- Я твоя мать! - заявила Агриппина, гордо вскинув голову, но Сенеке почудилось, что в голосе ее не было достаточной уверенности.
Словно в подтверждение этому Нерон спросил:
- Ты уверена?! - И добавил, так как она промолчала: - Я не уверен. Уйди!
И тут случилось невероятное: не сводя глаз с сына, Агриппина стала отступать и, ткнувшись спиной в дверь, вышла. Губы Нерона раздвинулись в нехорошей улыбке, и в единое мгновение Сенека понял, что Агриппина обречена. Он замер.
Глава пятая
Тогда же Сенека почувствовал, что это начало конца. Трудно было предположить, может ли его что-то спасти или не может. Агриппина имела власть над Нероном только до тех пор, пока он ей это позволял. Настало время, когда он не позволил, и возвращения к прежнему положению быть не могло. Это обстоятельство Сенека осознавал вполне, и строить иллюзии на сей счет было и бессмысленно, и опасно. Вопрос состоял в том, что же делать теперь ему самому.
Он не впервые в жизни вставал на сторону сильного и не считал это предательством. Более всего в жизни он доверял не чувствам, а здравому смыслу, следовательно, и сейчас ему необходимо было поступить здраво.
Нерон победил, и он встанет на сторону Нерона. Пока еще он имеет влияние на императора. Другое дело, сколь долго он будет иметь это влияние и насколько оно окажется сильным.
Встать на сторону Нерона значило выступить против Агриппины. Но он не хотел выступать против нее: не потому, что до сих пор еще любил, а потому, что понимал: после нее настанет его очередь - Нерон пойдет до конца, и Сенеке вряд ли удастся выйти из игры. Значит, чем дольше продержится Агриппина, тем дольше продержится и сам Сенека. По крайней мере, это выигрыш во времени. Правда, говорить о выигрыше во времени, когда тебе шестьдесят пять лет, несколько опрометчиво, но все же.
В последнее время, после того памятного разговора матери с сыном, Сенека избегал встреч с Агриппиной. Он видел, что так же поступает и Афраний Бурр. Значит, все правильно и Бурр мыслит в том же направлении, что и он, Сенека.
Однажды Нерон позвал его к себе и, глядя в окно и стоя спиной к Сенеке - при важном разговоре он всегда старался избегать глаз собеседника,- сказал:
- Тебе известно, мой Луций, что мать готовит против меня заговор? Или ты скажешь, что тебе ничего не известно?
Спросил он это почти будничным голосом, почти лениво, но Сенека понял - от ответа зависит его собственная судьба и выговорил как можно спокойнее:
- Да, император, мне это хорошо известно.
Нерон не ожидал ничего подобного. Сенека видел,
как дрогнули его плечи. Медленно повернувшись и прищурившись (Нерон был близорук), он недоуменно посмотрел на собеседника и произнес с запинкой:
- В-о-т как? Почему же ты не предупредил меня?
- Я посчитал, что еще не время беспокоить тебя этим,- с поклоном сказал Сенека.- Пока это только разговоры, и мне не хотелось раньше времени бросать тень на мать императора.
- Бросать тень на мать императора,- недовольно проговорил Нерон и поманил Сенеку ленивым движением руки.- Встань к свету, я хочу лучше видеть тебя.
Сенека подошел. Нерон, приблизившись к нему, внимательно, словно тот был статуей, смотрел на его лицо. И вдруг, отступив на шаг и театрально подняв правую руку, прочитал по-гречески из своего любимого Гомера:
(Третий был с ними глашатай) и сведать послал их...
Двух расторопнейших самых товарищей наших я выбрал.
Некоторое время он оставался в этой позе, красуясь перед единственным зрителем, и Сенека счел за лучшее изобразить на лице некое подобие восторга. Нерон милостиво улыбнулся и опустил руку.
- Ну как? - спросил он.
- У меня нет слов! - Сенека развел руки в стороны и чуть склонил голову набок.
- Я спрашиваю о другом,- уточнил Нерон, опустив глаза.
- Прости, если я не сумел понять,- быстро сказал Сенека,- но твоя декламация...- Он сделал паузу, как бы подбирая лучшее определение, а на самом деле ожидая, чтобы Нерон перебил его.
Так и случилось. Нерон сделал протестующий жест и проговорил, не поднимая глаз:
- Оставим это. Ты понял, что я имел в виду, сказав: "Двух расторопнейших самых товарищей наших я выбрал"?
- Я не смею,- поклонился Сенека.
- Говори! - подняв наконец глаза и величественно откинув голову, приказал император.
- Я не смею думать,- повторил Сенека,- что ты имел в виду меня и...
- И кого еще?
- Афрания Бурра,- сказал Сенека на выдохе, словно ему трудно было произнести это имя.
