Сомкнувшиеся друг с другом стенки окопов медленно расползлись, комок верблюжьих колючек, прилепившийся к сердцу, будто к порткам, отцепился, сделалось легче дышать. Семенов сбросил с плеча комок земли, сдернул с головы испачканную фуражку, отряхнул ее двумя ударами о руку.
Глаза слезились, ноздри разъедала кислая пироксилиновая вонь, кажется, сердце сидело где-то в глотке, готовое выскочить наружу, но в следующий миг оно нырнуло вниз, хотя полет очередного "чемодана" даже еще не был слышен, сердце уже чувствовало его. Семенов ощутил, вжался спиной в стенку окопа, ногами, ступнями уперся в стенку противоположную, напрягся.
На этот раз "чемодан" всадился в землю еще ближе - гудящая огненная простынь накрыла окоп целиком, выжгла редкие былки травы и унеслась к реке. Людей, сидевших в окопе, подбросило вверх, потом с силой загнало обратно. Земля, взметнувшаяся к небу вместе с раскаленными осколками, также понеслась обратно, на головы казаков, засыпая окопы, заваливая тех, кто в них находился.
- Э-э-э-э! - рассек сердце протяжный крик и умолк - жил родимец на белом свете, исполнял свой ратный долг, и не стало его.
Немецкие "чемоданы" падали одни за другим. Когда прекращалась артиллерийская обработка, появлялась плотная цепь немецких солдат - цветная, разношинельная, состоявшая из егерей, пехотинцев и спешенных кавалеристов.
К вечеру из двадцати восьми офицеров Первого Нерчинского полка, где служил Семенов, в живых осталось только девять. Погиб и командир полка Кузнецов. У соседей уссурийцев, которые форсировали Дресвятицу вместе с забайкальцами, также погиб командир - полковник Куммант.
Пехота, которая должна была поддержать казаков, подпереть наступление, так и не подошла, с той стороны Дресвятицы не переправился ни один человек.
Фольварк Столповчина сгорел дотла, лишь в небо сиротливыми жерлами глядели высокие трубы трех печей да еще лезла, мозолила взгляд черная решетка одной из крыш, с которой ручьем стекла на землю потрескавшаяся черепица; лес, росший неподалеку, был изуродован - ни одного целого дерева.
И все время откуда-то тянуло вонючим, вышибающим слезы дымом.
Безрадостная картнна окружала казаков. Ночью оставшиеся в живых стали подтягиваться к Дресвятице - надо было, пока всех не перебили, уходить к своим.
Кого из казаков можно было похоронить - похоронили прямо в большом длинном окопе, засыпав его землей и вогнав в длинный извивистый холмик несколько деревянных табличек с фамилиями убитых, среди которых - Семенов обратил внимание - была и невольно врезавшаяся в мозг фамилия Слюдянкин; у тех, кого не сумели похоронить, попросили прощения; тела убитых полковников - Кузнецова и Кумманта - унесли с собой, на поспешно сколоченном плотике доставили на другой берег.
Переправа происходила в полной тиши, в непроглядной черноте ночи: казаки ночных атак немцев не опасались - они темноты боялись больше казаков, - поэтому переправились на свой берег без потерь.
Уже стоя на своем берегу, мокрый, усталый, злой, Семенов попытался разглядеть в ночном мраке противоположный берег - и ничего там не увидел. Клубилось, пытаясь взняться к небесам, что-то черное, плотное, неслышно встряхивало землю, но никого и ничего не было видно, словно некий мор навалился на тот берег Дресвятицы. В двух метрах от ног плыла черная холодная вода, уползала куда-то вдаль, растворялась в пространстве, и вместе с ней уползали души погибших на этом несчастливом плацдарме людей - забайкальских и уссурийских казаков. Если бы генерал Орановский кинул бы на плацдарм хотя бы один пехотный полк - казаки смогли потеснить немцев километров на пятьдесят, не меньше, сидели бы сейчас в каком-нибудь замке, дули бы из бочек старое вино... Но нет, не получилось.
Предали казаков. Свои своих же и предали.
Днем, когда догоняли полк - конная армия, оказывается, начала отступать к Цеханову, - на опушке сиротского, с облетевшей листвой леска увидели пехотинцев. При виде их Луков, обычно спокойный, погруженный в себя, не выдержал, в нем словно что-то лопнуло, сорвало сдерживающие клапаны, и он, громко втянув в себя воздух, выдернул шашку из ножен и кинулся на пехотинцев.
- С-суки! - закричал он. - Предатели! Вы нас предали! Предали!
Лицо у Лукова задергалось, поползло в сторону, глаза налились кровью.
- Нельзя, Луков! - наперерез взбесившемуся казаку кинулся Белов, вцепился в руку, сжимающую шашку, попробовал вывернуть ее, но Луков был мужиком дюжим, и тогда Белов ударил его кулаком, будто молотом, по голове - у Лукова только зубы лязгнули.
- С-суки! - продолжал реветь Луков.
- Они-то тут при чем? Это генералов надо долбать, Луков, а не пехтуру. Окопались у нас в штабах немцы, что хотят, то и делают... Разные Ранненкампфы, Орановские и прочие... Гадят нам, гадят, гадят... А пехтура тут ни при чем!
