А потом тишина райская на поле Куликовское упала. Победа!!!
… Сполз я с коня и долго лежал, отдыхаючи. Не было никаких мыслей, никаких чувств, никаких желаний. Словно это не я, а кукла деревянная. Только к вечеру, когда остатки Орды были уже далеко, я опомнился, пришёл в себя.
- Я жив! - заликовало сердце. - Победа! И я жив! Жив! Жив!
Зачали обниматься, прославлять князя Дмитрия Ивановича, Пересвета, других знатных воинов. Опосля стали ходить по полю и смотреть на уснувших навсегда героев, лежащих на залитой кровью траве с чувством вины оттого, что мы остались живы, а они погибли. Нашли Пересвета.
- Видите, братья, зачинателя своего, - обратился князь к воинам, - ибо этот Пересвет, пособник наш, благословлённый игуменом Сергием, и победил сильного и злого Мамая, от которого испили бы мы смертную чашу.
Восемь дней хоронили мы героев. Двести пятьдесят три тысячи русских воинов легли в могилы на берегу Непрядвы. Руки устали землю рыть, готовя погибшим почивальные места. А Пересвета князь приказал вести в Москву и похоронить в Симоновском монастыре.
По всей видимости, Захарий рассказал всё, что хотел. Он замолчал и отрешённо гладил кошку, забравшуюся к нему на колени.
38
- Я всё записал, Захарий Иванович, - взволнованно произнёс Никита. - Завтра я не приду: буду новую летопись писать. А потом, когда я её с митрополитом согласую, я приду к вам её зачитать.
Он быстро собрал свои дощечки и ушёл, а появился только через две недели, когда Захарий уж перестал его ждать.
Он выглядел смущенным, но и радостным.
- Написал, что ли? - спросил Захарий равнодушным тоном, изо всех сил пряча своё любопытство.
Как и сказать-то не знаю, Захарий Иванович. Записал я всё и к митрополиту понёс. Выслушал он меня внимательно и….запретил летопись менять!
- Правду ищешь? - спросил он меня. - Пересвет - спаситель Руси? Нет! Пересвет был простым воином. Он, как и все павшие в тот великий для Руси день, выполнил свой долг и внёс свою долю в победу всего народа. А истинным вдохновителем, организатором и руководителем борьбы был великий князь Дмитрий Иванович. Он и победил Мамая! Так записано в летописи, так и оставим потомкам. А вот Захария Тютчева ты внеси в летопись: заслужил он.
- Внёс я, Захарий Иванович, - засуетился Никита, - вот послушайте это место:
*Князь же Дмитрий Иванович послал к нечестивому царю Мамаю избранного своего юношу, по имени Захарий Тютчев, испытанного разумом и смыслом.*(1)
- И только-то? Всего одна строчка? - расстроился Захарий.
- Одна строчка, вы говорите! - воскликнул Никита. - Как бы я хотел быть одним только именем в летописи Руси! Да, Захарий Иванович Тютчев, о Вас всего одна строчка, но какая же это величайшая честь - быть вписанным в летопись Руси!
Пройдут тысячи лет, народятся многие поколения, но ваше имя, Захарий Иванович, будут знать и прославлять благодарные потомки земли нашей!
- Слышь, Ефросинья? - уже радостно спросил Захарий. - Вон Никита говорит, что нас с тобой люди через тысячу лет помнить будут. Знай наших! За это, Фросюшка, даже и в постный день выпить не грех. По сему, голубка моя сизокрылая, налей-ка нам с
1. Сказание о Мамаевом побоище.
39
Никитой медка.
- Забористый мёд-то, - выпив, сказал Никита, - опять, однако, как прошлый раз, до храма не дойду… Ещё вопрос у меня имеется, Захарий Иванович. Вот прежний митрополит Киприан, царство ему небесное, не верит Софонию. В его записях указано, что у Дмитрия Донского от силы было тясяч сто пятьдесят. Что вы на это скажите?
- А, что, митрополит Киприан был на побоище - прищурившись, спросил Захарий. - Может, он и счёт вёл? Софоний, видите ли, врёт. Сам он брехун кремлёвский! Да в те времена его и на Руси-то не было вовсе.
- Тише, тише, Захарий, - испугалась Ефросинья, - не приведи господи, услышит кто-нибудь.
- Пусть все слухают, - не унимался Захарий, - счётовод он хренов, а не митрополит после энтого. Да в одном ряду только шесть тысяч ратников билось, а рядов тех было около пятидесяти. Коли б меньше, то как бы мы конницу ордынскую удержали? Митрополита молитвами, что ли? Да ещё засадный полк?
- Я тоже согласен с вами, - подхватил Никита, - прав Софоний - не меньше триста тысяч.
Чтобы успокоить мужа, Ефросинье пришлось налить им ещё по ковшу браги. Выпив, уже порядком захмелевший Захарий завёл речь о своём возвращении с битвы.
- Подъёхал я к дому, а Фрося как выскочила из избы, так коня мого боевого с ног сбила…
Когда Никита собрался уходить, Захарий вышел проводить его во двор.
- Слышь, Никита, - заискивающим голосом начал он, - а нельзя ли мою старуху в летописи упомянуть? Мол, так и так: Захар Тютчев и голубка его, Ефросинья Алексеевна. А, Никитушка?
Шибко люба она мне, даже и говорить неудобно в мои-то года.
Вон и сыновья насмехаются надо мной, когда я её цалую.
- Нельзя, - подумав немного, ответил Никита, - митрополит не пропустит. Но, будь моя воля, Захарий Иванович, я бы внёс.
В память всех женщин многострадальной Руси.
5 декабря 2004 г.
Ванкувер.