Нерон снова с прищуром посмотрел на него и, чуть помедлив, кивнул:
- Ты правильно меня понял, мой Луций. Я считаю тебя и Афрания своими первыми друзьями. Но тебя, конечно, наипервейшим,- добавил он, подняв вверх указательный палец.- Ты знаешь, я всегда был примерным сыном и никто не мог бы упрекнуть меня в непочтительности к матери. Разве это не так?
- Это так, император,- с медленным кивком подтвердил Сенека,- Никто не может упрекнуть.
- Вот видишь, ты сам говоришь,- сказал Нерон так, будто это Сенека уверил его, что он всегда почитал мать и что упрекать его не в чем.- Но сейчас я не принадлежу себе и не могу быть просто сыном.
- Ты принадлежишь Риму,- заметил Сенека, но тут же подумал, что его слова прозвучали двусмысленно, и добавил: - И Рим принадлежит тебе.
Нерон удовлетворенно кивнул и вдруг сказал совсем другим тоном, хитро подмигнув собеседнику:
- Знаешь, иногда мне хочется изнасиловать Рим как непорочную весталку. Или ты считаешь, что мой Рим скорее площадная девка, чем весталка?
- Я полагаю, что твой Рим многолик,- уклончиво ответил Сенека.
- Может быть,- задумчиво проговорил Нерон, словно решая про себя, на кого же больше похож его Рим.- Но вернемся к моей матери. Значит, ты считаешь, что она готовит заговор? Но в этом случае я не могу вести себя как почтительный сын. Ведь я император, а власть императора священна. Ты думаешь иначе?
- Власть императора священна,- повторил Сенека, стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже,- и никто не вправе посягнуть на нее.
- Ты имеешь в виду и мою мать? - быстро проговорил Нерон, пригнувшись к собеседнику и заглядывая в его глаза снизу вверх.
- И ее тоже! - веско кивнул Сенека.
- Хорошо.- Нерон отошел к столу и, опершись на его край, продолжил: - Посоветуйся с Афранием, что тут можно сделать, а потом вместе приходите ко мне. И еще. Попытайся поговорить с матерью, может быть, ты ей сумеешь внушить...
Он не договорил, как видно, не зная (или не желая говорить об этом открыто), что должен внушить матери Сенека. Но последний сказал:
- Я все понял, император,- и, повинуясь милостивому, но твердому жесту Нерона, вышел.
Никогда еще до этого Нерон не разговаривал с ним так, как сейчас: впервые он говорил с Сенекой не как с учителем, а как с придворным. "Что ж,- подумал Сенека,- когда-то же это должно было случиться".
У дверей он столкнулся с Актой. Дочь раба, несостоявшаяся супруга императора, она все еще имела влияние на Нерона, хотя и не такое сильное, как прежде. Но держалась она высокомерно и едва взглянула на Сенеку. Последний дружески ей улыбнулся - никто не знает, какую силу при дворе сможет еще взять эта распутница.
- Приветствую тебя, великолепная Акта,- сказал он с поклоном.
Она едва заметно повела в его сторону глазами и, покачивая пышными плечами, прошла мимо, не удостоив его ответом.
"Или Рим выродился окончательно, или мне пора на покой,- угрюмо подумал Сенека,- раз эта девка имеет смелость не замечать меня, как какого-нибудь простолюдина. Надо бежать отсюда как можно скорее".
Но он знал, что бежать ему некуда. Такие люди, как он, не могут уйти на покой.
- Значит, или гибель, или изгнание,- произнес он вслух.- Или...
При последнем слове он настороженно посмотрел по сторонам и, усмехнувшись чему-то своему, быстро зашагал вдоль галереи дворца.
В тот же день, не переговорив с Афранием Бурром, он отправился на виллу, где прятал Никия. Всю дорогу он размышлял о пришедшей ему в голову идее. Она была опасна, очень опасна, по-настоящему и смертельно опасна. Но разве у него есть выбор? Не сама смерть страшила его, но ожидание смерти. Это ожидание для него еще унизительней, чем презрение этой беспутной девки, жалкой вольноотпущенницы, встреченной им у дверей комнаты императора. Нет, он не будет ждать, он начнет действовать. Власть императора, может быть, и священна, но разве священен сам император?! Кто из предшественников Нерона умер своей смертью? Один только Божественный Август. А остальные? Тиберия придушили подушкой, Калигулу закололи у входа в цирк, Клавдия отравили грибами. Чем же Нерон лучше их и почему его должна ждать более счастливая судьба?
Нет, он, Анней Луций Сенека, не станет участвовать в заговорах, не будет нанимать убийц, не будет подмешивать яд в пищу. Нет, он подарит Нерону меч - не боевой меч, а игрушку для забавы. Пусть только Нерон не расстается с ним, пусть держит все время при себе, пусть забавляется сколько душе угодно. Ему не нужно знать, что эта безобидная с виду игрушка станет орудием смерти, если он позволит себе посягнуть на свободу и жизнь его, Сенеки. Если не будет посягать, то проживет долго, а если позволит себе что-то - умрет.
Никий - вот его меч: подарок праведного Павла он превратил в смертельное оружие.