После этой телеграммы ехать к управляющему КВЖД расхотелось, да и смысла никакого не было - с Хорватом все было ясно. Нужно было искать других вождей, другие деньги. В тот же день Семенов узнал, что в Шанхае находится адмирал Колчак, и попросил поручика Жевченко немедленно выехать к нему - было бы здорово, если бы адмирал прибыл в Маньчжурию и возглавил борьбу с большевиками. Вот это был бы фокус! Однако адмирал приехать отказался - вместо себя прислал Семенову телеграмму с вежливыми, ничего не значащими словами и пожеланием успеха. Есаул подержал телеграмму и, скривив губы, выругался:
- Чистоплюй!
Но были и удачи, жизнь ведь - полосатая штука, за темными полосами обязательно следуют светлые: на станцию Маньчжурия неожиданно прибыл транзитом из Сибири итальянский батальон, сформированный из пленных. Командовал батальоном майор со звонкой фамилией Гарибальди. Семенов незамедлительно пригласил его на обед в лучший ресторан города. Майор оказался человеком обаятельным, податливым, все понимал с полуслова. Спешить ему было некуда, на родину возвращаться было еще рано, ведь Первая мировая война не закончилась и соотечественники майора молотились на различных фронтах до изнеможения, поэтому Гарибальди решил поступить на службу к Семенову.
Формирование огромной семеновской армии продолжалось.
Вернувшись вечером в номер гостиницы, есаул положил перед собой лист бумаги и написал на нем: "Мои враги (декабрь 1917 г. - январь 1918 г.)". Задумчиво погрыз кончик ручки. Тяжелая это штука - писанина. Потом решительно провел под заголовком одну линию, за ней другую и третью. После скобок поставил восклицательный знак, через минуту добавил еще два знака. Снова подумал о том, что пером царапать - не шашкой махать. Дело это тяжелое. Поставил цифру один и написал: "Генерал Хорват плюс маньчжурская общественность".
Впоследствии из-под пера Семенова появились такие строки: "Мои отношения с генералом Хорватом состояли из сплошных недоразумений, т. к. генерал, дороживший своей дружбой с китайцами, весьма косо смотрел на мою работу среди монгол, вызывающую острое недовольство китайских властей".
Следом Семенов вывел цифру два. Задумался.
В дверь раздался тихий, какой-то излишне аккуратный стук. Есаул посмотрел на револьвер, лежавший в стороне от бумаг, сунул его под расстегнутый китель за ремень и тихо прошел к двери. Рывкам открыл. За дверью стоял морщинистый, с улыбкой от уха до уха китаец. Поклонился Семенову в пояс:
- Мозет, каспадина хоцет цаю?
Семенов резко захлопнул дверь и уже из-за нее проговорил:
- Не надо, бачка!
Снова сел за стол. Цифру два обвел кружком и написал: "Китайцы".
Когда Семенов всерьез занялся писательством, он заметил по поводу китайцев: "Вторая группа, опасавшаяся меня и старавшаяся помешать созданию моего отряда, возглавлялась тогдашним командующим китайскими войсками в Маньчжурии. Он поверил заявлению большевиков об отказе их от прав России на КВЖД и смотрел на меня, как на препятствие к полному подчинению Маньчжурии китайской администрации. Отношения с ним так и не наладились, и только замена его другим генералом разрядила остроту обстановки..."
Семенов вывел цифру три и, не раздумывая ни секунды, стремительно, заваливающимся от быстроты вправо почерком написал: "Большевики".
С большевиками ему было все ясно: они есаулу Семенову - враги до гроба.
-...Следом за Маньчжурией Семенов разоружил гарнизон в Хайларе, где находилась железнодорожная бригада и конные части Корпуса пограничной стражи. Все было сделано по тому же сценарию, что и в Маньчжурии.
Китайские военные в этот раз восприняли разоружение . болезненно, но виду не подали. А вскоре барон Унгерн, которого Семенов назначил комендантом Хайлара, был ими арестован. Сделали это китайцы по-восточному, с улыбкой...
В Хайларе на сторону Семенова перешла конная сотня штабс-ротмистра Межака и двести пятьдесят человек баргутов - монголов, живущих в Барге, а с правителем Барги, киязем Гуйфу, Семенов был знаком давно и поддерживал добрые отношения. Из баргутов Семенов образовал дивизион - первую полновесную боевую единицу, вошедшую в состав Монголо-Бурятского полка.
Унгерн взял с собою сто пятьдесят человек из этого дивизиона и переместился на следующую станцию КВЖД - Бухэду. На перроне Бухэду его встретили кланяющиеся, улыбающиеся китайцы, угостили стопкой рисовой водки и каким-то сладким, начиненным курятиной пирожком. Унгерн стопку опрокинул лихо, остатки - несколько капель - выплеснул себе на ладонь и смазал усы, затем съел пирожок и выжидающе глянул на китайцев. Произнес довольно:
- Ох, хорошо!
