Слугам Салюстия Теренций сказал (об этом строго-настрого еще на вилле предупредил его Анней Луций Сенека), что они с Никием прибыли из Александрии, что Никий врач и приехал по специальному приглашению Салюстия. Расспрашивающие недоверчиво поводили головами, говоря, что врач слишком молод, и интересовались насмешливо: "Что, в Риме уже перевелись собственные врачи?" Но Теренций быстро угомонил насмешников - он имел большой опыт обращения с этим народом. Он строго заметил, что не дело слуг вмешиваться в дела господ и если их хозяин Салюстий пригласил такого врача, то ему виднее и что человек, бывающий у императора, наверное, сумеет разобраться, какой врач ему нужен. Еще он добавил назидательно:
- Не знаю, как у вас в Риме, а у нас в Александрии господа легко укорачивают длинные языки, не прибегая к помощи врача.
Слуги недобро посмотрели на Теренция, но глупые расспросы прекратили. После этого разговора, если Теренций что-то спрашивал по хозяйству, ему отвечали угрюмо и неохотно, но Теренцию это было безразлич-но - близкое общение со слугами всегда казалось ему унизительным.
Чтобы яйца быстрее протухли, Теренций проколол каждое иглой и присыпал землей. Из разговора слуг он узнал, что их хозяин Салюстий серьезно болен - он теряет голос. Еще он услышал, что за Салюстием присылали от императора, тот был во дворце, но вскоре вернулся, бледный и раздосадованный. Со слугами актер разговаривал знаками и очень сердился, когда его не сразу понимали. Впрочем, на помощь неизменно приходил Никий, который, казалось, ни на минуту не покидал актера и даже спал в соседнем помещении с открытой дверью. Теренций понимал, что за всеми этими действиями что-то кроется, но, конечно, не мог понять что. Впрочем, он не очень и любопытствовал.
Однажды утром Никий, узнав, что яйца готовы, приказал принести их и молоко ослицы в спальню Салюстия. Когда Теренций вошел, Никий и актер о чем-то возбужденно разговаривали сердитыми голосами.
Салюстий неприязненно посмотрел на вошедшего Теренция, а Никий приказал ему подойти и приготовить яйца, при этом указав на миску, стоявшую на столе.
- Зачем это нужно? - воскликнул Салюстий (Теренций вздрогнул от неожиданности - голос актера звучал почти жалобно).- Если тебе нужно попробовать, то используй его.- И Салюстий указал на Теренция.
- Делай, что говорю,- повелительно произнес Никий и продолжил с улыбкой: - Теренция я мог бы лечить и в Александрии, для чего же ты заставил меня проделать столь длинный путь?
- Я заставил?! - побагровев, закричал Салюстий.- Это я заставил?
- Не кричи так громко, мой дорогой Салюстий. Твоим слугам совсем не нужно знать, что ты обманываешь императора Нерона, прикидываясь больным. Или тебя не страшит немилость?
Салюстий отвернулся и ничего не ответил.
- Ложись,- приказал Никий, указывая на постель,- и постарайся молчать. Помни, что голос должен вернуться к тебе не сразу.
Никий сам помог актеру скинуть тунику и уложил на спину. Между тем Теренций разбил яйца и вылил содержимое в чашку - запах тухлых яиц распространился по комнате. Салюстий поморщился.
- Какая гадость! - И прикрыл руками свою волосатую грудь.
- Чтобы быть здоровым, нужно потерпеть,- философски заметил Никий и велел Теренцию поднести чашку.
Теренций, стараясь не дышать, подал чашку Никию. Но тот только заглянул в нее и сказал с гримасой омерзения, указывая пальцем на грудь актера:
- Сделай это сам, Теренций, ты ведь делал это не раз, помогая мне.
Теренций подошел к постели. Салюстий, приподнявшись на локтях, проговорил гневным шепотом, широко раскрыв глаза:
- Не смей прикасаться ко мне, раб!
- Делай, что я сказал, Теренций.- Никий встал у окна спальни.
Теренций был в нерешительности.
- Я не желаю, чтобы этот презренный раб...- начал было Салюстий, но Никий не дал ему договорить.
- Если ты не уймешься, то сам завтра станешь рабом. Клянусь Аполлоном, я тебе это устрою! Ты понял? Или мне повторить еще раз?!
Салюстий, замерев, пристально на него посмотрел и вдруг рухнул на спину, откинув голову и уронив правую руку, будто с ним случился удар.
- Приступай, Теренций, и, пожалуйста, не мешкай, я не собираюсь полдня вдыхать эту гадость. Втирай ему в грудь, и как можно тщательнее. Делай же, делай!
Последнее Никий произнес в крайнем раздражении, чего никак не ожидал от него Теренций. Так же стараясь не дышать, он опустил пальцы в чашку и, зачерпнув скользкое, дурно пахнущее снадобье, быстрым движением вытер руку о грудь Салюстия. Актер застонал сквозь зубы, но глаз не открыл. Процедура проходила с трудом, мешала главным образом буйная растительность на груди актера. При каждом прикосновении пальцев Теренция Салюстий вздрагивал, словно снадобье обжигало его, и стонал протяжнее. Наконец чашка опустела, Теренций, повернувшись, вопросительно посмотрел на Никия, тот подошел. От груди актера шел нестерпимый смрад, волосы слиплись, кое-где стояли торчком. Салюстий приоткрыл один глаз, посмотрел на Никия, потом, приподняв голову, на свою грудь.
