Лицо Грекова из бледного превратилось в белое, будто бы он обморозился: стоит только Маше обратиться к своему благоверному, как тот мигом понизит его в звании, сделает хорунжим, а это всего лишь первое офицерское звание, которое получают выпускники юнкерских училищ: погон с одном просветом и две тусклые звездочки на нем.
- Маша, очень прошу вас - помните, что повинную голову меч не сечет, - произнес он глухо.
Черев несколько минут она покинула дом, в котором размещалась семеновская контрразведка. Атаману она ничего не сказала - пожалела Грекова.
Есаул же решил вести себя по-другому. Наутро он напросился к атаману с докладом, пробыл у Семенова сорок минут. Из кабинета вышел с крепко сжатым ртом и победным взглядом.
В полдень читинцы наблюдали, как из особняка, который занимал командующий войсками Читинского военного округа генерал-майор Семенов, дюжие молодцы в казачьей форме вытаскивали вещи и складывали их в большую армейскую ФУРУ, поставленную на полозья и запряженную двумя артиллерийскими битюгами. Затем к парадному подъезду был подан возок, в него уселась Маша с печальным растерянным лицом, и возок медленно тронулся по улице к круглой площади, украшенной старым замерзшим фонтаном.
Больше Машу в Чите никто не видел.
Отношения у Семенова не складывались не только с генералом Лебедевым и колчаковскими штабистами, но и с генералом Каппелем - самым молодым в окружении Верховного правителя и, пожалуй, самым толковым, самым боевым командующим армией.
После Машиного ухода Семенов посмурнел, потяжелел лицом и характером, от хорошей еды погрузнел и предпочитал теперь больше передвигаться на автомобиле, чем верхом, в седле. Генерала Каппеля он называл обычной выскочкой, вороной, нацепившей на лапы кавалерийские шпоры, при упоминании его имени насмешливо дергал усами:
- Очень шустрый молодой человек, из грязи - сразу в князи. На Великой войне он был всего-навсего подполковником, а сейчас глянь-ко - генерал! - Семенов нагонял в голос старушечьи нотки и коверкал речь по-старушечьи...
Взаимная неприязнь Семенова и Каппеля перенеслась и на подведомственные им части. Если каппелевец видел солдата с литерами "АС" на погонах, то обязательно хватался за винтовку, а уж что по части оскорблений, то тут и те и другие оттягивались по полной программе, хотя надо отдать должное - каппелевцы были изобретательнее.
Увидит иной каппелевец волосатого бородатого семеновца, обязательно проорет: "Ну чего папаху свою разинул? Закрой хлебало - навозом так несет - не продохнуть". И семеновец теряется - сказать в ответ ничего не может, закрывает "папаху".
И дисциплина у каппелевцев была лучше, чем у семеновцев, и боевая выучка.
Когда атаману докладывали о стычках между семеновцами и каппелевцами, он лишь раздраженно махал рукой:
- Пустое все это! Ничего серьезного за этими стычками не вижу. Русский человек всегда был драчлив, это заложено у него в крови, идет от роду... Ну повесил один солдатик другому фонарь под глазом, ну и что? Обычная молодецкая игра! Да и не так уж и часто мои люди встречаются с каппелевцами. Точек-то соприкосновения почти нет...
В этом Семенов был прав.
В офицерской столовой он приметил юную, очень красивую официантку с точеным лицом и крепкими ногами, вызвавшими у Семенова молодое волнение. Раньше он эту девушку в столовой не видел. Спросил заинтересованно у седого услужливого поручика, исполняющего обязанности начальника столовой, кто это.
Поручик нагнулся к уху атамана, приложил ко рту ладонь, словно сообщал Семенову что-то сверхсекретное:
- Это племянница атамана Дутова.
- Она носит ту же фамилию, что и сам атаман?
- Фамилия ее, ваше превосходительство, - Терсицкая.
- Терсицкая, Терсицкая... - Атаман наморщил лоб - списки сотрудников штаба, в том числе и технических, он иногда просматривал, стараясь все держать под контролем, и после паузы отметил: - Нет, не помню.
Поручик глянул на атамана понимающе:
- С этого дня, ваше превосходительство, она будет прикреплена к вашему столу.
Это Семенова устраивало, он подправил пальцами усы и поднял голову. Через три минуты новая официантка принесла на расписном подносе атаману первое - наваристый украинский борщ, на отдельном блюде - горку свежих, посыпанных рубленым чесноком пампушек.
- Прошу отведать, Григорий Михайлович, - певуче, на казачий манер, произнесла девушка. - Пампушки только что из печи, еще жаром пышут.
Атаман указал пальцем на стул:
- Прошу присесть.
- Ой, Григорий Михайлович, - неожиданно засмущалась новая официантка, прикрыла лицо рукой, - нам нельзя.
- Когда я велю - можно.
