Монголы хоть ни слова не понимали по-русски, а команду поняли правильно: на одном дыхании, подставив под колеса пушек плоские слеги, заволокли орудия на платформу; станины пушек, чтобы те не дергались при движении, связали веревками; под литые резиновые скаты вогнали отесанные в виде клиньев чурбачки, покидали зарядные ящики, рядом положили несколько снарядов россыпью - все, что имелось в каменном погребке, выбитом в скале. Это богатство накрыли брезентом, и Семенов махнул машинисту рукой:
- Поехали дальше!
Паровоз загудел победно, чихнул, выбивая из воронки, нахлобученной на торец трубы, дымный взболток, и аккуратно стронул вагоны с места - железная махина словно понимала, какой дорогой груз везет...
В Маньчжурии есаула с пушками встретили криками "Ура!" - с артиллерией люди почувствовали себя увереннее.
Через два дня Семенову сообщили, что генерал Хорват, узнав, каким наглым образом у него умыкнули два орудия, вскричал в сердцах: "Сукин сын!" Но поделать генерал ничего не мог - дотянуться до Маньчжурии было не в его силах.
"Пушечная" история испортила отношения Семенова с Хорватом окончательно - так что недаром есаул внес генерала в число своих врагов. Впрочем, Семенов мало с кем сохранил хорошие отношения - такой у него был характер: нахрапистый, въедливый, злой. Ошибок есаул не прощал ни себе, ни другим, на всякий выпад отвечал тем же; человеку, случайно бросившему на него косой взгляд, показывал кулак, а затем лупил им по косому глазу без всякого предупреждения - такой характер был у будущего атамана.
Вечером есаул Семенов вместе с войсковым старшиной Унгерном завалился в ресторан - низкий, дымный, уютный, слабо освещенный электричеством, полный вкусных запахов и некого таинственного очарования, присущего только русским кабакам, где и накормить могут вкусно, и возвысить до высот воистину царских, и избить так, что потом будешь долго вспоминать собственное имя.
На всякий случай Семенов около ресторана поставил два монгольских наряда.
Едва сели за стол, как перед гостями появился завитой, с жесткими светлыми кудрями молодец в красной рубахе, выложил две толстенных папки:
- Прейскурантик пожалуйте-с, господа.
Семенов окинул краснорубашечника опытным взглядом: по росту, по стати вполне в гвардию подходит, но киснет здесь, в тылу, у котла со щами. Спросил напрямик:
- В армии, на фронте был?
Краснорубашечник показал чистые крупные зубы:
- Не был.
- Сейчас идет запись добровольцев в освободительную дальневосточную армию... Пойдешь?
Краснорубашечник ответил не задумываясь, на одном дыхании:
- He-а, господин хороший!
- Отчего так? - Семенов сощурился.
- А мне и без армии хорошо.
- Так и будешь тухнуть здесь, в ресторации, среди бабьих подолов?
Парень неопределенно приподнял плечо, улыбнулся обезоруживающе:
- Пора прейскурантик изучить, господа. Я готов принять у вас заказ.
- Торопыга! - Семенов осуждающе качнул головой, глянул на бесстрастное сухое лицо Унгерна. - Ну что, Роман Федорович, махнем по полной программе? Или как?
- Махнем по полной программе.
- Наливку будем брать или водку?
- Давайте наливку, Григорий Михайлович, здесь бывают очень вкусные наливки - из красницы, лимонника, черемухи и маньчжурской вишни.
- Значит, так, - сказал Семенов, - для начала - пару графинчиков наливки... Вишневая есть? - Уловив легкий наклон головы, Семенов похвалил парня: - Добре! Один графинчик черемуховой выпьем - далее закажем по кругу. На первое что есть посвежее, погорячее, повкуснее?
- Уха стерляжья с налимьей печенью.
- А стерлядь откуда берете? Она ведь тут не водится.
- С Ангары. Оттуда возим.
Есаул так и охнул:
- Эхма! Прямой тракт, что ли, проложили?
Молодец вновь едва приметно наклонил голову.
- Берем стерляжью уху, - решил Семенов, - принеси нам с Романом Федоровичем целый чугунок.
- Будет исполнено.
- На второе что? Из того, от чего сам бы не отказался?
- Молочный поросенок с хреном, кореньями и кашей. Есть индейка в ягодном соусе с черемшой, есть пулярка, есть цыплячьи лопатки, приготовленные по-китайски, со сладким соусом.
- К черту китайский кисель. Давай поросенка! - Есаул перевел взгляд на Унгерна: - А?
- Да, - подтвердил тот.
- На десерт есть южные плоды: корольки, персики, ананас...
- Это - потом.
- Господа забыли закусочки-с. Вы не выбрали закусочки-с. Есть сыр, свежепросоленные огурцы, редиска, прямо с грядки - ее нам зимой корейцы поставляют, выращивают у себя в домах, есть редька.
- К вишневой настойке - редька? - усмехнулся Семенов.
- Начальник городской милиции капитан Степанов очень любит вишневую настойку с редькой, прямо млеет. - Официант не удержался, прыснул по-кошачьи, подставил ко рту кулак.
