и дело ложатся резкие прямые морщины. Нос у ней большой, сухой, с горбиной, узкими и длинными ноздрями; губы зато яркие, но не чистые, со складками, и неправильные, редкие, хотя и белые зубы. Она смотрит часто в одну точку своими карими узкими и немного подслеповатыми глазами. Ее не роскошная грудь сохранила приятные очертания, плечи круглые, невысокие, несколько откинуты назад. Она часто пожимает ими на особый лад и при этом поворачивает вбок голову. Если бы она встала, то оказалась бы ростом выше среднего. Руки ее - с длинными, почти высохшими пальцами, так что кольцы на них болтаются. Сквозь духи и пудру идет от нее какой-то лекарственный запах.
Она допила чашку какао. Она это делала по предписанию доктора и всегда с гримасой.
Вошла ее первая камеристка из ревельских немок, Берта, крепкая низкорослая девушка, в сером степенном платье и вся в веснушках.
- Позовите мне экономку, а после - дворецкого.
Дом управлялся Марьей Орестовной. Люди у ней ходили в струне. У Евлампия Григорьевича и не найдется даже таких звуков, как у его супруги, для отдачи приказаний. Она говорит иногда в нос, чуть заметно, - уже совсем с барской нервностью и вибрацией.