Хуже стало потом, через 12 лет. Умер младенец Дмитрий-первый, в конце 1559 года расхворалась и скончалась любимая жена Настя Романова. И возник Большой Бес. Страшное, огромное, темное чудовище являлось нежданно, заполняло собой все пространство, каким обширным оно ни будь, - хоть с каморку, хоть с Соборную площадь. Большой Бес и морды-то не имел. Он был, как печной чад, как гарь московского пожара, - удушлив, безысходен, горяч. Он не говорил понятных слов, но сжимал сердце ужасом, гнал прочь от людей, или наоборот, сковывал, вдавливал в тронное кресло, в деревянное сидение царского места справа от алтаря. Большой Бес не стеснялся церковных святынь и реликвий, не сучил ножками, как МБ, у входа в дом Божий. Он обволакивал своей шерстью Ивана, придворных, семью царскую и у трапезы, и среди литургии, и в крестном ходе. Иван не мог бежать, придавленный Большим Бесом. А люди вокруг щерились бесовскими улыбками, сжимали свой тесный круг. И тогда спастись от них можно было только казнями, травлями, тайным убийством.
Мелкий Бес тоже не чурался живодерни, но и здесь старался облегчить душевный гнет, снять с пациента смертную дрожь. Сквозь вой и хрип Беса Большого, когда, например, старого князя Хворостинина, героя многих войн, заволокли на помост, и когда голова его, зевая, скатилась под ноги жены, следующей за мужем на плаху, МБ тормошил заледеневшего Ивана дурацкой шуткой:
- Велел бы ты этой свинье бантик повязать, а то, что ж она у тебя без бантика?
Когда жуткой весной после смерти Насти отправляли на смерть князя Дмитрия Курлятьева с женой и детьми, Мелкий Бес прострекотал чечеткой у Ивановых ног и пролепетал сквозь расступившийся кровавый туман Красной площади:
- А вон того мальца, Лариошку, ты, Ванечка, оста-авь! Он тебе сгодится, успеешь погубить - глядишь, и с пользой.
И мальчика сразу потащили с саней и отвели в богаделенку при дворце, - Иван не помнит даже, чтобы вслух приказывал.
Вот еще недавний случай. Воротясь в 1577 году с Ливонской войны, государь, разнимаемый Большим Бесом, вздыбил "шестую" волну расправ. Среди прочих злодеев, изловленных для казни оказались книжники - игумен псковский Корнилий да ученик его Вассиан Муромцев. Умертвить их было необходимо как можно скорее, ибо ужас входил в Ивана из их спокойных, блестящих святостью глаз. Но Мелкий Бес уперся.
- Нельзя казнить сих честных людей, как простых воров. Они достойны смерти ученой!
Пришлось Ивану еще несколько дней трястись, пока мастера Кукуйские сооружали давильню, какие для книгопечатанья употребляются, только великую. Обоих злодеев под нее положили, да и стиснули винтом в бумажный лист!
Но Бесу все мало. Вот волокут мздоимца, алчного корыстолюбца - архиепископа новгородского Леонида.
- Рвать псами собаку! - кричит Иван сквозь багровую пену, - посмел церковь, дом Божий позорить, люд скромный обирать, от Господа отвращать!..
Но не тут-то было!
- Сто-ой, - тянет Мелкий Бес, - думай, что говоришь, Василич! "Собаку - псами!", - это у тебя не казнь, а собачья свадьба получается. Вора как зовут? Леонид - лев! Таковым его и следует представить, вид приличный придать. А ты кричишь: ату! - рвите Льва! - а псы смотрят, озираются - никакого льва и нету. Вели его в львиную шкуру зашить. Пущай собачки наши научаются на крупного зверя!
- Да где ж я тебе львиную шкуру возьму? - стонет Иван в пустоту. Зрители трясутся: опять царь сам с собой разговаривает!
- Ну, как знаешь, - соглашается МБ, - зашивай в медвежью.
Зашивают архиепископа в медвежью шкуру, в нос вдевают кольцо, водят на задних лапах по кругу, травят собаками. Вот! Совсем другое дело получается! Собаки уверенно кидаются на зверя, умело рвут дичину, аж клочья летят. И уж от растерзанного трупа отбегают прочь. Мясо у медведя какое-то дохлое оказывается.
С особым шиком кончал царь разбойников. Прочитали ему как-то книгу немецкую, печатанную, что римский император Август казнил своих воров не просто так, а в театре. Подбирал для них подходящий сюжет. Например, Икаром злодея оденет, крылья ему пристроит да на веревке отправит в полет над зрителями. А над серединой площади веревка возьми да оборвись! Вот Икар и шмякнется о камень. Кровь - лужей, крылья белые сломаны, в крови мокнут, кости в разные стороны торчат, - красота! Или устроит разбойнику "Гибель Геракла". Обольет его маслом горючим, даст в руки факел, и травит героя Немейским львом или Критским быком. Хочешь, бейся, хочешь, запали себя факелом, да и отдыхай. Все "гераклы" так в конце концов и поступали.
