Тот молча умылся и молча поел. Потом сел на пол у окна, вытянув ноги. Слабый огонь светильника не освещал его глубоко посаженных глаз, и Симон видел на лице гостя только два черных провала.
- Ты неплохо устроился в Риме,- проговорил мужчина после продолжительного молчания, когда Симону стало казаться, что тот незаметно уснул.- Не жалеешь масла,- он кивнул в сторону светильника.- Большинство наших братьев в провинции не имеют такого. Это те, кто остался жив, а тебе известно, сколько их погибло по воле проклятого Нерона?
Последнее он выговорил так, будто Симон был в этом виноват. Но Симон промолчал, только едва слышно вздохнул.
- А ты знаешь, сколько еще может погибнуть? - не возвышая голоса, но так, словно он его возвысил, продолжил мужчина.- Римляне не успокоятся, пока не истребят всех. Разве не так? Отвечай!
- Я не знаю,- с трудом выговорил Симон.
Тот, кто назвал себя Онисимом, недобро усмехнулся:
- Может быть, ты не хочешь знать?! Может быть, тебя не заботит судьба твоих братьев?! Ты отсиживаешься в Риме, ешь и пьешь вдоволь, купаешься в роскоши,- он опять показал на светильник,- и ни о чем не хочешь думать. Так? Я правильно говорю?
- Я... я...- с обидой в голосе начал было Симон, но Онисим не дал ему говорить.
- Такие, как ты, не нужны Богу,- пророкотал он.- Такие, как ты, хуже римлян.
Симону хотелось возразить, но он не мог решиться. Этот человек подавлял его. Его голосом говорила власть. И, несмотря на всю несправедливость обвинений гостя, Симон вдруг и в самом деле почувствовал себя виноватым. Он даже не посмел спросить, откуда этот человек знает его, откуда ему известно, что он разговаривал в Фарсале с учителем. Он не удивился бы, перескажи этот Онисим весь их разговор.
- Тебе, конечно, известно, что Павел в тюрьме,- после молчания проговорил Онисим, и голос его зазвучал сейчас чуть мягче.- Мы считали его учителем, хотя и не таким великим, как Петр и Иаков: ты же знаешь, они видели Иисуса, а он нет. Кроме того, он часто проявлял слабость, и его ученость вредила ему. Бог требует веры, а не учености. Вера проста, хотя дается нелегко, а ученость делает ее сложной и многим непонятной. Ученость только обволакивает веру умными словами и заменяет собой суть самой веры. Простому человеку это непонятно, простой человек начинает видеть в таком учителе господина, а не брата, а Иисус учил, что не должно быть ни рабов, ни господ. Учитель Петр и учитель Иаков много раз говорили об этом Павлу, но он не хотел внимать их советам - ученость мешала ему. Повторяю еще раз: ученый не может быть братом простому человеку, потому что ученость есть привилегия господ. Ты согласен с этим? Отвечай!
Симон не знал, что ответить: и слова, и тон Они-сима обижали его и совсем ему не нравились. Ему не нравилось, что Онисим говорит об учителе в прошедшем времени, будто тот умер. Ему не нравилось, что он называет учителя господином. Павел - великий учитель, а не господин, и его ученость тут ни при чем. Симон слышал, что Петр и Иаков в чем-то не согласны с учителем, но никогда не вникал в суть этих разногласий. Он маленький человек, и его это не касается. Он знал одно - Павел великий учитель и он, Симон, любит его больше жизни.
- Отвечай же! - повторил Онисим повелительно.- Ты согласен?
И Симон предал учителя, он сказал:
- Да.
Ему показалось, что Онисим улыбнулся - в черных провалах глаз блеснул огонь.
- Сам учитель Петр послал меня к тебе,- сказал он.- Он хочет говорить с тобой о Никии, одном из учеников Павла.
Симон вздрогнул, хотя вполне ожидал, что разговор не минет Никия.
- Что хочет от меня учитель Петр? - Симон сам удивился той твердости, с которой он это произнес.
Снова глаза Онисима блеснули:
- Если наши сведения верны, этот Никий находится сейчас у императора Нерона. Это так, скажи мне?
Симон не ответил, и Онисим в этот раз не стал настаивать. Он сказал:
- Ты знаешь, сколько злодеяний совершил в отношении наших братьев Нерон, и ты должен понимать, сколько он еще совершит. Со времени Ирода Великого народ не знал такого чудовища. Или ты думаешь иначе?
- Что хочет от меня учитель Петр? - снова спросил он вместо ответа.
Онисим недовольно помолчал, потом сказал, понизив голос:
- Никий должен убить Нерона, и ты передашь ему
это.
- Так хочешь ты? - Симон почувствовал, что страх перед гостем проходит.
- Так хочет учитель Петр,- хрипло выговорил Онисим.- Так хочет учитель Иаков. Так хочет Бог.
"Это ты думаешь, что так хочет Бог",- хотелось сказать Симону, но он промолчал.
- Ты понял мои слова? - спросил Онисим, и в голосе его была теперь нескрываемая угроза.
- Я понял тебя,- кивнул Симон, улыбнувшись одними губами (при неярком свете в комнате гость вряд ли мог это заметить).
