Глава девятая
Как-то раз Абдушахиль бродил весь день, от раннего утра до вечера, в дремучем Шуамтийском лесу, рассчитывая повстречаться с Баши-Ачуком или с кем-либо из его товарищей, или же набрести случайно на его убежище.
Возвращаясь после тщетных поисков, он неожиданно наткнулся на косулю: она остановилась неподалеку и уставилась на него, совсем как ручная.
Абдушахиль снял с плеча лук и пустил в косулю стрелу. Косуля упала, - казалось, охотник убил ее наповал. Но когда Абдушахиль подошел ближе, чтобы унести с собою добычу, она вдруг вскочила и, прихрамывая, побежала прочь. Охотник погнался за нею.
В глубине леса оказалась широкая поляна - к ней-то, видимо, и стремилась косуля. Выйдя на опушку, Абдушахиль вдруг увидел, что у противоположного края поляны показалась совсем юная, необычайно красивая девушка; ему никогда еще не приходилось встречать такой красавицы.
Абдушахиль притаился за деревом. Раненая косуля подбежала прямехонько к девушке и с жалобным блеянием уткнулась мордочкой ей в колени. Девушка вздрогнула, огляделась и, убедившись, что поблизости никого не видно, извлекла из бедра косули стрелу, отшвырнула ее, затем, ухватив животное за рога, подвела к роднику, который пробивался рядом, обмыла почистила ей рану. Косуля подчинялась девушке, словно разумное существо, и прилегла у ее ног на здоровом боку, как бы говоря: "Делай со мною, что хочешь".
Девушка оторвала полоску от своего легкого покрывала и перевязала косуле рану.
Абдушахиль наблюдал за всем происходящим и удивлялся. "Не иначе, как богиня охоты", - подумал он и, поддавшись влечению сердца, тихонько подкрался к девушке.
Косуля первая учуяла чужака, вскочила в испуге, сделала несколько прыжков в сторону, но вдруг остановилась: нетрудно было понять, что косуля и охотника боится и девушку не хочет оставить одну. А девушка тоже вскочила, увидев рядом басурмана, вскрикнула пронзительно и мгновенье спустя упала без сознания на траву.
Абдушахиль бросился к ней, приподнял и долго пытался привести в чувство: он тормошил ее, растирал нос, мял уши, но девушка не приходила в себя; тогда он побежал к роднику, набрал в пригоршню воды и обрызгал девушку. Она открыла глаза.
- Не бойся! Я тебе - брат, ты мне сестра! - крикнул ей Абдушахиль. - Скажи только, кто ты и откуда, чтоб я мог отвести тебя к родным.
Девушка не в силах была вымолвить ни слова и только молча указала рукой на запад, где темнел лес, затем снова потеряла сознание.
Перс подхватил ее, точно ребенка, и, прижав к груди, понес наугад в ту сторону, куда она указала. Косуля, точно собака, бежала за ними; сделав два-три прыжка, она останавливалась и оглядывалась на отстающих спутников.
"Вот чудеса! Неспроста все это. Пойду-ка я за косулей, куда-нибудь она да выведет!"
Девушка понемногу пришла в себя. От богатырской груди Абдушахиля исходила теплая волна; сладостная дрожь пробежала по телу девушки: она впервые в жизни испытала это чувство. "Должно быть, мне только снится… - думала она. - Мне и раньше снилось что-то похожее, но это гораздо сильнее". Девушка затаила дыхание и снова закрыла глаза.
Абдушахиль - он был еще молод - тоже испытывал что-то странное; вглядываясь в ее лицо, он думал: "Это, верно, гурия, обещанная Магометом, и я живым иду в рай".
С каждым шагом сердце его колотилось все громче и чаще. Абдушахилю были уже ведомы утехи любви, но он никогда не испытывал того чувства, которое сейчас его волновало. Раньше наслаждалась только плоть, теперь плоть как бы замерла, только душа влекла его куда-то к заманчивой пропасти.
Так двигался он медленным шагом вперед, - вдруг среди леса показалось обнесенное каменной оградой здание.
Косуля подбежала к воротам, остановилась и заблеяла, Абдушахиль попытался открыть ворота ударом ноги, но они оказались на запоре. Он прислушался: ни звука.
Абдушахиль опустил свою драгоценную ношу на землю и решил обойти здание кругом. Когда он возвратился, на поляне не оказалось ни девушки, ни косули, ворота же как были, так и остались наглухо запертыми изнутри. Потрясенный исчезновением девушки, Абдушахиль долго стоял в ожидании чего-то, оглядывался по сторонам, трижды обошел ограду, но за нею не слышно было ни малейшего признака жизни. Тогда Абдушахиль сказал себе: "То, что предуготовано мне судьбой и что довелось однажды увидеть, - верю, меня не минует; я снова где-нибудь встречу эту девушку, но лучше все это сохранить в тайне".
Грустный, одурманенный переполнявшим его чувством возвратился он в Телави.
С того самого дня Абдушахиль потерял покой, сердце его охватило пламя любви; и чем больше протекало времени, тем сильнее оно разгоралось. Точно привороженный, бродил он вокруг Шуамтийского монастыря, немало ночей провел у знакомого родника, - по все было тщетно. Страсть - та страсть, которую воспевают на Востоке, - поглотила его всецело, он точно обезумел и стал избегать людей.