Хотелось и Грозному римских тонкостей. Вот и стал он речных разбойников "морским боем" казнить. Привяжет злодеев в лодке и спускает по Москве. А напротив Кремля их уж государево войско в стругах поджидает. Начинают друг в дружку палить. Только воры чистым дымом плюют, а царевы люди ядрами да каменной сечкой огрызаются. А под конец закидают воровской корабль горшками с горящим маслом и смотрят, как воры огненную кару принимают. Народ московский тоже на берегу стоит, на кремлевской стене толпится, любуется.
А ведь было за что речных лиходеев и жечь. Не стало от них ни проезда, ни проплыва. Волгу-матушку, главную реку русскую, и ту под себя подгребли. Вот, смотрите.
Глава 2
1570
Волга
Братство Кольца
Повадка волжская в полной мере использовала выгодный природный ландшафт и законы гидродинамики. Она в то время была такова.
Рассмотрим сначала ландшафт. Основное гнездо бандитское находилось на том самом месте, где сейчас благоухает город Самара. Не очень-то удачно его разместили, надо сказать. Теперь с преступностью там вечные неприятности происходят.
Река Волга в тех местах спускается с севера, потом резко заворачивает налево, потом направо, идет по часовой стрелке и возвращается в точку первого поворота, на пару верст не дотягивая замкнуть кольцо. Потом снова срывается на юг, соорудив круглый полуостров. Можете сами посмотреть на этот завиток, он такой же, что и 400 лет назад. Только размеры его поменялись.
В те экологически чистые годы, задолго до азартного гидростроительства Волга была намного полноводней. Сейчас она подсела, и разбойничий полуостров имеет поперечник около 60 километров с перешейком в 12 километров. А во времена Грозного параметры были другие: 20 верст поперек и 2 версты перешейка. Весной из-за разлива перешеек сужался до нескольких сот саженей, покрытых кустарником и кривыми, коряжистыми деревьями. Намного живописнее там было, чем сейчас. Давайте туда вернемся.
Итак, имеем речную петлю, в восточной части которой в Волгу врывается безымянная речка (ныне - р. Самара), а в правой, западной части имеется упомянутый сухопутный переход на большую землю. Все это очень удобно для наших водных процедур.
Природный феномен эксплуатировали три дружественные бригады. Командовали ими три друга, три названных брата Иван Кольцо, Богдан Боронбош, да Никита Пан.
Первая шайка гнездилась на северном берегу перешейка. Ее атаман Богдан Боронбош раньше был запорожским казаком. Вообще-то, его настоящая "фамилия" была Барабаш, - вполне библейское слово, производное от "Барабас" или "Варавва". Так звали разбойника, любезно уступившего Христу место на кресте. Варавва выступил в роли козла отпущения, и эта фигура - бандит, обретший свободу, - доныне популярна среди братвы и священнослужителей. Богдан так и носил бы славное имя, если б не попал в переплет.
Однажды казачья ватага, в которой был и Богдан Барабаш, разбила крымский обоз. Две арбы добычи казаки, не разбирая, погнали в Сечь. Имелось бы время, они бы с чувством и расстановкой перебрали товар, но теперь задерживаться не приходилось, - на горизонте мельтешило, могла погоня нагрянуть. Но Бог миловал, добрались до перевоза. Когда перегружали добычу в лодки, среди прочего на дне арбы нашелся ящик - не ящик, сундук - не сундук, и тащить его досталось Богдану. Богдан накануне был ранен в голову, татарская сабля рассекла ему переносицу, но хотелось помочь друзьям, и бинтованный Богдан ухватил ношу поперек. В ящике аппетитно звякнуло. "Цэ ж гроши!", - легко определил Богдан.
На острове Хортица, на Сечевой стороне казаков встретили гетманские люди, приняли добро. В том числе и денежный ящик.
В Сечи был закон: что захвачено не в одиночку - дели на всех. Однако, когда вечером того же дня гетманский писарь читал реестрик добычи, ящик тоже прозвучал, но не звонко, а гулко: "Кутийка порожня".
"Як порожня? - выскочил Богдан. От винного отдыха и полученной раны он потерял сообразительность, - як порожня? Там грошив с полпуда було!".
- А раз "було", так куда ты их, пан Барабаш подевал? - поинтересовался писарь. И не успел Богдан перекреститься, как оказался в яме под корнями спаленного дуба.
По протрезвлению состоялся суд чести. Особенно горевал о ее "порушении" писарь. Он чуть не виршами страдал на кругу и выписал Богдану полное удовольствие, чтоб не совал свой длинный нос в войсковой карман. По приговору должны были вырвать казаку ноздри, но вышло неудачно. От позавчерашней сечи нос у Богдана держался еле-еле. Поэтому, когда гетманский кат Юрко рванул ноздрю щипцами, нос отделился вовсе.
С тех пор Богдан обиделся на Сечь Запорожскую и при первом удобном случае бежал на Дон и Волгу.
У Кольца Богдан Барабаш появился с черной повязкой на бывшем носу и представлялся гнусаво. У него выходило то Борбонш, то Боронбош, то еще хуже. Бандитский поп Святой Порфирий по пьянке шутил, что нос Богдана "отпущен" во искупление грехов. А Иван Кольцо успокаивал казака, что сделает ему нос золотой. Или серебряный - по выбору.
Вторая группа наших умельцев располагалась в устье Самары на середине кольца. Ею командовал Иван, в прошлом московский карманник, получивший кличку по открытому им речному рельефу.