- Значит, ты сделаешь то, что хочет учитель Петр и учитель Иаков? - Гость спрашивал с какою-то особенной строгостью и, подавшись вперед, внимательно посмотрел в лицо Симона,
- Я не знаю,- ответил Симон, в этот раз прямо глядя в глаза гостю.- Я не могу увидеть Никия.
- Что значит, не можешь?
- Это значит, что меня не пускают во дворец, а он живет там.
- Но он не может находиться там все время, когда-то же он должен выходить.
- Я не знаю, когда он выходит,- чуть раздраженно проговорил Симон,- преторианская стража не докладывает мне об этом. И если даже я смогу его увидеть, то только издалека. Или ты полагаешь, я прокричу Никию, что он должен убить императора? Ты, наверное, не жил в Риме и не понимаешь...
- Я все понял,- резко перебил его Онисим,- ты отказываешься сделать то, что приказывает тебе учитель Петр.
- Я не отказываюсь, я не могу.
- Я тебе не верю, ты лжешь!
- Ты можешь не верить мне, но это правда,- в тон Онисиму жестко выговорил Симон.
Онисим вздохнул и встал.
- Берегись, Симон из Эдессы,- сказал он, подойдя к двери и глядя на Симона сверху вниз,- ты знаешь, как мы поступаем с отступниками.
- Ты угрожаешь мне? - Симон встал.
- Я даю тебе время одуматься,- сказал Онисим чуть дрогнувшим от злобы голосом, и Симону показалось, ;что тот может его ударить.- Если этого не произойдет - берегись! Мы покараем и тебя, и Никия вместе с проклятым Нероном. Тот, кто не хочет убить чудовище, служит ему. Знай, каждую минуту я буду следить за тобой, следить и ждать. Не испытывай моего терпения и не губи свою душу.
- Я не верю, что учитель Петр послал тебя! - воскликнул Симон, отступая на шаг.- Учитель Петр милосерден, а ты...
- Все сказано! - перебил его Онисим и, более ничего не добавив, вышел в дверь.
Когда шаги гостя затихли в ночи. Симон опустился на пол и долго сидел так, настороженно вглядываясь в темный угол комнаты. Ему все время казалось, что кто-то наблюдает за ним оттуда.
Глава вторая
Прошло не так много времени с того дня, как Никий впервые вошел во дворец и остался здесь, но ему казалось, что он живет тут давным-давно. Он сделался своим человеком у Нерона, словно знал императора с самого детства, словно был не безвестным провинциалом, волею случая попавшим в Рим, а родственником Нерона и даже его братом. Кровным братом, а не таким, какими считали себя все в христианской общине Александрии, а потом Фарсала.
Об общине он вспоминал редко и гнал прочь такие воспоминания, а по прежней жизни не тосковал совсем. Он даже не мог теперь сказать, любит ли он учителя Павла так же, как любил его прежде. Иногда он думал, что любит, а иногда... Та, прежняя жизнь теперь казалась ему скучной, лишенной той энергии, какую он постоянно ощущал здесь, при дворе Нерона. Да, он видел много гадостей, тут распутство и излишества считались нормой, но все это не возмущало его так, как возмущало прежде, когда он лишь слышал об этом, но не видел сам. Никогда он не думал, что к этому можно привыкнуть, но привык очень быстро.
То, что сообщил ему Симон во время их последней встречи, было воспринято Никием как знак. Павел все умел предугадывать заранее, и это он предугадал тоже. Сам Нерон нравился Никию в той же мере, в какой не нравилось все его окружение. Все эти чванливые патриции, заискивающие перед императором, казались ему жалкими. Порой он говорил себе, удивляясь: "И это римский патриций? И это римский всадник?" Они отличались от актеров и вольноотпущенников, во множестве живущих при дворе, только тем, что в отсутствие Нерона напускали на себя высокомерие и смотрели на окружающих свысока. Но лишь только Нерон оказывался рядом, все их высокомерие исчезало, и они готовы были исполнять все прихоти императора, а в этом смысле император был большой искусник.
Даже самые близкие к Нерону люди - такие, как командир преторианцев Афраний Бурр и Анней Сенека, который еще так недавно казался Никию едва ли не лучшим из живущих,- даже они вызывали в нем презрительную усмешку. По крайней мере, Нерон вертел ими как хотел. И этим он нравился Никию больше всего. В них не было жизни, а в нем она была.
Порой Никию казалось, что все те поступки и деяния, которые принято называть мерзкими, Нерон совершал не вследствие своего дурного нрава, а лишь ради того, чтобы посмотреть, что еще смогут вытерпеть эти надутые сенаторы. Казалось, они могли вытерпеть все и унижения принимали с радостью. Никию было непонятно, чем же еще силен Рим, если такие стоят на высших ступенях государственной лестницы. Отсюда, из дворца, Рим не представлялся великим, он представлялся жалким. Может быть, все дело в том, что живущие за стенами дворца люди, то есть народ, не знают, что стены скрывают жалких шутов и фигляров? Кажется, это понимали только Нерон и он, Никий.
Нерон полюбил Никия. Он часто спрашивал, когда они оставались одни: