III
В банке, вверх по Ильинке, с монументальной чугунной лестницей и саженными зеркальными окнами все в движении. Длинная, в целый манеж, зала с пролетными арками в обе стороны наполнена гулом голосов, ходьбой, щелканьем счетов, скрипом перьев. Ясеневого дерева перила и толстые балясины празднично блестят. На них приятно отдыхает глаз. Над каждым отделением вывешены доски с золотыми буквами: "Учет векселей", "Прием вкладов", "Текущие счета". За решеткой столько же жизни, как и в узковатой полосе, где толчется и проходит публика. Контористы, иные с модным пробором, иные под гребенку, все в хорошо сшитых сюртуках и визитках, мелькают за конторками: то встанут с огромной книгой и перебегают с места на место, то точно ныряют, только головы их видны на несколько секунд. Всего больше народа у вкладов и выдачи денег по текущим счетам. Сквозь кучку, где выделялся священник с большим наперсным крестом, в шоколадной рясе и дама с кожаным мешком, немного тугая на ухо и бестолковая, ловко протискался, никого особенно не задев, лет под тридцать, не красавец, но заметной и своеобразной наружности: плотный, широкий в плечах, повыше среднего роста, с перехватом в талье длинного двухбортного сюртука, видимо вышедшего из мастерской француза. Голова его, небольшая, круглая, выпуклая в боках, с крутым лбом, сидела на туловище чрезвычайно свободно, поворачивалась часто и легко. Волосы пепельного цвета, мягкие, некурчавые, лежали на лбу широкой прядью, как на бюстах императора Траяна. Борода, немного потемнее, так же как и усы, расчесана была посредине, где образовался точно веер с целой градацией оттенков, начиная от ярко-белокурого на самом проборе. Губы полускрывали тонкие усы, ничем не смазанные. Нос утолщался книзу. Посредине его шел желобок, делавший его шире и некрасивее. Светло-карие глаза смотрели возбужденно. В них были видны и юркость, и сознание здоровья и силы, и наклонность все обсмотреть, взвесить и оценить, в то время как легкие складки вдоль носа и приподнятые углы рта улыбались снисходительно, а при случае и вкрадчиво.
В посадке этого мужчины, в том, как сидел на нем сюртук, как он был застегнут, в походке и покрое панталон - опытный глаз отличил бы бывшего военного, даже кавалериста. Звали его Палтусов.
Он протянул руку к контористу - тот в эту минуту подавал даме книгу расписаться - и чуть-чуть дотронулся до его плеча.
- Евграф Петрович в директорской? - спросил он теноровым голосом, скоро, тоном своего человека, умеющего делать вопросы служащим и не мешать им.
- Как же, пожалуйте! - ответил конторист с улыбкой.
Палтусов незаметно приосанился, передал низкую поярковую шляпу из правой руки в левую и пошел к стеклянным дверям кабинета, где сидят обыкновенно директора.
Навстречу попался ему в приемной - там стоял диван и стол с двумя креслами - совсем круглый человек, молодой, не старше Палтусова, с вихром на лбу, весь в черном; его веселые темные глаза так и бегали.
- Ба! Андрей Дмитрич! Ко мне? По делу?
- Переводец простой… Зашел посмотреть на вас, - сказал ласково Палтусов.
- Сию минуту. Присядьте. И я тоже здесь примощусь. Я - духом!
Круглый директор присел на кончик дивана. Палтусов поместился по сю сторону стола. Он и не заметил, что тут уже стал конторист с целой пачкой разных печатных бланков, ордеров всяких цветов, длины и рисунка.
- Вы посидите, голубчик, - кидал слова директор, а сам все подмахивал, - я мигом. Нынче каторжный день! Такие задаются… Это что?
- В учетный-с.
- Ладно… Я вас сам сведу к контролеру. Он у нас строгий. Пожалуй, придерется - скажет, личность не известна.
- Знает меня.
- Придерется! А малый - золото! Формалист. В контроле служил… Это еще что?
- Это Федор Карлыч просили подписать, - доложил конторист.
- А ежели провремся?
- Они говорят, что ничего.
- Ну, коли ничего, так я подпишу.
Маленькая белая рука директора так и летала по бланкам. Подпишет вдоль, а потом поперек и в третьем месте еще что-то отметит. Палтусов любовался, глядя на эту наметанность. В голове круглого человека происходило два течения мыслей и фактов. Он внимательно осматривал каждый ордер и подписывал все с одним и тем же замысловатым росчерком, а в то же время продолжал говорить, улыбался, не успевал выговаривать всего, что выскакивало у него в голове.
- Довольно? - спросил он и вздохнул.
- Пока все-с, - ответил конторист.
- Ну, грядите с миром. Дайте передышку.
Конторист вышел. Они остались вдвоем.
IV
- Очень рад, что зашли, - начал еще радушнее директор.
Подсаживаясь к Палтусову, он потрепал его по плечу и заглянул в глаза.
Тот встал.
- Боялся помешать вам.
