Семенов сжал зубы, но сдержался, хоть у него очень зачесался один кулак; если бы зачесались оба, сдержать себя не смог бы.
"Сюсю" да "мусю" дали свои результаты. Когда в полк пришел приказ № 1, упраздняющий в армии дисциплину, казаки отказались подчиниться ему.
- Не-е, это вы, господа-товарышши, перемудрили, - заявили они чинам из солдатского комитета, явившимся к ним, - какая же армия может быть без дисциплины и командиров? Нам тогда немцы на сапогах каблуки пооткусывают. Не-е, дуйте-ка вы отсюда, господа-товарышши, колбаской, пока мы шашки из ножен не повынимали...
И "господа-товарышши" спешно ретировались из полка. В следующий раз их также развернули на сто восемьдесят градусов - они явились с требованием немедленно образовать полковой комитет казачьих депутатов, призванный заменить офицеров.
- Молодцы, мужики! - похвалил подчиненных Семенов. - Орлы! - Голос у него был угрюмым, севшим. - Дай бог вам здоровья и воинской удачи!
Семенову было от чего быть угрюмым: на глазах рушилось то, во что он свято верил.
Обстановка накалялась.
Семенов ждал возвращения Оглоблина: все-таки Прокопий Петрович командовал полком дольше его, в людях своих разбирался лучше, надо полагать, ему были ведомы некие пружины, о которых Семенов знал понаслышке - возможно, у него есть другие способы держать полк в узде... Хотя одно Семенов знал твердо - сдавать полк разным басурманам -агитаторам нельзя.
Одно плохо, что не ведется никаких военных действий - немцы так же, как и русские, пребывают в состоянии тихого смятения, - иначе ни полку, ни бригаде не избежать позора... А с другой стороны, может, оно и лучше было бы: полк бы протрезвел, дрался бы лучше прежнего. М-да, с полком-то понятно, а вот с бригадой... Ее что, в бой поведет солдатский комитет - два унтера, которые войну видели лишь из седла собственной лошади, и трое рядовых, не способные разглядеть что-либо дальше штыка своей винтовки...
Базарить, плевать в суп командиру, отворачиваться с наглой мордой от офицеров, вместо того чтобы отдавать честь (эта форма приветствия была отменена едва ли не в первую очередь), требовать, чтобы им платили такое же жалованье, как командующему корпусом, - это они умеют, а вот провести грамотную атаку двух взводов или одной сотни - тут дохлый номер, голова, оказывается, растет не из того места. Тьфу!
К Семенову несколько раз наведывались различные делегации, состоявшие из крикливых унтеров, и требовали, чтобы он незамедлительно провел собрание для избрания полкового комитета и передал ему власть...
Семенов в ответ только насмешливо шевелил усами:
- Бот приедет из отпуска настоящий командир полка Прокопий Петрович Оглоблин, он и изберет комитет. А я - командир временный, я обязан сдать полк в том виде, в каком принял.
- У нас - самая свободная армия в мире, - базарили делегаты.
- Это у вас, - вполне резонно отвечал Семенов, - но не у нас.
Так никаких революционных нововведений в Третьем Верхнеудинском полку Семенов и не допустил, держался до последнего, пока наконец не прибыл Оглоблин, здорово задержавшийся в дороге. Железнодорожный транспорт начал работать с перебоями, поезда застревали на станциях, порядка было все меньше и меньше. Семенов сдал Оглоблину полк и проговорил мрачно:
- Не нравится мне, что происходит...
- Мне тоже не нравится. Но делать нечего. Если мы воспротивимся революционным преобразованиям, нас убьют. На Западном фронте свои уже бьют своих, солдаты ставят к стенке командиров.
- Вот тебе и самая свободная армия в мире. - Семенов присвистнул.
Оглоблин печально повесил голову.
- Это я слышал по дороге много раз. В одном месте мне даже предложили снять погоны.
- Где это было?
В революционном Харькове.
- Тьфу! - привычно отплюнулся Семенов.
В апреле Семенову пришло письмо из полка, в составе которого он воевал на Западном фронте - Первого Нерчинского. Офицеров в этом полку осталось с гулькин нос - кого-то выбили, кто-то под шумок "растаял" в дымке пространства, чтобы через некоторое время объявиться в отеческом доме, - и Семенов, который считал, что Россию может отрезвить только хорошая война, стал просить о немедленном своем возвращении в Бессарабию.
