Значит, снова можно день, два, может быть, неделю прожить спокойно, обычно: покончив с поварскими обязанностями, слушать медлительные речи Николая Семёновича, смешивать краски, подыскивая новые, верные оттенки.
Разложив у окна в Дуниной комнате свои эскизы, задумал Вася писать по памяти Дунин портрет. Пытаясь вспомнить родные, милые, такие далёкие теперь черты Дуниного лица, он не заметил, как какой-то гулявший посаду хорошо одетый барин, приблизившись, остановился у окна, внимательно разглядывая его этюды.
Неожиданный возглас - "Ну и молодец ты, братец!" - заставил его вздрогнуть и в испуге уронить кисть на пол.
В подошедшем он узнал двоюродного брата графа Ираклия Ивановича - Ивана Алексеевича Моркова, временно живущего в доме.
- Виноват, - залепетал в смущении Вася.
Иван Алексеевич добродушно похлопал его по плечу: - Ничего, малый, не смущайся; а как тебя звать?
- Василий Тропинин, ваше сиятельство!
Иван Алексеевич внимательно стал вглядываться в Васино лицо, припоминая что-то.
- Василий Тропинин? Андрея Тропинина сын? Э, братец мой, да мы с тобой, оказывается, давно знакомы. А ты всё малюешь, неисправимый!
Краска прилила к Васиным щекам, разлилась по всему лицу, захватила лоб, уши, шею. Не понимал он, о каком знакомстве говорит Иван Алексеевич.
- А я совсем о тебе забыл, хотя сам себе слово дал за тебя постоять. Ну, слушай, малый. Пишу сегодня же письмо графу Ираклию Ивановичу. И если он откажется учить тебя, я на свой счёт определю тебя в Академию. Видно, на роду тебе написано быть художником.
От неожиданности, растерянности не сообразил Вася, что ему делать: броситься ли целовать барскую руку, благодарить, смеяться или плакать; но Иван Алексеевич не стал дожидаться изъявлений Васиных чувств и быстро отошёл от окна, занятый своею мыслью.
Часть вторая
Академия художеств
Строгое и чинное здание Академии художеств горделиво застыло на набережной, как бы чванясь перед соседями своей величественностью и красотой. С противоположной стороны глядятся в Неву дворцы богатых вельмож, но здесь, на этом берегу, у Академии нет соперников. Вдоль линий расположились невзрачные мещанские домишки. За плацпарадом протянулся Первый шляхетский корпус, занявший палаты Меньшикова, Петрова любимца. Но где же облупившемуся пёстрому фасаду старенького дворца тягаться с величавой красотой Академии? Всё предусмотрено, всё геометрически правильно в архитектурном квадрате с вписанным в него кругом двором.
Зато как неожиданно и чудесно, обогнув светлосерую чёткую громаду, очутиться в саду! Хорошо, должно быть, здесь летом, когда колышутся зелёные ветки деревьев, когда лиловатые и белые шапочки клевера с любопытством выглядывают из травы. Но и сейчас, зимой, тоже прекрасно. Там, где летом были дорожки и мальчики, играя в пятнашки, убегали вглубь чащи, легла сейчас ровная, пушистая пелена; показавшееся солнце разбрызгало по ней миллиарды самоцветов.
Площадка перед зданием Академии укатана и посыпана жёлтым песком и от неё отходит между чёрными стволами деревьев жёлтая широкая дорожка.
Где-то вдалеке, в глубине здания, задребезжал колокольчик, затем прозвенел ближе, совсем близко, и площадка, молчавшая за минуту до того, загудела, зажужжала в ответ. Наступила большая перемена. Чёрные ленты, потянувшиеся из открытой двери, разорвались, - и рассыпались по саду кучки шинелек с золотыми нашивками и сверкающими на солнце пуговицами.
Морозный воздух взбодрил засидевшихся в душных классах воспитанников, прогнал скуку, навеянную уроками.
Гувернёры занялись частными разговорами, отвернувшись от своих питомцев, и облегчённо вздохнули десятки сердец под мундирчиками из толстого чёрного сукна. Малыши забегали, завозились.
На краю площадки, у забора, отделяющего сад от 1-й линии, остановилась небольшая группа старших воспитанков - это уже взрослые молодые люди, им нет дела до ласпрёй и драк мелюзги, их волнуют иные вопросы.
Странно выделяется среди треуголок и форменных шинелей партикулярное платье и вязаная шапочка плотного сероглазого юноши - Василия Тропинина. Тропинин не состоит в числе воспитанников Академии художеств. Он крепостной, а устав Академии гласит, что можно принимать всех мальчиков, какого бы звания они ни были, "исключая одних крепостных, не имеющих от господ своих увольнения".