Друзья огорчались, видя Абдушахиля в таком расстройстве чувств, и пытались выведать причину, но он хранил свою тайну и объяснял свое состояние попросту болезнью.
Глава десятая
Было уже поздно, давно отужинали. Али-Кули-хан полулежал на тахте, перебирая четки, и нетерпеливо поглядывал на дверь.
Дверь скрипнула, Тимсал-Мако просунула голову в щель, затем бесшумно вошла, и, остановившись перед ханом, низко ему поклонилась.
- А-а, это ты, Тимсал? Где же та женщина? - спросил он.
- Я пришла одна, - уныло ответила вдова.
- На что ты мне нужна без нее? - досадливо крикнул ей хан и присел на тахте. - Или, может, подарок мои не понравился? Мало ей, что ли?
- Помилуйте, государь! Просто я ее уже не застала. Родные, видать, заподозрили неладное и услали куда-то подальше.
- Как так услали?
- Чуть подрастет у кого-нибудь красивая девушка, ее тотчас же отдают в монастырь, будто в монахини, а на самом деле прячут, чтобы ваша милость или еще кто из знатных людей не завладел ею. Да что, государь, далеко ходить: взять хотя бы Шуамтинский монастырь - он полон красавиц! Ведь и тех девушек, которых похитили в прошлом году у карталинского царя, - они предназначались в дар великому шаху, - мятежники укрыли там же…
- А говорили, будто их похитил Баши-Ачук?
- Как раз это самое я и хотела вам доложить, государь! Чего-чего только не делается в этом монастыре против вас… Да если бы монахини не помогали, разве могли бы все эти беглые злодеи продержаться столько времени среди дремучего леса? Недаром сказано, что "крепость изнутри рушится", - их ведь ваши собственные вельможи покрывают.
- Кого ты подозреваешь? - спросил встревоженный хан.
- Грузины псе до единого ненадежны, им никак нельзя доверять, Чолокашвили особенно.
- А какие у тебя улики?
- Да разве он такой человек, чтоб можно было его уличить?! Но сердцем я чую, - предчувствие иной раз сильнее всякого доказательства.
- Твое вещее сердце уже обмануло тебя однажды насчет Баши-Ачука!
- Я и тогда была права, мой государь, но нас, без сомнения, предали, - иначе зачем спалили мой жалкий домишко, кому это было нужно?
- Вздор! Об этом деле знали только мы двое, я да Абдушахиль, а ты, со зла, что сожгли твой дом, готова всякого оговорить, никого не щадишь! Чолокашвили с утра до ночи при мне, ночей из преданности нам недосыпает, а ты обвиняешь его в измене! Горе тебе, если ты так же права насчет монастыря, я шкуру с тебя спущу!
- Нет, государь, только из преданности вам вмешиваюсь я в эти дела, а то, какая мне корысть? - дрожа от страха, ответила старуха. - А то, что я доложила вам насчет монастыря, - сущая правда. Отсеките мне голову, если что не так!
- А как ты узнала?
- Мне передала Кочи-Брола.
- Кто?
- Кочи-Брола, жена портного, моя двоюродная сестра… та, что славится своей красотой… Разумеется, где вам упомнить, но она как-то и сюда со мною приходила… Я свела ее с одним юношей, которого кое в чем подозревала, она все у него и выведала.
Хан, как ужаленный, вскочил с тахты и завопил в ярости:
- Абдушахиль, Абдушахиль! Тимсал, перепугавшись, забилась в угол.
В комнату вбежал пожилой военачальник и доложил хану, что Абдушахиль болей: я, дескать, сегодня его заменяю.
- Все равно! Ты - так ты! - воскликнул хан срывающимся от ярости голосом. - Возьми конный отряд, и отправляйтесь сейчас же. Окружите Шуамтийский монастырь. Сравняйте его с землею! Обратите в прах! И чтоб не было пощады ни старикам, ни молодым! Приказываю обесчестить всех, кто попадется, тут же, открыто, а потом рубите их на куски. Отберите для меня только самых красивых и приведите сюда. Отправляйся немедленно!
Военачальник поспешно вышел. Перепуганная насмерть старуха последовала за ним, а хан, скрежеща зубами, бормотал про себя:
- Изменять! Обманывать! Я вам покажу!
На рассвете, во время заутрени, отчаянные вопли и рыдания огласили вдруг Шуамтийский монастырь. Персы, ворвавшись в обитель, принялись истреблять беспомощных, беззащитных женщин. Одни в поисках спасения прыгали с высокой ограды, другие, чтобы избежать бесчестья, кидались вниз со скалы, третьи, опозоренные, тут же накладывали на себя руки. А тех, кто остался в живых, беспощадно рубили озверевшие насильники.
Начальник отряда выволок во двор еще одну юную девушку; растрепанная, растерзанная, она едва дышала от страха. Начальник посадил ее на плоский камень под липой.
- Не бойся, очнись, тебя никто не тронет!
- Чего ты медлишь? Убей меня - и конец! Вы загубили столько невинных душ, к чему же оставлять меня в живых? - рыдая, воскликнула девушка.