Есаул Греков, доложивший об этом атаману, с любопытством ждал его реакция - Семенов славился тем, что бывал крут на решения, ежели что, рубил шашкой, только брызги летели в разные стороны, - у атамана подобрались и отвердели щеки, взгляд сделался жестким, темным, но в следующее мгновение в нем появились крохотные светлые брызги, будто рыба, выметнувшись из воды, взбила пенный столб, около глаз возникли морщины, целая сеточка, они состарили Семенова, а вот взгляд его неожиданно помолодел. И помягчел. Улыбка, возникшая на его лице, была дряблой.
- Ну что ж, есаул, отпустила Маша хануриков - значит, отпустила, так тому и быть. Если честно, я и сам собирался побывать в тюрьме, посмотреть, что там у вас за мусор понапихан.
Греков молча щелкнул каблуками.
- Да не щелкайте вы сапогами, - поморщился атаман. - Я не дама, на меня эта музыка не действует. Подготовьте-ка мне списки тех, кто там у вас сидит. - Атаман прищурился, глянул оценивающе на есаула, хмыкнул. - А насчет того, чтобы одной пулей сразу трех большевиков на тот свет отправлять - это вы, есаул, очень ловко придумали.
В ответ на похвалу Греков на этот раз щелкать каблуками не стал, лишь склонил тщательно причесанную голову, проговорил четко, хотя и тихо:
- Рад стараться!
- Мозги у вас светлые, - еще раз похвалил атаман. - А в тюрьме я побываю завтра же. Сегодня мне предоставьте списки заключенных.
- Их много, несколько тысяч человек.
- Ничего страшного, - сказал Семенов. - Чем больше - тем лучше.
Он выпустил на волю из Читинской тюрьмы сто пятьдесят человек - переплюнул свою гражданскую жену Машу Алмазову. Хотя в ее действиях ему не все понравилось, особенно то, что она приехала в тюрьму не одна, а с Дитерихсом и Волковым.
Нельзя сказать, чтобы Греков был обижен вниманием прекрасных мира сего, но довольно часто он получал, что называется, щелчки по носу, хотя был неглуп и пригож собою. Женщины видели в нем что-то опасное для себя; исходили от есаула некие невидимые токи, заставляющие всякую женщину настораживаться и пристально оглядывать этого аккуратно одетого и тщательно напомаженного человека. Грекова не принимали даже проститутки - убегали от него.
И Греков, случалось, запивал; злость поднималась в нем клубами, душила его, осадить ее можно было только водкой, и Греков пил. Пил, пил, пил. Те, кто видел Грекова в таком состоянии, качали головами, отмечая про себя: "Опасный человек!"
А вот Маша не боялась его - не испугалась и не поспешила отстраниться, отгородиться от Грекова, и это рождало в есауле внутреннюю истому, сладкое чувство, которое невозможно было залить водкой.
Холодным декабрьским вечером Маша, потоптавшись на крыльце старого купеческого особняка и сбив снег с аккуратных валенок, вошла в дом.
Это было здание контрразведки. В коридоре ее встретил Греков; он словно ждал Машу, но тем не менее проговорил удивленно:
- Сударыня, в такой час?
- А что, нельзя?
- Наше учреждение гостеприимное, к нам всегда можно. - Шутка понравилась Грекову, и он растянул губы в улыбке. Улыбающимся Грекова в контрразведке видели редко.
- Вот и хорошо. - Маша неожиданно потянулась. Греков даже услышал, как у нее в плечах хрустнули косточки. - Скучно, - ни с того ни сего призналась она.
- В таком разе позвольте пригласить вас в ресторацию. - Греков невольно оглянулся - вдруг его кто-нибудь слышит? - На ужин.
- Все эти ресторации у меня уже во где находятся. - Маша "попилила" себя пальцем по горлу.
- Тогда прошу пройти ко мне в присутствие. - Греков любезно распахнул дверь своего кабинета. - Сейчас нам подадут роскошный китайский чай. И свежие бублики, теплые, мягкие, их лишь полчаса назад принесли из булочной...
Маша вошла в кабинет Грекова.
- О, у вас на окнах новые гардины!
- Обживаемся потихоньку. - Есаул взял в руку ямщицкий колокольчик с деревянным сучком, воткнутым в дужки, позвонил. На звонок в дверь просунулась кучерявая седая голова - денщик - ну будто дядька Черномор с заботливым взглядом, вылезший откуда-то из-за стены.
- Весь внимание, вашбродь, - проговорил дядька Черномор хриплым голосом.
- Чаю покрепче, погорячее, Лукич. И меду, который сегодня привезли... И, разумеется, свежие бублики.
Через пять минут стол был накрыт.
- В ресторане, право, было бы лучше, - проговорил Греков и поспешно отвел взгляд от Маши в сторону: во рту у него внезапно сделалось сухо, и он остро позавидовал атаману, обладающему таким богатством.
- Я же вам сказала - я начала ненавидеть рестораны.
- Простите, сударыня. - Греков, не поднимаясь с места, прямо под столом лихо щелкнул каблуками...
Маша рассмеялась звонко; вид у нее был, будто у расшалившейся гимназистки. Впилась крепкими чистыми зубами в бублик.
