Пятого августа Семенов выехал в Читу, на заседание войскового круга. Когда в пути поезд неожиданно замедлил ход и есаул увидел, как под колеса вагона тихо подкатывается мелкая, очень чистая, чище хрусталя, волна, он невольно схватился рукою за горло - что-то там возникло такое... Ни продохнуть, ни проглотить. Семенов махнул рукой расстроенно и едва ли не бегом кинулся в вагон-ресторан: горькую соль, натекшую в горло, надо было немедленно смыть чем-нибудь крепким. Свободных столиков не было, лишь за одним столом, у окна, имелось свободное место. Семенов занял его, не спрашивая разрешения у человека, сидящего напротив, - а вдруг на этом месте уже сидит какая-нибудь столичная фифа в юбке с кринолином? Есаулу было на это наплевать. Уже потом, хватив водки и закусив ее тремя ломтями сочного омуля, он виновато посмотрел на соседа.
- Пустое, - махнул тот рукой и спросил сочувственно: - Расстроены чем-то?
- Есть немного... Расстроен,
Сосед все понял и произнес:
- Я тоже, когда не вижу долго Байкала, хожу будто чумной. Места себе не нахожу. Выпейте еще немного.
- Это можно, - смурным, севшим голосом проговорил Семенов, ухватился за пузатый тяжелый графин, налил себе водки, вопросительно глянул на соседа.
- Мне не надо, - сказал тот, - у меня есть, - показал на высокую граненую стопку. Предложил: - Выпейте за священное море, чтобы не укачало...
Те, кто живет на Байкале, никогда не позволят себе назвать его озером - только морем: "Славное море, священный Байкал", - в этом определении сокрыты и робость, и уважение, и гордость, и любовь. Словом, все. Ведь Байкал и кормит и поит здешний люд.
- Когда я был на фронте, Байкал мне снился, - признался Семенов, хотя на фронте во время тревожных снов видятся обычно близкие люди да родной дом, а Семенов во сне Байкал видел. Онон видел. И, естественно, как и все казаки - родственников: отца, подпоясанного офицерским ремнем, царственную свою бабку, которой побаивался, тихую, кажущуюся забитой мать. Видел табуны лошадей и залитую жидким белесым солнцем монгольскую степь.
Сосед потянулся через столик к Семенову со стопкой. Чокнулись. Выпили, Семенов вновь заел водку омулем, сосед его ограничился долькой свежего душистого огурца с нежной, темной, почти черной кожицей.
- Извините, - запоздало спохватился Семенов. - Я давно не ел омуля, поэтому и накинулся на него, будто с голодухи. На фронте с рыбой вообще было туго. Гранаты тратить на нее - жалко. Если только снаряд какой-нибудь шальной в реку грохнется... Но во время артиллерийских обстрелов было не до рыбы. - Есаул, ощутив, как у него расстроенно задергались усы, прикрыл их ладонью. Предложил: - Давайте еще выпьем.
- Давайте, - готовно отозвался сосед.
Небо расчистилось, из-за белесой мутной облачной гряды, уходящей к далекому горизонту, выплыло солнце - большое, круглое, арбузно-красное, окрасило воду в яркий багрянец, заставило запеть души у всех, кто сидел в ресторане поезда, но тут же все цвета погасли - на солнце словно опустился гигантский черный нож гильотины: сибирский экспресс втянул свое длинное тело в тоннель. К этому времени поспешно подскочивший к столику официант в форменной белой куртке зажег керосиновую лампу.
- Сейчас тоннели пойдут один за другим, - сообщил он, - без собственного света не обойтись.
- Не бойся, милейший, - успокоил его Семенов, - мы темноты не боимся и стопку мимо уха не пронесем. - Почти наугад наполнил свою стопку, поднял ее, обращаясь к соседу: - За наше славное и священное... Вы из здешних?
Сосед церемонно поклонялся Семенову:
- Член российской Государственной думы от Забайкальской области Сергей Афанасьевич Таскин.
Таскин также направлялся в Читу, на войсковой круг.
Семенов не удержался, азартно потер руки:
- Хорошо иметь знакомого члена Государственной думы!
Эту свою фразу он вспомнил на следующий день, когда войсковой круг начал свою работу - Таскина избрали председателем съезда.
Фронтовики здорово отличались от невоевавших станичников - усталостью, угрюмым видом, серыми лицами и повальной недоброжелательностью ко всем, кто не воевал.
- Вы, станичники, вообще должны спороть лампасы с шароваров, - заявили фронтовики.
- Это почему же?
- Да потому, что вы теперь не казаки.