Луков ничего не слышал, продолжал бушевать, спасибо, на помощь Белову подоспел Никифоров, вдвоем они посадили его на землю и отняли шашку. Лишившись шашки, Луков словно враз сломался, опустил голову, плечи у него затряслись. Из его горла выпросталось, смолкло, возникло вновь тоненькое задавленное сипение - страшное, незнакомое, которого мужчина должен был бы стыдиться, но Луков не стыдился.
Потянулись фронтовые будни, похожие друг на друга. Семенов занялся тем, что хорошо умел делать, - носился с казачьими разъездами по немецким тылам и сеял там страх.
Под началом генерала Крымова на Северном фронте находилось две дивизии - Уссурийская конная, куда входили и забайкальцы, и Четвертая Донская казачья. Идея более крупных рейдов по вражеским тылам витала в воздухе давно, увлекала и казаков и штабистов. Увлекся ею и генерал.
Вскоре на его счету было уже пять глубоких рейдов. Ужас при виде казаков охватывал немцев, докатывался до самого Берлина. Короткое слово "казакен" жестким ветром неслось по хуторам и небольшим, очень уютным германским городкам, заставляло бюргеров прятаться в подвалы.
Один из самых лихих рейдов совершили обе дивизии сразу - с прорывом фронта в районе неприметного, но очень гадкого местечка Тришки - оно было укреплено слишком уж хорошо, ни обойти его, ни в лоб взять.
Задача перед казаками была поставлена простая: когда в лоб на Трншки пойдет наша пехота, ударить по этому зловредному, пропитанному кровью местечку с тыла.
После полуторачасового жестокого боя над издырявленными крышами местечка поднялся белый флаг - немцы сдались.
Семенов со своей сотней получил задание прорваться дальше и перерезать в немецком тылу Таурогенское шоссе. Пусть там наберется побольше "воды" - людей, повозок, грузовиков, а потом этот "котелок" накрыть поплотнее крышкой и под днищем разжечь жаркий огонь, все и сварятся. Подъесаул Семенов не удержался, азартно потер руки - такие задания ему нравились.
Сотня его была усилена двумя десятками казаков - получился довольно внушительный отряд. Сметая все на своем пути, он пронесся по нескольким городкам, хуторам и местечкам, рубя выскакивающих к конникам немецких солдат, гикая дико и взбивая до небес серую снежную пыль.
- Казакен, - неслось по хуторам впереди отряда, - казакен!
И захлопывались кованые железные двери погребов, которые невозможно было взять гранатой, скрывая в своей темной глуби перепуганных бюргеров и их домочадцев; жизнь замирала не только на хуторах, где народу раз-два, и обчелся, но даже в городах с населением в несколько десятков тысяч человек. Казаков боялись.
Однако перерезать Таурогенское шоссе сотне Семенова не удалось - слишком большие силы немцев перемещались по нему, перекрыть такую трассу можно было только силами дивизии. Молва о казаках неслась далеко впереди семеновской сотни, и немцы стали заранее готовиться ко всяким неожиданностям, казаков старались не подпустить даже к насыпи - начинали бить из пулеметов. Кроме того, немцы организовали здесь патрулирование, и четыре грузовика постоянно курсировали по Таурогенской дороге туда-сюда: несколько раз казачки пробовали выбраться на шоссе и всякий раз натыкались на грузовики и пулеметы.
Огонь немцы открывали сильный - мышь не проскочит. А казаки - не мышь... Приходилось откатываться от шоссе. И хотя сотню Семенова утяжелили несколькими пушками на конной тяге, но те не помогли летучему отряду - у немцев орудий было более чем достаточно.
Немцы, решив запереть отряд Семенова, бросили против него целый батальон - он-то и должен был загнать казаков в мешок, а заодно взять под усиленную охрану единственный мост через реку Венту.
Впрочем, в мешке этом оказался не только отряд Семенова - оказалась целая дивизия вместе с генералом Крымовым.
Тем не менее занять мост немецкий батальон не успел - его атаковали. Атаковали не только забайкальцы, но и уссурийцы, и приморские драгуны. Батальон отбил атаку, захлебнулась вторая атака, третья также не удалась - немцы выставили перед собой повозки, прикрылись ими и повели шквальный огонь из винтовок и пулеметов.
К той поре подтянулись застрявшие в сырых низинах проселочной дороги пушки, казаки поставили их на прямую наводку, и орудия дали по опрокинутым телегам и фурам несколько залпов. Земля задрожала под ногами - недаром артиллерию зовут "богом войны": вверх полетели колеса от фур, доски, изломанные оглобли, измельченные в мусор деревянные станины повозок - любо-дорого было смотреть на работу артиллеристов.
Семенов стоял рядом с орудиями и наблюдал за стрельбой. Пушки после каждого удара подскакивали в воздух, затем вновь всаживались колесами в грязь, пушкари при выстрелах пригибались, ныряли вниз, словно хотели зарыться в холодную влажную землю: воняло прокисшей капустой, дымом, гнилью, кровью; в стороне безучастные битюги, ничего не слыша, что-то жевали. Битюги давно уже оглохли от стрельбы, но на всякий случай им в уши воткнули по пуку соломы.