- Вы медом бублик намажьте, - посоветовал Греков, - медом. Не скромничайте, берите больше! Не жалейте! Мы тут пасечника одного в тайге ковырнули - меда на целый год хватит.
У Маши улыбка сползла с лица, и она произнесла растерянно:
- Да?
Греков все понял, замотал протестующе рукой.
- Только вы не подумайте, что мы его - того, - Греков приставил указательный палец к виску, - ни в коем разе. Пусть живет медведь. А вот мед, выражаясь модным большевистским словечком, реквизировали.
Маша подцепила ложкой большой кусок янтарно-воскового засахаренного меда, положила его на бублик, вновь впилась в бублик зубами. Похвалила:
- Вкусно!
- В контрразведке все вкусно,- похвастался Греков, - даже плеть из сыромятной кожи, если ее намазать медом.
Он подсел ближе к Маше, шумно втянул ноздрями воздух - от Маши исходил дух чистоты, каких-то сухих трав, хорошего мыла, еще чего-то, у Грекова под сердцем шевельнулась далекая боль, и он неожиданно подумал: а может, один раз надо сделать так, чтобы покушение на атамана удалось? А? Есаул протестующе покрутил головой.
- Вкусно, - вновь похвалила мед Маша.
- Скажите, Маша, - вкрадчивым голосом произнес Греков, - атамана ведь часто не бывает дома...
- Верно, часто, - подтвердила Маша.
- И чем же вы занимаетесь в это время?
- Я? - Лицо Маши обрело растерянное выражение. - Ну-у... Иногда шью, иногда пою, иногда играю на гитаре...
- Иногда выпускаете из Читинской тюрьмы заключенных.
Маша засмеялась:
- Да, иногда выпускаю из тюрьмы заключенных и замечу, занятие это - интересное.
- Стоп! - Греков поднял указательный палец. - Как же мы с вами забыли про сладкое китайское вино?
Маша засмеялась снова:
- Доставайте ваше китайское вино. Если вы настаиваете.
- Настаиваю.
Выпив две стопки вина, Греков осмелел еще более.
- Маша, вы прекрасны, - пробормотал он, с трудом раздвинув губы. - Похоже, я в вас влюбился...
- Стоп! - Маша предостерегающе подняла указательный палец - повторила жест есаула. - Не переступайте через запретную черту.
Однако Греков не обратил на предупреждение внимания, поскольку полагал: контрразведке дозволено все. А у Маши оказалось хорошо развито чувство опасности, она разгадала мысли Грекова. Чай в контрразведке действительно был горячим и вкусным. И вино было вкусным. И мед. И бублики свежие. Не хотелось все это терять...
Конрразведки Маша совершенно не боялась. И те разговоры, что ходили по Чите, что здесь, мол, клещами выдирают у людей ногти и зубы - сущая ерунда. Ну никак не могут в этом чистом уютном кабинете, с домашней зеленой лампой, с изразцовой печью, за которой мирно шуршат тараканы, ломать людям пальцы и выдирать изо рта зубы.
- Я пью за контрразведку. - Маша подняла стопку.
- А от чего стопка пустая? - Греков потянулся к пузатой, отлитой из толстого розового стекла бутылке. - За контрразведку не стопкой надо пить, а целым стаканом, Маша.
- Стаканом - не умею.
- Я могу научить.
- Ну-ну. - Маша усмехнулась, лицо ее внезапно исказилось, сделалось незнакомым, чужим, но Греков этого не заметил, все его естество было подчинено единственному желанию, он был таким же уязвимым, что и все люди. Напрасно говорят, что контрразведчики - это особая статья людей, сработанная из другого материала, - ничего подобного! Материал на них пошел тот же самый, что и на остальных, вот только твердость духа, твердость характера у контрразведчиков будет иная...
Брови на лице есаула игриво приподнялись:
- Ну что, Марья Батьковна, будем учиться пить из стакана?
- Нет.
- Тогда за контрразведку на брудершафт, - Греков наполнил вином Машину стопку, потом свою, чокнулся и, стараясь глядеть Маше в глаза, выпил медленными смакующими глоточками, - Й-эх!
Маша тоже выпила. Греков поставил свою стопку на стол и потянулся к Маше:
- А теперь надо поцеловаться.
- Нет!
- Так положено, когда пьют на брудершафт.
- А мы с вами на брудершафт и не пили.
Маша предупреждающе выставила перед собою ладонь, поморщилась недовольно, но есаула уже было невозможно остановить, что-то ударило ему в голову, в висках сделалось горячо - он преодолел границу, которую ни в коем случае не надо было преодолевать - следовало остановиться, но он этого не сделал.
Маша ощущала запах, исходящий от этого человека, - незнакомый, какой-то животный - и, отшатнувшись, коротко хлестнула его ладонью по лицу.
Есаул стремительно выпрямился, лицо его залилось бледной краской, он неожиданно учтиво поклонился Маше и проговорил просяще:
- Простите меня, Маша, помутнение какое-то нашло.
Маша произнесла холодно, с некой долей артистической брезгливости:
- Не стоит извиняться, хорунжий.