- Но ты хочешь меня? Ты любишь меня? Скажи! - Агриппина подвинулась к краю и спустила ноги на пол.
- Да, да! - проговорил он как можно убедительнее, но все же отступил еще на шаг.- Конечно, я люблю тебя. Я не думал, что так... но теперь, теперь понял... Постой.- Он сделал предостерегающий жест, потому что она собиралась встать.- Лучше я приду к тебе. Завтра. Даже сегодня вечером. Ты отправишь слуг, и никто не сможет нам помещать. А потом мы уедем куда-нибудь вместе. Например, к морю, в Байи.
- В Байи? - переспросила она, недоверчиво на него глядя.- Но ты не обманываешь меня, Нерон?
Он пожал плечами и сделал удивленное лицо:
- Нет, ты же видишь!
- Значит, ты придешь сегодня вечером?
- Ну да,- кивнул он.
- И мы будем вместе?
- Да, да!
- И ты будешь любить меня?
- Я буду любить тебя.- Нерон не без напряжения улыбнулся.
Она встала, подошла к нему, протянула руки:
- Тогда поцелуй меня.
Он пригнулся и коснулся губами ее губ.
- Не так, не так! - горячо прошептала она, вытянув вперед губы и закрыв глаза.
Несколько мгновений помедлив, он обхватил ее за плечи и прижался губами к ее губам.
Этот поцелуй был продолжительнее первого. Наконец Нерон оторвал ее от себя:
- Теперь иди и жди меня дома.
- Сегодня вечером?
- Да. Я же сказал,- ответил он, с трудом подавив раздражение.
- Если ты не придешь, я умру.- Она пристально на него глядела.
Он вздохнул нетерпеливо:
- Приду. Только сейчас...- он указал рукой в сторону двери.- Сейчас тебе лучше уйти.
- Хорошо,- кивнула она.- Прощай!
Агриппина одернула платье, поправила прическу и, твердо ступая и держа голову прямо, вышла.
Нерон расслабленно опустился на край ложа.
- Марк! - позвал он.- Подойди ко мне.
Отон вышел из-за статуи и осторожно двинулся к Нерону. Лицо его было бледным, а глаза лихорадочно блестели.
- Ты помнишь...- начал было Нерон, но спазм сдавил ему горло, и он не договорил.
Отон с тревогой на лице пригнулся к нему:
- Я слушаю... император.
Нерон поднял голову, посмотрел так, словно только что увидел.
- А-а,- протянул он,- это ты?
- Слушаю тебя,- осторожно произнес Отон.
- Пойди и скажи Афранию, чтобы он ни в коем случае не пускал мою мать во дворец. Ты понял меня? Она не должна появляться здесь ни при каких обстоятельствах.
- Я приведу Афрания сюда.
- Нет! - воскликнул Нерон сердито.- Ты передашь ему мое желание и добавишь, что я не хочу видеть его... пока. Иди.
Отон поклонился и пошел к двери.
- Вот еще что,- окликнул его Нерон.- Приведешь мне вечером твою жену Поппею.- Он чуть помедлил и договорил с усмешкой: - Я все же хочу посмотреть на нее со стороны.
Когда Нерон остался один, он подошел к ложу и, наклонившись к тому самому месту, где только что сидела Агриппина, понюхал простыню.
Глава тринадцатая
Поппея не была красавицей, по крайней мере не числилась в первых красавицах Рима. Она и сама не считала себя красавицей. Впрочем, ее это не очень заботило, потому что она умела хорошо чувствовать мужчин. Это чувствование оказалось таким же даром природы, каким бывает красота, и даже значительно более ценным. Поппея не смогла бы объяснить даже себе самой, как она покоряет мужчин, она просто делала это. Все известные приемы обольщения казались ей глупостью, и она не понимала, почему мужчины все-таки им поддаются. Вообще-то она не уважала мужчин и ни к одному из них не испытывала настоящей страсти. Главным образом потому, что видела - все они хотят от нее одного - удовольствия. Но она принимала как данность, как закон неба, тот факт, что мужчины правят миром и без их помощи ничего стоящего добиться в этой жизни нельзя. Мужчины хотели от женщины удовольствия, и она давала им его, и тут не нужны лишние приемы, а всего только стоит дать понять и почувствовать мужчине, что и сама она испытывает от связи с ним удовольствие. И нечто большее, чем удовольствие,- радость.
Любого мужчину - умного или глупого, патриция или плебея - можно было взять этим, потому что каждый из них желал видеть себя самым-самым: самым сильным, самым страстным, самым великим. За это мужчина мог дать женщине все, что имел, и сделать все, на что оказывался способен. Беда была лишь в том, что Поппея хотела слишком многого, более того, что ей могли предложить.
Родители выдали ее замуж за Марка Отона, и она считала это хорошей партией, хотя не любила мужа. Впрочем, как и всех других мужчин, которых знала. Из них Марк оказался все-таки самым лучшим. Во-первых, он был хорошего рода, хотя и этрусского, а не римского, во-вторых, был богат, в-третьих, всегда оставался своим человеком при дворе, а при последнем принципате считался другом императора Нерона. Да и сам он был человеком неплохим: ровного характера, достаточной смелости и достаточного ума. Правда, достаточным его ум оказался только для других людей, а для Поппеи его явно не хватило.
