- О мой чудотворный бог, я слышала твой голос! - прошептала она, озираясь по сторонам. - Я слышала голос… голос… голос!..
И забыв остальные наставления Габак-шиха, она побежала прочь, как зачарованная, повторяя:
- Голос!.. Голос!.. Голос аллаха!..
Она промчалась мимо двери кельи, из которой в этот момент выглянул нетерпеливо поджидавший её Габак-ших. Странное поведение Узук испугало его, он спрятался в дом и снова осторожно выглянул, не понимая, что могло так напугать молодую женщину. Увидев, что за Узук никто не гонится, он торопливо выскочил наружу и хриплым от волнения голосом проверещал:
- Узукджемал, остановитесь!..
Но Узук была уже далеко и не слышала призыва шиха. А если бы и услышала, всё равно не остановилась бы: она находилась во власти странного экстаза, который словно ветер пушинку, нёс её неизвестно куда.
Габак-ших досадливо покряхтел, поглаживая себя по груди, проводил взглядом так неожиданно ускользнувшую из его рук жертву и, тяжело шаркая по земле задниками калош, поплёлся в келью. Там он повздыхал некоторое время, сетуя на неудачу, потом вспомнил о сидящей в колодце жене и пошёл её вытаскивать,
Энекути показалась из колодца, как пленный джин из горлышка волшебного сосуда. Это был до омерзения скверный джин: потный, хрипло дышащий, весь перемазанный в грязи. Он повёл вытаращенными глазами, сипло прошипел: "Ну, как?.." и, спотыкаясь, поковылял к дому.
Напившись воды, Энекути отдышалась, прокашлялась и снова повторила свой вопрос.
- Убежала! - махнул рукой Габак-ших. - Как камень из праши унеслась. Кричал ей, чтобы остановилась, не послушалась.
- А вознаграждение?!
- Нет вознаграждения. Я только и видел, что пыль, которую она подняла.
- Неужто мы её так напугали?
- Не знаю.
- Может быть, она голос мой узнала?
- Не знаю.
_ Может, она за приношением побежала?
- Не знаю.
- Или может быть…
- Ничего я не знаю! - рассердился Габак-ших. - Может быть! Может быть!.. Всё может быть! И не стой ты в таком виде, словно из могилы вылезла! Пока люди не пришли, одежду от грязи отряхни, вымой лицо, руки!..
Узук бежала по тропинке, петляющей среди кустарника, вдруг услышала, кто-то окликает её по имени. Оклик подействовал на неё, как удар плети на горячую лошадь: она задрожала и припустилась быстрее. Волнение уступило место страху, все помыслы сосредоточились на том, как бы побыстрее выбраться из кустарника на открытое место.
А голос сзади продолжал звать. Мало того, он становился громче, он приближался! Кто-то бежал вслед за Узук, кто-то пытался её догнать! Подобрав платье, Узук летела птицей, но тяжёлый топот преследователя раздавался всё яснее и ближе.
Холодный ужас овладел молодой женщиной, мутя сознание, отнимая силы. Она задыхалась, ноги отказывались ей повиноваться - и не было сил закричать, позвать на помощь. А тот, сзади, уже догнал, тяжело дыша, крепко схватил за плечи. Цепенея, Узук обернулась, готовая лишиться сознания от страха, и… мягко, безвольно сникла в сильных объятиях Берды.
- Моя Узук… моя милая Узук… - задыхаясь, шептал Берды, крепко прижимая к груди молодую женщину. - Ты бежишь от меня, будто я твой враг, не хочешь глянуть мне в лицо… А я в тюрьме только и жил мыслями о тебе… Я пришёл увидеть тебя, спросить, как ты живёшь, и уйти… Посмотри на меня, мой джейран, моя козочка… покажи мне своё лицо, скажи хоть два слова…
Оцепенение постепенно отпускало Узук. Не злой дух и не посланец аллаха гнался за ней по колючим зарослям. Живой человек прижимал её к своей груди, живое человеческое сердце крупными толчками билось у её лица и где-то вверху звучал человеческий голос, приобретая давно забытые интонации Берды. Она подняла голову, напряжённо вглядываясь в незнакомые и в то же время такие до боли знакомые черты. Два бездонной глубины чёрных озера замерцали перед Берды кристальной влагой и он ринулся в них, захлебнувшись острой болью, горькой нежностью к этой женщине.
- Берды… мой Берды… - говорила Узук, обретшая наконец способность говорить. - Мои глаза видят тебя… Мои руки чувствуют тебя… Мои уши слышат тебя… Или - это только сон?.. Или - это мне только кажется?..
- Это я, любимая, - ответил Берды, осторожно касаясь пальцем чёрных, стремительно раскинутых, словно крылья ласточки, бровей Узук. - Это я пришёл к тебе. Я долго думал о нашей встрече, я жил это встречей в тюремной камере. Только мысли о тебе помогли мне остаться в живых…
- Я тоже думала о тебе, мой Берды! Я думала о тебе день и ночь! Я ложилась с мыслью о тебе и, просыпаясь, говорила: "Здравствуй, мой Берды!" Но я не надеялась, что мы встретимся. Это - аллах нам помог, это он сохранил нас!
- И аллах, и добрые люди.
- Нет, Берды, не говори так! Я сейчас была на святом месте. Я думала только о том, чтобы повидать тебя, и просила аллаха исполнить моё желание. И какой-то голос мне вдруг ответил: "Дам исполнение!" Я испугалась и побежала, сама не знаю куда. Разве сейчас не исполнилось моё желание? Разве голос святого места солгал?
- Где это святое место, на котором ты была? - спросил Берды. - Не у мазара ли Хатам-шиха?
- Да. Святая мать Энекути и святой ишан Габак-ших сказали мне о хорошем сие. А сегодня..
- Энекути? - переспросил Берды. - Так… попятно…
- Что понятно?
- Думаю, что голос, который ты слышала, был… был действительно голосом бога. Надо надеяться. Аллах благоволит к тебе и скоро пошлёт тебе новые радости.
- Да, мой Берды, да!.. Но - ты присядь… нот здесь присядь, расскажи о себе. Как ты ушёл из тюрьмы?
- С помощью добрых людей, моя Узук. Добрые люди помогли мне выйти на волю. Я жил у своего дяди Нурмамеда, - помнишь его? - в Ахале. Не хотел он меня отпускать сюда. Но что поделаешь, моя Узук, если когда-то на весенних выпасах ты дала мне букет цветов, а взамен забрала моё сердце! Не мог я жить без сердца, не мог жить без тебя…
- О мой Берды!..
- Да, любимая! Когда я думал, что тебя привезли в Мары и там убили, я бился головой об стену, хотел своими руками порвать нить своей жизни. Потом я немного успокоился. Я говорил себе, что, как невозможно погасить солнце, так невозможно убить тебя. Мир без тебя - не мир, а пустыня. Нет тебя - кто светит и греет людям? И я жил, я боролся, чтобы увидеть тебя. Пусть - только увидеть! Даже за это буду считать не напрасными свои страдания.
- Берды!.. - позвала Узук низким, изменившимся голосом и протянула к нему руки.
… Они не знали, сколько прошло времени - они не считали его. Жёсткая холодная земля была им мягче хлопкового пуха и белёсый купол осеннего неба раскинулся над ними, как полог белой восьмикрылой кибитки. Холодный ветер овевал их разгорячённые лица, - они не чувствовали ветра, они чувствовали только друг Друга.
Судьба наконец смилостивилась над своими пасынками. Судьба дала им выпить глоток счастья и не помешала выпить его до конца: ни один человек не прошёл за это время по тропинке, ничей нескромный взгляд не упал в озеро их уединения.
Берды опомнился первым.
- Иди, моя Узук, - сказал он. - Мы уже долго здесь. Как бы не случилось чего худого, если тебя хватятся,
- Да-да, - заторопилась Узук, - пойду…
- Иди и думай о нашем счастье. Я слышал добрые вести о том, что скоро должно произойти на земле что-то хорошее, все люди будут иметь исполнение своих желаний.
- Дай бог… А когда мы с тобой снова увидимся?
- Я приду завтра на это место. Видишь вон то отдельное дерево? Я привяжу к его ветке белый платок, и ты будешь знать, что я пришёл и жду тебя.
- Люди увидят платок - подумают, что новое святое место появилось, - улыбнулась Узук.
- Пусть думают, - сказал Берды, - это место и в самом деле святое.