Когда я смотрел на Приапа, он казался мне таким же холодным, что и Марс, а его лицо было отражением моего, за исключением слез. Немые мраморные глаза, чувственный рот, изогнувшийся в самодовольной улыбке; божество ожидало, что я что-то скажу. У меня был только один вопрос, единственное слово, и оно служило укором: "Почему?" Бог не снизошел до ответа. Я шагнул назад, перевел взгляд на Марса, который, как обычно, был холоден, сердит и презрителен. Марс всегда высмеивал меня, и я вновь обратился к Приапу. "Марс могущественней тебя", прошептал я. Потом, на случай, если Приап не обратил на это внимания, я закричал: "Марс могущественней тебя!", и в гневе ударил статую кулаками.
Ужин подавал Прокулу один Ликас; меня отпустили рано. Я отправился к себе вместо комнаты трибуна и бросился на кровать. Мне хотелось плакать, но слез уже не осталось. Я просто смотрел вверх, в темный потолок, молча проклиная всех богов, имена которых приходили мне на ум, начиная с Юпитера и приберегая Приапа напоследок. Я ждал, чтобы один из них послал молнию и заставил меня замолчать. К сожалению, до меня доносился только смеявшийся в дубах ветер.
Потом я услышал знакомые голоса. "Они напились", сказал я вслух в темноте комнаты. Я слышал, как они идут по коридору. Абенадар отправился к себе. До меня долетел звук запирающегося замка в двери, находившейся всего в нескольких шагах от моей.
Секунду спустя дальше по коридору открылась дверь в комнату Марка Либера. Я ждал, что она закроется, но вместо этого снова услышал шаги - не шарканье, а тяжелый приближающийся стук. Скоро он прекратился, и дверь отворилась. В свете ламп я увидел черный силуэт, и только волосы были окружены золотистым сиянием. Он пошатнулся, затем оперся рукой о стену. Мне казалось, он слышит стук моего сердца.
- Ликиск, почему ты здесь, а не у меня?
Я знал, что в лучах коридорных ламп он видит меня, но молчал, надеясь, что он решит, будто я сплю. Я держал глаза плотно закрытыми, когда он вошел в комнату и приблизился к кровати, глядя на меня сверху вниз.
- Я думал, ты будешь в моей постели, а не в своей, Ликиск. Я знаю, что ты не спишь. Посмотри на меня. Что с тобой случилось?
Сухо и резко я ответил:
- Я не хочу сегодня с тобой спать.
В тот же миг меня выдернули из кровати и поставили на ноги с такой легкостью, словно я был куклой. Марк Либер яростно встряхнул меня за плечи.
- Что это значит - ты не хочешь сегодня со мной спать?
- Потому что тебе на меня наплевать, - сказал я, с трудом сдерживая слезы.
Со смехом он убрал руки.
- Откуда такая мысль?
- Это не мысль. Это правда. Если бы это было неправдой, ты бы не торопился уезжать.
- Ах вот в чем дело, - произнес он, кивая.
- Вот именно.
- Ликиск, я солдат. Я делаю то, что мне приказывают.
- Но ты делаешь это с радостью!
- Да!
- Ты любишь армию больше, чем все остальное. Больше, чем меня.
- Ликиск, армия - моя жизнь.
- А ты - моя.
Смягчившись, он сказал:
- Вне дома я бываю гораздо дольше, чем дома. Ты же привык к тому, что я все время на службе.
- Но это совсем другое. Так было раньше.
- Ты прямо как ребенок. То, что я подчиняюсь приказам, не повод считать, что я тебя не люблю.
Я взглянул на него с надеждой.
- Возьми меня с собой. Куда бы ты ни отправился, я тоже могу пойти.
Он покачал головой:
- Это невозможно.
Я простонал:
- Ну вот! Ты не хочешь, чтобы я ехал. Ты не любишь меня. Я для тебя просто игрушка. Как одна из твоих шлюх. Как девчонки с кухни или те персидские проститутки.
Он ударил меня с такой силой, и я упал на кровать, а в глазах потемнело. Приложив руку к горящей щеке, на которую пришлась пощечина, я начал плакать.
- Чтобы я больше не слышал, что ты себя так называешь, ясно? И больше никогда не смей мне указывать, что я думаю и чувствую!
Я уткнулся лицом в подушку и разревелся.
- Ты найдешь себе там кого-нибудь другого и скоро забудешь Ликиска. Но я об этом не узнаю. Я себя убью. Брошусь в Тибр. Прыгну с Тарпейской скалы, как во сне. Я… я убегу… и дам себя поймать… и меня распнут. Ведь так поступают с непослушными рабами?
- Хочешь знать, что такое быть рабом? Что ж, Ликиск. Я тебе покажу.