- О-о! - горестно простонал он и снова уронил голову на ложе.
- Теперь это,- улыбаясь одними глазами, сказал Никий и сам протянул Теренцию кувшин с ослиным молоком.
Вторая часть процедуры заняла совсем мало времени: Теренций просто вылил молоко на грудь Салюстия и растер его ладонью.
- О боги! Долго еще мне страдать? - Актер жалобно посмотрел на Никия.
- Потерпи, лекарство должно впитаться как следует. Я скоро вернусь, мы закончим. Пойдем со мной, Теренций.
Теренций, держа выпачканную руку перед собой ладонью вверх, последовал за Никием. Но они успели дойти только до двери. Актер вдруг протяжно и громко взвыл, схватился за грудь, покарябал ее ногтями, словно хотел сорвать засохшее снадобье, как панцирь, затем вскочил и закричал:
- А-а, а-а! О боги, боги!
При этом сдернул с ложа простыню и попытался вытереть грудь. Теренцию показалось, что запах в комнате сделался еще нестерпимее. Актер бегал из угла в угол, крича во все горло - то призывал на помощь богов, то просто выл, как раненый зверь. Голос его стал столь громким, что Теренцию сделалось не по себе. Он посмотрел на Никия. Тот глядел на актера с улыбкой удовлетворения, почти нежно. Когда, устав наконец от беготни и воя, актер упал на пол и затих, Никий произнес;
- Вот видишь, Салюстий, ты не ошибся, вызвав меня из Александрии, а я недаром проделал этот долгий и трудный путь. Ты еще сам не осознаешь, как силен стал твой голос и как быстры движения. Думаю, твои крики и топот слышали на соседней улице. С такими данными, поверь мне, ты станешь первым актером Рима.
В эту минуту скрипнула дверь, и чья-то голова показалась в проеме - круглая, с большим мясистым носом и маленькими глазками.
- Ты кто? - обернулся к нему Никий.
- Парид,- ответила, моргая, голова.
- Что тебе нужно, Парид? - насмешливо спросил Никий и поднял правую руку, как делают актеры на сцене.
- Мне? - переспросил тот, кто назвался Парадом (вслед за головой появилось все остальное: человек маленького роста с большой головой, крикливо разодетый).- Я хотел видеть Салюстия.- Он посмотрел туда, где на полу лежал несчастный Салюстий. Тот поднял голову, затравленно глядя на вошедшего.
- О-о! - простонал Салюстий и снова уронил голову на пол, она ударилась о доски с глухим стуком.
- Ты пришел вовремя,- сказал Никий, обращаясь к Париду.- Мое лечение помогло, болезнь покинула нашего прекрасного Салюстия. Теперь Рим будет восхищен его мастерством, как никогда. А я лишь скромный провинциальный врач и, сделав свое дело, могу собираться в обратный путь. Позволь мне уйти, Салюстий,- добавил он с поклоном в сторону все так же неподвижно лежащего на полу актера, затем, кивнув Париду, вышел в дверь.
Теренций поспешил за ним.
Вечером того же дня, уже лежа в постели, Никий спросил Теренция:
- Послушай, Теренций, ты мог бы сделать с императором то же самое, что сделал сегодня с Салюстием?
- Не знаю, мой господин,- осторожно ответил Теренций.
- Знаешь, на Палатине все запахи ощущаются значительно острее, так что вони, я полагаю, будет больше,- заметил Никий со странной улыбкой, глядя в потолок.
Когда Теренций, вернувшись к себе, лег в постель, его била дрожь. Он никак не мог согреться, хотя ночь была душной.
Глава двенадцатая
- Скажи, Афраний,- горячим шепотом выговорила Агриппина и схватила Афрания Бурра за руку у запястья. Он почувствовал, как сильны и цепки ее пальцы.- Скажи, как ты думаешь, я потеряла все?!
Афраний Бурр аккуратно высвободил руку, потер то место, где остались следы пальцев, и поднял на Агриппину свой бесстрастный взгляд.
- Я тебя не понимаю. Что может потерять мать императора Рима?
- Сына! - сквозь зубы проговорила она.- Я говорю о Нероне.
- Да хранят боги его драгоценную жизнь! - произнес он и незаметно повел глазами по сторонам.- Надеюсь, я никогда не увижу, как ты потеряешь сына.
. - Зато он может потерять меня.
- И этого я надеюсь не увидеть и буду молить богов...
- Ты изменился, Афраний,- перебила она его и отвернулась.
Агриппина и Афраний Бурр стояли за одной из колонн галереи, ведущей в покои императора. Когда
Агриппина отвернулась, он быстро посмотрел по сторонам и отступил на шаг.
- Ты тоже покидаешь меня,- сказала она, все еще глядя в сторону.- Все покинули меня, все те, кого я приблизила к трону. А ведь мы любили друг друга, Афраний. Любили! Или ты все забыл?
Он не ответил. Он с грустью подумал, что эта женщина, любившая многих и не любившая никого, умела влюблять в себя каждого. И он, Афраний Бурр, не стал исключением.