Вскоре было получено "добро" на обратный перевод. Однако картина, которую Семенов увидел на Западном фронте, была еще хуже, чем в Персии.
В мае на Западный фронт прибыл военный министр. Это был человек совершенно штатский, в темном тонком плаще и шляпе с захватанными краями, с тросточкой, черенком которой он почесывал себе нос - явление среди людей, носивших погоны, дикое, иного слова не подберешь. Никогда еще в России не было таких военных министров.
Первый Нерчинскнй полк, в котором Семенов получил под свое начало пятую сотню, был собран в пешем строю на станции Раздольная, под Кишиневом. Казаки, видя военного министра, почесывающего тростью нос, стыдливо отводили глаза в сторону. Семенов, стоя во главе своей сотни, тоже стыдливо отводил глаза в сторону: тянуться в струнку перед таким военачальником было все равно что вытягиваться перед поваром.
- Такие вот шпаки в конторской одежде и разлагают армию, - процедил он сквозь сжатые зубы, - а потом хотят заставить ее воевать и одерживать победы...
Именно на этом земляном плацу под завывающую речь военного министра у Семенова и родилась мысль о создании "туземных" добровольческих частей - из народов Восточной Сибири. Это ведь верные люди, хорошие воины, всякие революционные идеи для них все равно что пустой ветер: пронесся - и нет его.
- Как фамилия военного министра? - спросил он у бывшего командира сотни Жуковского, получившего повышение и ставшего войсковым старшиной.
- Керенский!
Несколько дней Семенов, пыхтя от натуги и сдабривая тяжелую работу крупными глотками роскошного бессарабского спотыкача, вишневой водки, корпел над бумагой - излагал свои соображения по поводу создания боевых частей из числа инородцев и "использования кочевников Восточной Сибири для образования из них частей "естественной" (природной) иррегулярной конницы, кладя в основу формирования их принципы исторической конницы времен Чингисхана, внеся в них необходимые коррективы, в соответствии с духом усовершенствованной современной техники". Он торопился - войсковой старшина Жуковский собирался отбыть в Петроград, и Семенов рассчитывал отправить с ним свои соображения. Адресовал он их штатскому недотепе, "кантору", устроившему смотр Первому Нерчинскому полку в Раздольной, - Керенскому.
Отправить по почте бумагу, с таким трудом написанную, означало потерять ее всегда: она пропадет где-нибудь на перегоне между двумя станциями либо будет съедена мышами в канцелярии какого-нибудь третьестепенного чиновника. Чиновники - тыловые крысы - представляли для России опасность не меньшую, чем наступающие полки кайзера.
Всякая бумага бывает действенной, когда к ней "приделаны" ноги, в противном же случае максимум, на что она годится - быть надетой на гвоздь в солдатском сортире. Ноги войскового старшины Жуковского были как нельзя кстати: человек напористый, въедливый, злой, много раз награжденный орденами, а значит - с авторитетом, он любого чиновника запросто мог перекусить зубами. Тем более хорошо известно, как фронтовики относятся к тыловым крысам - любителям французских круассанов и теплых сливок с шоколадом, которые надлежит подавать непременно в постель.
Жуковский уехал в Петроград и, надо отдать ему должное, сумел побывать там во многих начальственных кабинетах. В результате Семенов был вызван телеграммой на берега Невы, в российскую столицу.
Эта телеграмма сыграла в жизни Семенова поворотную роль.
Одновременно из Читы пришло сообщение о том, что Забайкальское казачье войско собирается на свой круг. Требовался делегат от Первого Нерчинского полка. Им стал Григорий Семенов.
Одно совпало с другим. Надлежало ехать в Петроград, а оттуда - в Читу.
В Петрограде Семенов, ни на секунду не сомневаясь в том, что поступает правильно, первым делом явился в приемную военного министра...
Жуковского в городе уже не было, войсковой старшина отбыл в полк - они разминулись по дороге, поэтому Семенову теперь предстояло действовать самостоятельно.
Помощник военного министра князь Туманов отнесся к фронтовику благожелательно.
Поезжайте на Мойку, двадцать, - сказал он, - найдите там полковника Муравьева. Ваша докладная отправлена к нему.
Набережную темной замызганной речушки, окованной гранитом, но тем не менее по-деревенски припахивающей плесенью, Семенов нашел не сразу.