- Харасо, харасо, - закивали китайцы. - Это мы у русских науцились так встрецать дорогих гостей - воткой и хлебом. Мы люпим российские обыцаи. А вы?
- И мы любим, - подтвердил Унгерн.
- Поэтому, согласно российским обыцаям, просим позаловать на опед к нацалытку насего гарнизона.
И Унгерн пошел на обед. Сделал ошибку - ему показалось, что обстановка благодушная, располагает к милой беседе на международные и прочие темы, он размяк и принял приглашение.
Начальник гарнизона оказался очень приятным человеком. Это был рослый китаец с широким лицом и большой лысиной, которая у него смыкалась с затылке. Стол был накрыт в темной комнате, завешенной бамбуковыми шторами. Хозяин поклонился Унгерну и указал на стул:
- Прошу!
Унгерн сел, огляделся.
- Славно у вас тут...
- Да-а, - неопределенно отозвался китаец, - тепло.
- И тепло, - согласился Унгерн.
Солдат перед ним поставил чашку с теплой водой, заправленной несколькими дольками лимона, протянул полотенце. Унгерн вымыл руки. Похвалил:
- Хорошее дело. В походах мы обычно снегом обходимся.
- Мы тоже, - произнес начальник гарнизона ровным приятным голосом. Русский язык он знал прилично - видимо, давно работает в зоне отчуждения КВЖД, - в разговор включался охотно, но на гостя поглядывал исподлобья, настороженно, и этот его взгляд рождал в Унгерне неясную тревогу. Впрочем, это неприятное ощущение вскоре пропало - раза два шевельнулось что-то в душе, и только...
Подали куриную похлебку, заправленную острым соусом.
- Люблю китайскую кухню! - искренне проговорил Унгерн, ухватил полотенце, которым только что вытирал руки, и заткнул его за твердый стоячий воротник кителя.
- Китайская кухня - хорошая кухня, - подтвердил начальник гарнизона, глянул остро на гостя и тут же прикрыл глаза тяжелыми, складчатыми, как у черепахи, веками. Лысина его при свете двух ярких ламп блестела будто лакированная. - Лучшая кухня в мире.
- Самая изобретательная, - поправил Унгерн, - изобретательнее кухни, чем китайская, в мире действительно нету.
Едва была съедена куриная похлебка, как в комнату вошел высокий молодой офицер и что-то сообщил начальнику гарнизона. Унгерн пожалел, что не знает китайский язык, но тем не менее в певуче-лающих словах неожиданно обнаружил что-то угрожающее для себя.
Так оно и оказалось. Начальник гарнизона поднялся из-за стола и вежливо поклонился Унгерну:
- Обед окончен.
Тот растерялся:
- Ка-ак? А второе?
- Второго не будет. Вы арестованы. Отряд ваш разоружен. Все сто пятьдесят человек.
Унгерн выматерился, выдернул из-за воротника полотенце и швырнул на пол. Офицер немедленно наставил пистолет на барона.
- Гостеприимные же вы люди, оказывается, господа китайцы, - произнес Унгерн удрученно.
- Такими нас сделали вы, русские, - немедленно парировал начальник гарнизона.
Через полчаса о происшедшем стало известно Семенову - телеграфная связь между станциями продолжала работать, ее поддерживали всеми силами; одно было плохо - если мороз перегибал палку, нырял за отметку сорок, провода, какую бы слабину ни имели, натягивались, как струны на гигантском музыкальном инструменте, и с тихим стоном лопались. Очень часто сразу в нескольких местах. И тогда в тайгу, отчаянно матерясь, укатывали на ручной дрезине связисты - железная дорога без связи существовать не могла.
Несколько минут Семенов постоял молча у окна, глядя, как два мукденских купца в толстых бархатных халатах, подбитых изнутри бобровым мехом, и в роскошных рысьих малахаях, из-под которых сальными темными прутиками выползали, устремляясь к поясу, длинные тонкие косички, пытались войти в русскую ресторацию с песенным названием "Сопки Маньчжурии". Купцы были толстые, бокастые, денег у них в карманах было набито много, это еще более увеличивало их бокастость, и оба хотели услужить друг другу, но из этих благих намерений ничего не получилось; купцы застряли в дверях.
Хмурое выражение, припечатавшееся к лицу Семенова, исчезло. Он приложил палец ко лбу и произнес внезапно загустевшим басом:
- О! - Накинул на себя шинель и поспешно выскочил на улицу, дважды повторив про себя пресловутое "о": - О! О!
Это означало: Семенов придумал, как надо действовать, чтобы выручить Унгерна с его безмозглыми цириками, так бестолково угодивших в лапы к коварным китайцам.