- В другой раз это сделаю обязательно, не сейчас. - Она посмотрела на свои пальцы, прошлась ими по воздуху, словно перебрала клавиатуру инструмента, села за стол и произнесла решительно, с нажимом, окончательно отсекая все просьбы о пении и игре: - Нет.
- На нет и суда нет, - миролюбиво проговорил Семенов. При Маше он терял всю свою воинственность, отмякал.
Стол тем временем преобразился - появились блины с красной, нежного посола икрой, тесаный омуль, копченое монгольское мясо и водка.
- А дамочка-с что будет? - спросил у Маши официант, выжидательно склонив голову.
- Дамочка-с будет шампанское, - ответила Маша.
- Сергей Афанасьевич, как считаешь, выступит этот дурак Волков из Иркутск а или нет? - Поскольку Таскин стал подчиненным атамана, то обратился к нему на "ты", как было заведено в штабе, и вообще, быть на "ты" - это проще, понятнее, ближе, нет этого противного липкого ручкания, заглядывания в глаза, сладких слюней, которые так противны атаману.
Таскин был в курсе разговора по прямому проводу, который состоялся у атамана с Волковым.
- Вы же сами сказали, что Волков - дурак...
- Ну и что?
- Раз он дурак, то, значит, выступит.
Семенов задумался, потом произнес с тяжелым хриплым вздохом:
- Жаль. Прольется кровь. Нам с Машей придется уходить в Монголию.
Провидцем Таскин оказался плохим. Когда на иркутский вокзал были поданы железнодорожные вагоны для волковского корпуса, на погрузку явилась только учебная команда. Корпус отказался воевать со своими. Генерал-майор Волков был опозорен. В таком положении он должен был либо снять с себя погоны, либо застрелиться, но генерал не сделал ни того, ни другого - понятия о чести претерпели изменения: ныне можно было сколько угодно жить с пятном на физиономии...
Атаман зашел в затененный угловой кабинет, который занимал Таскин:
- Ну что, Сергей Афанасьевич, прогноз не подтвердился?
Таскин не сразу понял, о чем идет речь, а когда понял, то произнес обрадованно:
- И хорошо, что не подтвердился.
Через несколько дней адмирал Колчак прислал в Читу комиссию, которая пришла к выводу, что все обвинения, предъявленные Семенову, яйца выеденного не стоят, это - обычный пшик, сотрясение "воздусей", и приказ номер 61 был отменен.
Жизнь в Чите шла своим чередом. Контрразведка хватала красных лазутчиков, обходилась с ними жестоко, пытала, но читинцы, любившие поспать подольше, не слышали предсмертных криков этих людей, заодно контрразведчики прихватывали разных мазуриков, воров с мешками, "медвежатников", расправлялись и с ними - правда, без пыток. Пули для какого-нибудь мазурика, завалившего двух купцов с приказчиками, семеновцы никогда не жалели.
Атаман распорядился посылать в гибельные места города казачьи патрули; случалось, что патруль прихватывал иного мазурика на месте преступления и действовал по своему усмотрению. Если у начальника патруля было хорошее настроение, то мазурика волокли в околоток на допрос, если плохое, то старший извлекал из ножен клинок и разваливал разбойника, как барана, пополам, от шеи до копчика.
Безопасно можно было ходить только в центре - там горели электрические фонари, а когда с электричеством случались перебои, зажигали фонари газовые, там веселилась публика, было много толстосумов, сбежавших от красных и сумевших ускользнуть от чехов, которые научились обирать богатых пассажиров не хуже большевиков. Толстосумы старались устроиться в крупных городах - в Омске, в Иркутске, в Чите - к воинским штабам - знали, что тут их в обиду не дадут.
Двадцатого декабря Семенов решил появиться в городском театре на малозначительном спектакле - атаману важно было показать себя здешней публике и, как тогда было принято говорить, произвести впечатление. Об этом узнали эсеры-максималисты. Они, как было известно, не останавливались ни перед чем, если надо было кого-то убрать. Под видом добропорядочных граждан двое из таких господ, вооруженные бомбами и наганами, проникли в театр. Это были Неррис и Сафонов.
Спектакль был скучный, Семенов откровенно зевал и подумывал, а не покинуть ли это невеселое заведение, но уйти было нельзя, и он, хмуря брови, продолжал раздраженно смотреть на сцену, оживлялся, лишь когда там появлялась какая-нибудь дамочка в кринолине либо в панталонах с розовыми оборками и бантиками. В темноте в ложу, где сидел Семенов, театральный служка - худенький и юркий, как гнмназист-младшеклассник, одетый в черную униформу с золотыми галунами, - поставил ведерко со льдом, из которого призывно торчало обернутое серебряной фольгой бутылочное горло, блюдо с бутербродами с черной икрой, подал атаману бокал холодного шампанского. Семенов повеселел. Шампанское подействовало ободряюще. Он выпил бокал, потом еще, зажмурил глаза и задумался. Вспомнил об Унгерне, пожалел, что его нет рядом. Роман Федорович находился в Кяхте - наводил там порядок, красных, попавших в руки, не задумываясь, ставил под винтовочные стволы. Как сообщили Семенову, Унгерн расстрелял уже почти две тысячи человек: по одним данным - тысячу семьсот, по другим - ровно две тысячи. Вот у кого рука не дрожит при встрече с большевиками, мигом делается стальной и тянется к пистолету... Молодец мужик!