Его руки жестоко сорвали с меня одежду и в гневе бросив на пол; он вновь поднял меня, оцарапав кожу кирасой и холодными металлическими пряжками, вынес из комнаты и пошел по освещенному лампами коридору. Открыв ногой дверь к себе, он бросил меня в постель, словно мешок пшеницы. Слишком испуганный, чтобы пошевелиться, я, не мигая, следил за ним широко раскрытыми глазами, пока он снимал форму, разбрасывая ее по комнате. Сдернув тунику, он швырнул ее у кровати и предупредил: "Сегодня пощады не жди".
И это не было пустым обещанием.
Я не спал вообще, а он уснул лишь на рассвете. Только тогда я осмелился уйти. Одевшись в новую тунику, словно во сне я отправился в сад, не обращая внимания на Приапа, и сквозь дубы и сосны пришел к баракам гладиаторов. Бойцы поднимались рано и уже начали практиковаться. Их крики и ругательства пугали, но они тонули в лязге и грохоте их оружия. Я медленно прошел через ворота на тренировочную площадку. Бродя между бойцами, удивленными моим появлением, я отыскал их тренера.
- Где Поликарп? - требовательно спросил я.
Тренер был огромным - сам бывший боец, - и более уродливого человека я еще не видел. Услышав мой вопрос, он удивился.
- Поликарп? Да он давным-давно умер.
- Он сказал, что научит меня драться сикой.
Тренер хрипло расхохотался.
- В самом деле?
- Я собираюсь стать гладиатором! - обозлился я.
Бойцы на время прекратили свои занятия и столпились вокруг меня и своего огромного тренера. Все как один, они смеялись надо мной и забрасывали шутками до тех пор, пока тренер не решил, что с него достаточно комедий. Огромной ручищей он ухватил меня за воротник туники и приподнял над землей, так что я стоял только на кончиках пальцев.
- Ты либо пьян, либо сошел с ума. Эти люди должны тренироваться, так что проваливай отсюда, или я все расскажу сенатору Прокулу, и тебя ждет порка, - прорычал он, толкая меня прочь.
Когда я шел к воротам сквозь толпу гладиаторов, их смех омывал меня, словно волны океана. Я побежал, и у ворот дома услышал, как кто-то кричит:
- Эй, малыш! Эй, наложник! Если тебе нравятся гладиаторы, у меня для тебя кое-что есть. Большое, как сика, и в два раза опаснее. - Снова смех. - Мое оружие разорвет тебя пополам, словно кол!
Зажав руками уши, я поклялся, что расквитаюсь со всеми ними. Я расскажу Поликарпу об этом унижении. Мой великий рыжий боец за меня отомстит. Отомстит всем. Марку Либеру - за то, что меня бросает. Приапу. Армии. Всем, кто причиняет мне боль.
"Но как он это сделает? - с усмешкой спросил меня голос в голове. - Поликарп мертв. Ты его убил!"
Оказавшись один, в лесу, я опустился на землю, закрыл лицо руками и разревелся, словно ребенок.
За ужином Кассий Прокул пожелал узнать, как я оцарапал руки.
- Подрался, - ответил я.
- Подрался? С кем? - требовательно спросил Сенатор, ухватив меня за руки и осматривая посиневшие и ободранные пальцы, все еще болевшие после того, как я колотил предателя Приапа.
- С… Палласом, - соврал я.
Гнев окрасил лицо старика, и я приготовился к взбучке. (Бедный Паллас тоже получит из-за моего вранья, подумалось мне).
Но тут заговорил Марк Либер.
- Ничего страшного, отец. Я все знаю и обо всем позабочусь. Не бери в голову.
Ужин и вино затянулись до вечера. Помогая на кухне с уборкой, я слышал смех; Прокул наслаждался последними днями общения с сыном и Абенадаром. Прошли месяцы с тех пор, как они вернулись из Фракии, но казалось, это было только вчера. Периодически заходя в библиотеку сенатора, чтобы наполнить их кубки, я ловил обрывки разговоров. Трибун и центурион отправлялись в Палестину. Никакие просьбы к генералам и даже консулам, командовавшим армией, не могли изменить приказа. Смирившись с гарнизонной службой, несмотря на все свое желание отправиться на войну, солдаты уважительно слушали Прокула, рассуждавшего об особых трудностях, с которыми Рим столкнулся в Палестине. Было далеко за полночь, когда они, наконец, отправились спать.
Когда Марк Либер пришел к своей постели, то обнаружил в ней меня. Он не удивился, выглядел довольным и извинился за прошлую ночь.
- Я был пьян и зол, а ты оказался ближайшей мишенью. Надеюсь, я не сделал тебе больно, - сказал он, садясь рядом. Подняв мою руку, он осмотрел синяки. - Как это произошло? - Я ответил, что избил статую. - Нельзя обвинять бога за то, что делает человек, Ликиск, - заметил Марк Либер.
- Не знаю, что я буду без тебя делать, - сказал я, моргая, чтобы не расплакаться.
Он улыбнулся и провел ладонью по моим волосам.
- У тебя все будет отлично.
Обняв его и прижав к себе, я решил показать ему, что как бы ни были красивы юноши Палестины, он никогда не найдет такого, как я.
Нигде в мире, поклялся я, он не найдет такого, как Ликиск.