- Нам ведь всегда некогда. Наше дело: чик, чик, чик пером, и только пронесите, святые угодники! А то и подмахнешь ордерок на полмиллиончика… иудейской фабрикации. А потом и печатай портрет в "Клад-дерадаче"!..
И он захохотал визгливой дробью.
Палтусов вторил ему легким барским смехом.
- Вы захаживайте… Ненадолго… Да ведь вам где же… Все около женского пола…
- Какое!
- Да нечего!.. Куда ни пойдешь, а уж Андрей Дмитрич ведет под руку то Марью Орестовну, то Людмилу Петровну, то Анну Серафимовну. А супруг сзади пардесю волочит… И все каких! Первого разбора, миллионы все под ними трещат! С золотым обрезом!
Они вышли в общую залу. Директор поддерживал Палтусова под правое плечо, смеялся, мигал и заглядывал в лицо. Палтусов только качал головой.
- Все балагурите, Евграф Петрович.
- Куда ни пойдешь - везде он кавалером и руку сейчас согнет. И в Кунцеве, и в Сокольниках на кругу, и в Люблине, опять в Парке… А зимой! И в маскараде-то по две маски разом… Мы тоже ведь имеем наблюдение…
- А сами-то?
- Что ж?.. я маскарады лю-блю-ю, - протянул директор и быстро опустил голову вниз, к груди Палтусова. - Люблю. Это развлечение по мне. День-деньской здесь в банке-то этой, - сострил он, - ровно рыжик в уксусе болтаешься, одурь возьмет!.. Ни на какое путное дело не годишься. Ей-ей! В карты я не играю. Ну и завернешь в маскарад. Мужчина я нетронутый… Жених в самой поре. Только еще тоски не чувствую.
Он остановил Палтусова в проходе против лестницы и взял его своими короткими руками за бока.
- Что же не сватаетесь?
- Говорю, тоски еще не чувствую. Над нами не каплет. Что ж, это вы хорошо делаете, что промежду нашим братом - купеческим сыном - обращаетесь. - Он стал говорить тише. - Давно пора. Вы - бравый! И на войну ходили, и учились, знаете все… Таких нам и нужно. Да что же вы в гласные-то?
- Не собственник…
- Эка! Промысловое свидетельство! Табачную лавочку! Пустое дело. А ведь они у нас глупят так, что нет никакой возможности. Я и ездить нынче перестал; кричали в те поры: не надо нам бар, не надо ученых, давай простецов. Сами речи умеем говорить… Вот и договорились!
Директор опять подхватил Палтусова под правое плечо. Палтусов улыбался и думал в эту минуту в ответ на то, что ему говорил круглый человечек. Он почти всегда думал о себе, потому тихая усмешка так часто и всплывала на его лице.
V
- Вот и контрольная, - довел его директор до широкой двойной конторки за перилами.
Директору поклонился сухощавый блондин с лысиной, в цветном галстуке. Палтусов уже видел его, но по имени не знал.
- Вот им переводец, - сказал директор контролеру.
- Очень хорошо-с! - ответил тот одним духом и нахмурил брови.
У него в руках было несколько листов, за ухом торчало перо, во рту - карандаш. Он что-то искал. Щеки его покраснели. Нервно перебрасывал он ворох векселей, телеграмм с переводами, ордеров - и не находил. Его нервность сказывалась в порывистых движеньях рук, головы и даже всего корпуса. Он то и дело вертелся на каблуках. Выхватит один бланк, отбросит, потом опять схватит и насадит на медный крючок, висевший на стене за его спиной, начнет снова швырять и выдувать воздух носом, а левой рукой ерошит себе редкие волосы около лысины.
Кругом барьера дожидалось человек пять, больше артельщики.
- Павел Павлыч! - окликнул еще раз директор. - Пожалуйста, не задержите Андрея Дмитриевича.
И он своими глазками указывал Палтусову, как тормошится контролер.
- Позвольте-с, - кинул тот Палтусову и с сердцем насадил на крючок еще два бланка.
Палтусов достал перевод из большого гладкого портфеля венской работы, в виде пакета. Он передал сизый листок директору. Тот сейчас же схватил глазами сумму.
- Выиграли, что ли, первого сентября? - спросил он, прищурившись. - Или тетенька какая Богу душу отдала?
- Ни то, ни другое. Так, оставались деньжонки… Вексель был на несколько тысяч рублей.
Контролер вручил одному из артельщиков четыре листка разных цветов, перечеркнутые и помеченные и карандашом и чернилами, и сказал вслух, так что директор и Палтусов слышали:
- И все от несоблюдения правил! А тут и задерживай публику!
Директор протянул ему вексель Палтусова.
- Золото человек! - сказал он шепотом, отведя Палтусова в угол. - Дорогого стоит, а копуга. А вы, голубчик, к нам на текущий? Ведь вы - у нас?
- Да, пускай лежат…
- Бумаг не будете покупать?
- Может быть…
- Мы этим не промышляем. Вот и биржа… Смотришь на такого русского молодца, как вы, и озор берет. Что ни маклер - немчура. От папеньки досталось. А немцы, как собаки, везде снюхаются!..
Оба расхохотались.