Трифоныч вышел и тихо-тихо притворил дверь. Анна Серафимовна сняла опять шляпку, пальто и перчатки, аккуратно положила шляпку и пальто на диван, а перчатки на шляпу, хлебнула раза два из стакана и посредине комнаты вся выпрямилась, подперев себя руками сзади под ребра. Грудь у нее не опала от кормления двоих детей. Весь стан сохранил девственные линии. Хоть она и никогда не любила мужа, но разве она такая, как его "французенки", крашеные, обрюзглые или сухие, жилистые? Одни их сиплые голоса - отвращение! Или та вот - тоже страсть-то, его, что в Биаррице познакомилась и теперь его обчищает?.. Вылитая немка из Риги - нога в пол-аршина, губы намазаны, глаза навыкат. Она видела портрет. Портрет-то… шутка: шесть тысяч стоил! Еще год, другой, и будет она в дверь толщиной. Влюбись он в нее, в Анну Серафимовну, и тогда все ту же брезгливость будет она к нему иметь. Он для нее не мужчина; но срамиться, имея такую жену, с продажными гадинами, выдавать их по отелям за законных жен?!
Глаза ее окинули отделку лифа и юбку из тяжелого светло-песочного фая.
Она задумалась. Этот песочный цвет отзывался "купчихой". Она только тут это поняла. Зачем она выбирает такие цвета? Разумеется, самый купеческий цвет… "Жозефинка" говорила ведь ей, что не следует… А не все равно? Матерья прекрасная, немаркая, износу ей нет. Да для кого ей "шик"-то иметь? Она любит хорошие вещи, и всякий скажет, что она "дамой" смотрит, особенно на улице, в шляпке и в пальто или накидке. Да, на улице, в шляпке, а вот выбор материй-то и выдает. Не выбирай она купеческих колеров, и не было бы так часто на лице Виктора Мироновича пренебрежительной усмешки: "Пыжишься тоже, а вкус-то из Ножовой!"
Платье показалось ей совершенно безвкусным. Она подарит его племяннице. Не то чтобы она стыдилась своего звания, нет. Не желает она лезть в дворянки; но со вкусом одеваться каждый может… И нечего давать всякой дряни предлог смотреть на вас свысока оттого только, что вы цвета подходящего не умеете себе выбирать.
Наверху, в складах материй и сукна, приказчики приостановились забираться, все причесались и ожидали прихода хозяйки. Верхний амбар полон был света, заходившего именно теперь, к вечеру. По прилавкам и полкам играли полосы и "зайчики". Штуки разноцветного товара целыми стопами поднимались на прилавках и по полу, у окон и столбов, поддерживающих своды. Запах набивных ситцев и других бумажных тканей смешивался с более кислым запахом прессованного сукна. Склад держался в большой чистоте. Кроме штукатуренных стен, ясеневых полок и прилавков и чугунного пола, лестниц и перегородок, не к чему было пристать пыли и грязи.
Трифоныч слегка поддерживал хозяйку под левый локоть, когда она поднималась в верхний амбар.
- С месяц не была здесь, - сказала она и оглянула все помещение. - Тесно делается?
- Нет-с, еще управляемся, - откликнулся с поклоном главный доверенный приказчик, степенный мужчина за сорок лет, с огромной русой бородой.
Оптовых покупателей уже не ждали больше. Анна Серафимовна могла оглядеть товар без помехи. Ей принесли стул, но она не села, а отправилась сначала в "свое" отделение, где лежали сукна. Она знала толк в товаре и даже в фабричном деле. На своей фабрике почти каждого мальчишку звала она по имени. С главным приказчиком отделения сукон она перекинулась двумя-тремя словами, но в отделении шерстяного и бумажного товара ей захотелось пробыть подольше. И тут она много разумела: сорт товара сразу называла точным именем и редко ошибалась в фабричной цене.
XXIII
Около прилавка, в уровень с ним, положены были штуки какой-то темной бумажной ткани.
Анна Серафимовна развернула верхнюю штуку и спросила приказчика:
- Это бязь?
- Так точно.
- По какой цене?
Он назвал.
- Дешевле стала?
- На две копейки спустили, - пояснил приказчик.
- Всё армяне берут?
- Так точно.
Все приказчики боялись ее гораздо больше, чем хозяина. Его они давно прозвали "бездонная прорва" и "лодырь". Каждый из них старался красть. Им уже шепнули снизу, что, должно быть, "сама" берет в свои руки все дело. Тогда надо будет подтянуться. Кто-нибудь непременно полетит. Трифоныча они недолюбливали. Он усчитывал, что мог, и с главными приказчиками у него часто бывали перебранки. Трифоныч всегда держал руку хозяйки, почему его и считали "наушником" и "старой жилой".