Атаман налил себе еще шампанского, покосился на погон, косо приподнявшийся на плече, - надоели эти есаульские звездочки с невнятными просветами вдоль золотого полотна. Человек, находящийся на таком месте, как он, минимум должен быть генерал-майором, а то и генерал-лейтенантом.
Говорят, Колчак как Верховный правитель России начал присваивать генеральские звания - уже кое-кому присвоил… Кому-то, но не Семенову. Атаман почувствовал, что у него сами по себе задергались усы. Это нервы... Нервы сдают, будь они неладны. Он недовольно шевельнул литым плечом - ни раскисать, ни нюнить, ни сдаваться, ни раздражаться Семенов не собирался, жизнь еще только начинается. Хотя многое в ней уже увидено и испробовано.
Народ распустился. Большевики вбили в людские головы разные гнилые идеи, в основном насчет того, что все принадлежит всем - неосуществимые это идеи, они раздражают не только атамана, но и людей куда более терпимых.
Недавно взбунтовалось одно из казачьих поселий - местным дедам не нравился Семенов, у них были свои герои, свои Семеновы. Взбунтовавшихся дедов попробовали уговорить, но куда там - уперлись, а казак если упрется, то уж как баран рогами в землю, упрется навсегда, рога сшибать надо обязательно, иначе с места не сдвинуть, поэтому у Семенова оставалось одно средство - сшибать у казаков "рога" и пороть, сшибать и пороть. А если рядом окажутся людишки в матерчатых шлемах, с красными звездами на "лбу", то этих людей - под винтовочные стволы. Без суда и следствия, иного они не заслуживают. Ведь кто, кроме них, мог разложить казаков? Из-за кого и поползли оболваненные станичники во все стороны с вонью, будто клопы.
На взбунтовавшееся поселье налетели ночью, внезапно. Окружили его и из изб выволокли пятнадцать сонных, перепивших с вечера самогонки красноармейцев. Станичников, наиболее активных, решили выпороть, дедам прочитать нотацию, а красноармейцев - расстрелять. Атаман приехал на место, когда порка закончилась - по домам раздавались только стоны да рычание.
Командовал налетом подъесаул Греков - лощеный, с жестким умным лицом и артистическими манерами. Человек, который никогда не скажет ничего липшего. Подъесаула представили Семенову. Лихо щелкнув каблуками, Греков склонил голову, разделенную ровным, будто струна, пробором, назвался.
- Чем заняты? - неожиданно спросил Семенов.
- Сейчас господ-товаршцей будем уму-разуму учить. - Греков покосился на кучку избитых красноармейцев.
- Хорошее дело, - похвалил Семенов. - Берите человек десять казаков, пол-ящика патронов и - вперед! Покажите краснозадым дорогу в места, где их ждет... - Семенов усмехнулся, - где их ждет счастливая жизнь.
- Пол-ящика патронов - слишком жирно будет, - неожиданно возразил атаману подъесаул, - и десять человек казаков - тоже жирно. С краснозадыми я справлюсь один. А патронов мне нужно ровно пять.
- Пять?
- Да, пять.
Атаман диковато глянул на Грекова, перевел взгляд на серый столб дыма, что поднимался к облакам - казаки подпалили чью-то баньку, - пробормотал неверяще:
- Значит, всего пять? Интересно, интересно, подъесаул... Покажите, что это за фокус.
Фокус оказался очень простым. По команде Грекова к стенке сарая подволокли избитых, едва державшихся на ногах красноармейцев, всех сразу.
Подъесаул рассортировал их.
- Ты - в первый ряд, - сказал он одному красноармейцу, высокому, жилистому мужику, и казаки поспешно подхватили его, выволокли из кучи пленных. - Ты - тоже в первый ряд, - велел Греков другому красноармейцу, как две капли воды похожему на первого, такому же длинному, кадыкастому, носатому. - Ты - во второй ряд. - Греков брезгливо ухватил испачканного кровью, бледного, как бумага, молоденького красноармейца за рукав, отвел в сторону. - Ты - тоже во второй ряд. - Греков вытянул из кучки пленных еще одного человека - сгорбленного, седого, в железных очках, похожего на сельского учителя.
Не сразу понял Семенов, по какому принципу подъесаул выбирает людей, но минут через пять сообразил - Греков ставит их по росту.
Ухмыльнулся довольно, отер рукою усы:
- Лихо!
Из открытой двери сарая на атамана пахнуло крутым спертым духом - запахом мочи, крови, кала, еще чего-то гадкого; Семенов понял, что красноармейцев держали здесь, поспешно отвернул голову в сторону и сморщился.