Дело в том, что Марк Отон не хотел становиться императором, а Поппея больше всего на свете желала быть женой императора. Она с сожалением думала о том, что родилась римлянкой. Родись она, к примеру, в Египте, она бы имела шанс стать царицей, подобно Клеопатре. Но в Риме такое невозможно - грубые мужчины видели в женщине лишь способ получить удовольствие и ничего более, а значит, самое большее, на что могла рассчитывать женщина, это стать женой или любовницей императора. Не самая высокая ступень, но, по крайней мере, близкая к высокой.
Она заговорила об этом с Отоном уже через несколько недель после замужества. Сказала, что готова сделать все, чтобы он стал императором. Он рассмеялся (ведь мужчина считает любую женщину глупей себя), сказал:
- А ты не хочешь, чтобы я стал богом или хотя бы полубогом, например как Геракл?
- Богом стать нельзя,- отвечала она серьезно, не обращая внимания на его насмешливый тон,- им нужно родиться. А императором можно сделаться, стать.
- Но разве это не судьба? - спросил он уже без насмешки.
- Судьба,- подтвердила она.
Он улыбнулся, развел руки в стороны:
- Значит, у меня другая судьба.
- У человека та судьба, которую он выберет и с которой сумеет управиться.
- Значит, ты не веришь в предназначение, данное каждому из нас богами?
Поппея пристально на него посмотрела, прежде чем ответить:
- Боги благоприятствуют лучшим и любят сильных. Я хочу, Марк, чтобы ты стал сильным.
На его лице выразилось недовольство. Он встал и, шагнув к двери, не глядя на нее, сказал:
- Запомни, я не желаю слышать такое. Никогда.
И он вышел, сердито топая.
- Значит, мне придется думать об этом самой,- произнесла она вполголоса и странно усмехнулась.
И она в самом деле думала об этом - каждый день и каждую ночь. Даже тогда, когда муж сжимал ее в объятиях, нашептывая то нежные, то стыдные слова. И когда она отвечала ему страстным шепотом и движением тела - и тогда она думала об этом. Но тот их разговор о ее мечте был первым и последним. Несколько раз, особенно наутро после бурных ночей, когда они лежали расслабленные и удовлетворенные (Марк, разумеется, совершенно удовлетворенный), касаясь друг друга телами, он спрашивал ее:
- Скажи мне, Поппея, ты счастлива со мной?
- Я счастлива с тобой, Марк,- отвечала она.
- И ты больше ничего не хочешь от меня? Не хочешь, чтобы я стал... кем-то другим?
- Нет. Мне так хорошо с тобой.
Она не лгала, ей было хорошо с ним. Обыкновенная женщина и не могла желать лучшего. Но Поппея не считала себя обыкновенной женщиной - только чуть-чуть, только когда бывала с Марком.
Когда Марк Отон вошел в число друзей нового императора, а потом стал считаться его самым близким другом, она поняла, что наступил ее час. Она стала еще нежнее, еще внимательнее к мужу, доставляла ему ночами самые изысканные и необыкновенные удовольствия. Короче, сделалась самой лучшей женой, которую только можно вообразить.
Марк в самом деле был от нее без ума. И это при том, что его дружба с императором Нероном требовала от него вещей, несовместимых с понятием примерного мужа. Бесконечные пиры, ночные кутежи в обществе самых развратных и самых гнусных женщин, путешествия по грязным притонам Рима и... снова кутежи и пиры.
Поппея не ревновала, ей было чуждо это глупое чувство. Она улыбалась Марку, в каком бы виде он ни являлся домой. Она не делала брезгливого лица, когда он обнимал ее, обдавая запахом вина и продажных женщин. И в такие минуты шептала, что любит его, что счастлива с ним и что лучше ее Марка нет мужчины на свете.
О Марк, глупый Марк! Она добилась того, к чему стремилась: он стал восхвалять ее в кругу своих друзей (он сам признавался ей в этом), превозносить замечательные достоинства ее души и тела. Она не знала только, говорил ли он о ней с императором Нероном, хотя, конечно, его разговоры о ней с другими вряд ли могли не дойти до императора. Но он должен был когда-нибудь заговорить с ним самим, и она ждала, ждала этого, нетерпеливо ждала, хотя внешне ничего нельзя было заметить.
В тот день он вернулся домой засветло (что случалось крайне редко), и весь вид его был потерянным и угрюмым. Она, как обычно, встретила его ласково, сказала, что так скучала без него, думала, не вынесет разлуки. Он ничего не отвечал и прятал глаза, только вздыхал виновато.
- Что с тобой, мой Марк? - спросила она, нежно гладя его щеку и стараясь заглянуть в глаза.- Ну, посмотри же, посмотри на меня. Что-нибудь случилось? Расскажи, не бойся, ты же знаешь, я всегда с тобой, все для тебя сделаю. Так что же случилось? Скажи.