Тропинин - приватный ученик советника Щукина, но пользуется правом посещать художнические классы и мастерские Академии.
Не полагалось бы, казалось, крепостному проводить с воспитанниками рекреационные часы. Ну, да что поделаешь? Учатся вместе, хочется и погулять вместе, а главное - сам президент, граф Александр Сергеевич Строганов, смотрит сквозь пальцы на это попущение. Слишком много его собственных крепостных в Академии, чтобы кто-нибудь, кто поменьше рангом, осмелился указать на нарушение правил.
И Тропинину предоставлена возможность проводить часы досуга с товарищами, вслушиваться в их споры и разногласия; сам же он, молчаливый и застенчивый, редко решается сказать своё мнение.
Сейчас один из обычных споров - гипсу или натуре должно отдать предпочтение - волнует собравшихся.
- Нет уж, братцы, что ни говори, а без антика никак нельзя. Где ещё, кроме древности, можно увидеть эти строгие, правильные тела, эту непревзойдённую доселе красоту?! Наше дело - только подражать, подражать, только копировать!..
Ну тебя к лешему! "Подражать, подражать"! - передразнивая говорившего, захрипел чей-то басок. - А по мне, - закончил он придушенным шепотком, оглядываясь деловито по сторонам, - только тогда художник станет настоящим художником, когда он оставит в покое олимпийских богов, то бишь всех Зевсом и Аполлонов, когда перестанет обезьянничать, когда обратится к предметам окружающим, близким его сердцу.
- Эк, куда хватил!
- Замолчи, богохульник!
- Нам далеко до совершенства древних! Мы все слышали "Рассуждение" почётного любителя Академии - Михаила Никитича Муравьёва, а всё же, что бы ни говорил сей почтенный муж, далеко Лосенкову до Рафаэля, Угрюмову - до Микель Анджело; и не станешь же ты сравнивать с Рембрандтом даже Левицкого, хотя и многих "остановил щастливой кистью цвет юности и гордость преходящих лет".
- Ну что из этого? - отозвался тонкий рыжеволосый юноша Варнек. - Я присоединяюсь к Петру, - метнул он взгляд в сторону хрипловатого баска, - не древним гигантам должны мы подражать, а единственно натуре. Совершенной натуры я ничего найти не надеюсь!
Тропинин стоял возле Варнека. Он не вмешивался в разговор, но, видно было, принимал в нём живейшее участие; об этом свидетельствовали и необычайно заблестевшие глаза, и лихо вскудрявившиеся из-под круглой шапочки волосы, и выражение энтузиазма, что проступило на его спокойном и ласковом лице. С жадностью ловя каждое слово интересного и оживлённого спора, он переводил глаза то с медноволосой головы Варнека на красивое лицо Ореста Кипренского, то с Ореста на энергичного защитника "натуры".
Казалось, вот-вот он переборет застенчивость, зальётся алой краской и скажет своё мнение, но вдруг громкий задорный возглас прервал спорящих:
- Эй, мазуны, покуда вы лясы точите, я дело делаю! Глядите-ка сюда, новая Венера Медичейская открыта!
Весёлой гурьбой повернули к высокой лапчатой ели, из-за веток которой выглядывала женская снеговая головка. Подошли ближе. В изогнутой кокетливой позе древней богини красовалась хорошо всем знакомая курносенькая дочка эконома, Машенька Пахомова.
- Ай да Юрка, ай да молодец! И впрямь богиня!
- А я так знаю, для кого она поистине богиня и даже единственная!
Удачливый скульптор хитро подмигнул в сторону Тропинина, лицо которого пылало, как зарево.
- Вот так Васенька! Скромник! Притворщик!
- Чем не невеста? Хорошо бы честным пирком да за свадебку…
Кипренский весело рассмеялся и вдруг осекся, как бы вспомнив что-то.
Сразу потухло лицо Тропинина.
В одном из низеньких строений, примыкавших к саду, раскрылась форточка, и любопытная головка, привлечённая смехом и шутками, выглянула в сад.
- Вот и Марья Архиповна собственной персоной.
- Пожалуйте полюбоваться на свой портрет.
- Что ты, что ты?! - зашикали благоразумные.
Машенька и не собиралась выходить в сад. Она поднесла палец к губам, показывая глазами на приближающихся гувернёров. Скульптор ударил носком ноги в своё изваяние, и богини Машеньки как не бывало.
На её месте лежала бесформенная куча снега. Живая Машенька захлопнула форточку.
Одиноким и грустным казалось покинутое ею окно.
Совсем близко уже были гувернёры. За ними стройными парами шествовали воспитанники. Заливался колокольчик, и запоздавшие спорщики чинно и скромно поплелись последними парами.