Девушка присела на краешек стула, хлопнула пару раз глазами, и Семенов почувствовал, что в этих глазах можно утонуть, - в затылке образовался жар, сделалось трудно дышать, - он невольно расстегнул крючки на воротнике кителя. Терсицкая пробормотала смущенно:
- Простите меня!
Она продолжала хлопать глазами, а бравый атаман чувствовал себя все более потерянно и робко. Наваристый борщ остывал на столе.
- Как вы к нам попали? - наконец спросил атаман и остался недоволен своим вопросом: обыкновенный тупой вопрос, ничего в нем такого, что может заинтересовать красивую женщину, по-солдатски прямолинейный... Хорошо, что хоть портянкой от него не пахнет.
- Я здесь с братом, - просто ответила девушка. - Он тоже в Чите находится.
- Офицер?
- Офицер.
- Где служит? По какой части?
- У генерала Каппеля. У Владимира Оскаровича Каппеля.
И тут Каппель! Семенов ощутил, что внутри у него что-то досадливо сжалось, и он проговорил недовольно:
- Каппель - это хорошо, но почему бы вашему брату не перейти на службу к нам? Литеры "АС" на погонах наших солдат - самые уважаемые в Восточной Сибири.
Терсицкая приподняла хрупкое узкое плечико.
- Не знаю, право... У вас, конечно, лучше, чем у Владимира Оскаровича, но надо переговорить с братом.
- Вот и переговори... Переговорите, - поправился Семенов.
- У вас стынет борщ, Григорий Михайлович, - напомнила Терсицкая.
Как ни странно, именно ее голос помог ему преодолеть некую внутреннюю зажатость, сделаться самим собой. Не то ведь совсем в мальчишку, краснеющего по любому поводу, превратился... Тьфу!
- Спасибо, - произнес Семенов коротко и придвинул к себе тарелку.
Через некоторое время атаман объявил в штабе, что он женится на Терсицкой. Никто из штабных работников этому не удивился: о романе атамана с юной официанткой знали едва ли не все.
Чита считалась глубоким тылом, жизнь, протекавшая здесь, была полна светского лоска и обычных земных услад. Хотя фронт проходил не так уж и далеко от города. Там, на фронте, ценности были совсем иные, горсть патронов для винтовки и кусок черного хлеба стоили дороже, чем солдатская каска, доверху наполненная золотым песком.
Кстати, о золоте. Поскольку фронты на западе трещали по всем швам, то атаман Дутов - родственник новой жены Семенова - вынужден был покинуть Россию и бежать в Китай. Терсицкая попросила мужа выслать Дутову в Синьцзян сто тысяч рублей золотом, иначе тот пропадет на чужбине, и Семенов сделал это незамедлительно.
К золоту Семенов относился трепетно - не потому, что этот металл был красив, завораживал, ласкал глаза блеском, не потому, что был мерой расплаты за товары и позволял богатому человеку жить так, как тот хотел, а потому, что желтый металл этот обладал некой привадой, властью, способностью переворачивать жизни людские. Иногда Семенов клал перед собою на столе три ярких, колко бьющих в глава лучиками света золотых кругляша - пяти-, десяти- и пятнадцатирублевые монеты, долго смотрел на них, пытаясь понять, что же в этих монетах-кроме цифири, пробитой на них, и изображения государя, - есть хорошего? Где сокрыта тайна? И не мог ничего понять. На все вопросы, что возникали, ответа не было.
Дела в Омске, вообще на западе, становились все хуже. Даже здесь, в Забайкалье, Семенов ощущал, насколько сильны красные, как толково они дерутся - особенно толков бывший прапорщик, а ныне крупный красный командир Сергей Лазо. С ним атаман один раз столкнулся в Иркутске, в неприятный для себя момент, когда Семенова запросто могли шлепнуть, и они с Лазо, как фронтовики, поняли друг друга с полуслова, и патруль, случайно задержавший Семенова, отпустил его.
Плохи были дела и на Юге России у Деникина - одного из самых сильных, по мнению Семенова, русских генералов, надевших погоны с позументом еще в царское время.
Именно Деникин не побоялся бросить прямо в лицо горлопану, любителю жареных куриных ножек, Керенскому: "Вы втоптали наши знамена в грязь. Теперь поднимите их и преклонитесь перед ними... Если, конечно, у вас есть совесть". Совести у Керенского не оказалось.
"Главный болтун России", как называл его генерал Корнилов, смылся из страны. А самого генерала от инфантерии Корнилова уже нет в живых - убит где-то под Екатеринодаром прямым попаданием снаряда в хуторской домик, где тот находился в эту минуту. Совсем плохи дела у Деникина...
И вот как странно: чем больше неудач преследуют нас в жизни, тем чаще мы думаем не о том, чтобы сопротивляться судьбе, стараться что-то поправить, - думаем о покое. Семенов тоже начал все чаще и чаще думать о покое, и странные мысли эти совсем не казались ему странными.