Унгерн улыбнулся - вспомнил, как он отделал капитана Степанова ножнами шашки. Старался, правда, бить в основном по толстой твердой заднице - это и больно и обидно.
- Этот начальник - извращенец, - резко произнес Семенов, - за такой вкус надо сажать на "мягкую турецкую мебель"...
Официант вопросительно глянул на него.
- Иначе говоря - на кол, - пояснил Семенов. - А нам, любезный, давай что-нибудь посущественнее, для русской души.
- Есть осетровый балык, есть балык севрюжий, свеже-просоленный, есть лососина-двухдневка, во рту тает без всякого масла, есть провесная белорыбица, холодная телятина в желе с ягодами, мелкая дичь с французским салатом.
- Давай эту самую... белорыбицу провесную, - приказал Семенов, - не знаю, что это такое, но, наверное, вкусно, давай мелкую дичь... Только не такую, чтобы она в зубах застревала - покрупнее, А то застрянет птичка в зубах - не вытащишь. Икра есть?
- А как же-ть? И зернистая, и паюсная в пластинах - привезена через Китай и Туркестан с Каспия. Есть красная икра, местная.
- Красной не надо. Этой икры мы уже объелись. Давай паюсную. Ее жевать, как шоколад, можно.
Унгерн не выдержал, усмехнулся - все-таки он был из баронов, а Семенов - из тех дворян, которым дворянскую грамоту жаловали только после определенного числа офицерских звездочек на погонах. Впрочем, Унгерн слышал, что у Семенова то ли бабка, то ли дедка - из чингиситов, царственных кровей... Хотя, если честно, размышлять на эту тему Унгерну не хотелось, он согласно кивнул: если есаул считает, что паюсную икру можно поглощать, как шоколад, дольками, значит, так оно и есть.
- Ну все, - сказал Семенов официанту, тот в ответ весело тряхнул тугими кудрями, и есаул не выдержал, вспомнил строчки из собственного детства: - Катись колбаской по Малой Спасской. И-и, - он задержал официанта, взяв его пальцами за рукав рубахи, - все-таки для полноты чувств принеси нам граммов двести чистой водочки, без всяких примесей. Холодной. Чтобы зубы ломило.
Официант лихо щелкнул каблуками. Семенов не удержался, прищурился:
- Эх, парень, пошел бы ты ко мне в армию, я бы из тебя быстро сделал отличного унтера.
Официант улыбнулся обезоруживающе:
- Не мое это дело, господин хороший. К армии я неспособный.
- Попадешь к толковому воспитателю - сразу станешь способным.
- He-а, не попаду, - вновь обезоруживающе улыбнулся официант, столкнулся глазами с угрюмым взглядом Унгерна и исчез.
- Как вам этот экземпляр, Роман Федорович? - спросил Семенов.
- Отвратительный. Не люблю таких. Я бы его высек плетью... Для начала - тридцать ударов.
Конечно, Унгерн всегда отличался крайностью суждений, но в этот раз был прав: парень ни стыда ни совести не имеет, прячется среди юбок, отсиживается за суповыми тарелками от армии, когда Россия находится в опасности. Не дело это...
Когда Унгерн злился, у него белели, делались бешеными, какими-то бездонными глаза, рот начинал нервно дергаться, четкая речь становилась невнятной. Семенову был известен случай, когда барон стрелялся с пехотным поручиком из-за рядового казака. Поручик ударил казака, и Унгерн этого не стерпел - вызвал обидчика на дуэль. Семенов спросил, не думая, что вопрос этот может быть неуместен:
- А чем закончилась та дуэль с поручиком?
- Ничем, - потеребил пальцами подбородок барон и пояснил: - Нам не дали достреляться.
Народа в ресторане было немного - сидели мукденские купцы; они, шумно сопя, с громкими прихлебываниями тянули из блюдец жидкий чай, в углу тихо шушукались путейский техник и краснощекая девица, влюбленно глядевшая на него, да военный с узенькими серебряными погонами на плечах, проходящий по неведомому ведомству - то ли чиновник, то ли врач, то ли интендант, то ли военный ветеринар, то ли почтовик, - ел, торопливо работая вилкой. Вот и все посетители.
- Мы рано появились здесь, Григорий Михайлович, - сказал Унгерн, неожиданно повеселев, - народ еще подоспеет. Тут, - он оглянулся, - тут такие песни да такие танцы-шманцы почтенная публика демонстрирует, что... - Слов у барона не хватило, и он помотал в воздухе рукой. - А главное, мы всех мазуриков из города вышибли, теперь народ без всякой опаски ходит по увеселительным заведениям.
- Ох, Роман Федорович! - Семенов засмеялся, ему сделалось ни с того ни с сего легко, словно душа его освободилась от некого непосильного груза; он почувствовал, что вернулся в свою кадетскую молодость, когда на улицах Оренбурга они задирали девчонок и получали отпор, катались парами на катке и мечтали о погонах с офицерскими звездочками. Сколько времени прошло с той поры, что и не верится даже - было ли это? - Ох, Роман Федорович!
- Что, Григорий Михайлович? - Унгерн, удивленный голосом Семенова, его тоном, приподнял брови.
- Бедовый вы человек!