Это был, по заявлению одного из фронтовиков - чубатого, с двумя Георгиями на гимнастерке, старшего урядника - "тонкий намек на толстые обстоятельства": предыдущий войсковой круг - под нажимом агитаторов, к казакам имеющим примерно такое же отношение, как к исполнителям персидских танцев, а родная станица Семенова - к столице Португалии, отменил привилегии, данные когда-то казакам государем всея Руси. Поэтому фронтовики намеревались поставить этот вопрос вновь и с предыдущим решением круга обойтись так же, как агитаторы, носящие красные тряпицы на пиджаках, обошлись с казачьими привилегиями.
Главной из привилегий была казачья вольница. Казак, дослужившийся до первого офицерского чина, получал личное дворянство; если он окончательно выбивался в люди и становился полковником, то автоматически получал потомственное дворянство; его дети, даже не родившиеся, уже считались дворянами.
У казаков существовало самоуправление, к которому с уважением относились российские государи, были свои земли, которые они кровью своей и потом, рубясь в различных сечах, присоединили к России. И так далее. А в остальном казаки - такие же, как и все, люди-человеки, обычные русские граждане, что любят Родину, давшую им жизнь.
На цареву службу казаки всегда выходили в собственном обмундировании, при собственном оружии, на собственном коне... Это что, тоже привилегия?
Семенов не удержался и выступил на казачьем круге.
После него из ложи гостей на трибуну стремительно вынесся некто Пумпянский - человек, известный не только в Чите, но и в Иркутске, и в Алексеевске, и даже в Хабаровске. Приподнявшись коршуном над трибуной, он лихо рубанул кулаком воздух.
- Казаки, самым позорным явлением в истории России была и есть опричнина. Крови опричники пролили столько, что корабли могут в ней плавать - море! Ныне многие сравнивают вас с опричниками. Снимите с себя это позорное пятно, смойте его, откажитесь от привилегий, за которые так громко ратовал предыдущий оратор, и будьте как все!
Семенов поморщился недовольно, проговорил тихо, в себя:
- Еще один болтун!
Пумпянский оказался главным оппонентом Семенова - никто из инородцев не выступал так велеречиво и умело, как он. Пумпянскому хлопали.
Дебаты продолжались три дня.
На третий день, когда Пумпянский увлекся собственным выступлением, Семенов взял с председательского стола графин, наполнил водой стакан, стоявший рядом, подошел к трибуне с обманчиво-рассеянным видом и протянул стакан оратору. Тот взял стакан, споткнулся на полуслове, словно в нем перестал работать некий движок, и непонимающе глянул на Семенова.
- Прекратите революционную трескотню, а свой горячий пыл залейте холодной водой, - сказал ему Семенов.
Пумпянскнй неожиданно покорно поднес стакан ко рту и стал пить. Зал захохотал. Услышав хохот, Пумпянскнй закашлялся. Говорить он больше не смог - у него сел голос. Произошло это стремительно, иногда такое случается даже с очень опытными ораторами. Дискуссия закончилась победой Семенова.
Заседания казачьего круга затянулись. Завершились они лишь во второй половине сентября 1917 года.
Вскоре к власти в России пришли большевики. Набрать в свой полк Семенов успел не более пятидесяти человек - причем в полк начали записываться не только агинцы-буряты и баргинцы-монголы, но и гураны - полукровки, в жилах которых текла и русская, и бурятская, и монгольская кровь, - и русские. Дальше все застопорилось: в штабе округа до сих пор не был подписан приказ о формировании монголо-бурятских частей.
Семенов торопился - понимал, что в воздухе все сильнее начинает пахнуть порохом, поехал в Иркутск к генералу Самарину. Тот прямо при есауле отдал распоряжение немедленно отпечатать на машинке приказ...
Прошло три дня. Пора возвращаться в Читу, но приказа так и не было, и Семенов вновь отправился к Самарину.
Генерал выглядел плохо, у него нервно тряслась голова, руки дрожали, под глазами вздулись темные мешки.
- Извините, есаул, - сказал он, - я не спал всю ночь.
- Ваше превосходительство, я прибыл за приказом о формировании монголо-бурятских частей, - напомнил Семенов.
- Такого приказа не будет, - сказал Самарин и опустил голову. - Увы!
- Почему? - Семенов не мог скрыть удивления.
- Я под арестом. Вся власть перешла к председателю местного Совдепа.
Семенов собрал все бумаги, полученные в Петрограде, и незамедлительно явился к председателю местного Совдепа - небольшому тощему мужичонке в рубчиковом мятом пиджаке - по виду, рабочему депо. Тот молча выслушал доводы Семенова и согласился подписать приказ.