На лестнице послышались скорые мужские шаги. Анна Серафимовна подняла голову. Это был Палтусов, в шляпе и пальто. Она вспыхнула. Ей стало сначала неловко оттого, что он ее застал в амбаре, среди ситцев и сукон, как настоящую хозяйку-купчиху. Но это чувство пролетело мгновенно, хотя и заставило ее покраснеть. Ну что ж такое? Она купчиха, владетельница миллионной фабрики, занимается делом, смыслит в нем. Тут нет ничего постыдного. Хорошо, кабы все так поступали, как она.
Когда Палтусов подошел к ней, она совершенно оправилась и протянула ему руку.
- Еду по Варварке, - мягко заговорил он, снимая шляпу и низко наклонив голову, как он делал только перед немногими женщинами. - Смотрю, ваша коляска. Спрашиваю. Анна Серафимовна одна в амбаре, а Виктора Мироновича нет… Вы заняты? Не мешаю?..
От его голоса она заметно оживилась. В нем было что-то такое, что действовало на нее совсем особенно. Перед ним она редко совестилась своего звания; но зато ей хочется быть "выше" этого звания, чтобы он видел в ней "человека", а не "кумушку", как Виктор Миронович. И, кажется, Палтусов так и начинает на нее смотреть. Его наружность она находила резкой противоположностью фигуре и лицу мужа. Ей нравился его склад, рост, выражение глаз, голос, манера говорить и держать себя… Он - "из господ", с воспитаньем, везде принят, служил в кавалерии и лекции слушал, а не пренебрегает бывать в купеческих домах. И держится не как барин, спустившийся до купцов; во все он входит, обо всем обстоятельно расспросит, чрезвычайно прост, никогда не скажет ни одной банальной любезности. С Виктором Миронычем сухо вежлив. Ни разу у него не ужинал. Ему не надо ни его сигар, ни его шампанского. Такого "барина" она бы пригласила к себе в директоры фабрики, если б он был техник. Только она минутами не то боится его, не то в чем-то как будто подозревает.
- Мешаете? - переспросила она. - Ничуть!
- Рассматриваете товар?
- Да, надо…
Она пошла к лестнице и его пригласила рукой. Приказчики враз поклонились.
- Сами хозяйничать надумали? - говорил ей вслед Палтусов.
- Фабрикой… своей… я давно занимаюсь, а вот теперь…
Она остановилась на лестнице двумя ступеньками ниже его и обернулась, глядя на него снизу вверх.
- Супруг уехал?
- Уезжает.
- Надолго?
- Не знаю. Чай, на всю зиму.
Ее приволжское "чай" немного резнуло его ухо, но тотчас же и понравилось ему. Голова Анны Серафимовны с широкими прядями волос, блеск глаз и стройность стана - все это окинул он одним взглядом и остался доволен. Но цвет платья он нашел "купецким". Она подумала то же самое и в одну с ним минуту и опять смутилась. Ей стало нестерпимо досадно на это глупое, тяжелое да вдобавок еще очень дорогое платье.
- Не угодно ли чаю? - спросила она, стараясь улыбнуться, у дверей хозяйского отделения.
- Не откажусь, если есть.
- Сейчас… Максим Трифоныч, - кивнула она в сторону конторщика.
Палтусов вошел за нею.
- Вы, значит, берете на себя все дело? - сказал он ей тоном утвердительного вопроса.
- Как это вы догадались?
- Догадался. И очень рад.
Они присели на диван, налево от входа.
- Виктор Мироныч, - начал он, - не деловой человек. У него тоска по… бульварам.
Палтусов рассмеялся. Ей понравилось, что он говорит про ее мужа в тоне приличной шутки, хотя и давно раскусил его. Так она желала бы, чтоб в ее присутствии все говорили о Станицыне, пока она считается его женой.
- Да, - спокойно сказала Анна Серафимовна.
Незаметно Палтусов взял ее за руку и почтительно пожал.
- Хороший вы человек! - тихо вымолвил он и поглядел ей в глаза ласково и кротко.
У ней внутри защекотало. Она слегка выдернула руку и обернула голову.
- Что же, вы это из жалости говорите, Андрей Дмитрич? - спросила она.
- Нет! не из жалости! - с живостью возразил он. - Цельный человек!.. Русская культура вот такая и должна быть… А точно, - он как бы искал слово, - судьба ваша…
Он не договорил. Дверь скрипнула. Приказчик подавал ему стакан чаю.
- Вы не выпьете? - спросил Палтусов.
- Я уж пила.
- Вам ехать?
- Да, надо.
- И я тороплюсь.
Приказчик вышел.
- И вы опять соломенной вдовой останетесь?
Палтусов во второй раз заглянул ей в глаза, но на большем расстоянии.
- Да я давно соломенная вдова! - вырвалось у Анны Серафимовны.
Оба они поднялись разом с дивана.