КОРСАКОВ
Яичница с сыром и салат из помидоров - вполне приличный обед, особенно, если за несколько часов до него они оба могли стать трупами. Правда, эта необычная взаимосвязь пришла в голову Корсакову в тот момент, когда он куском хлеба смачно собирал остатки салата. Самое вкусное, как известно!
Но, дожевывая, возвратился в реальность. Жутковатую и совершенно непонятную реальность, которая, однако, сама по себе не изменится, если ничего не менять.
Попасть в новый переплет, не успев выбраться из старого, не узнав ничего об убийцах Гоши Дорогина - это надо уметь!
Но, понимал Игорь, надо уметь и другое, - сосредоточиваться на главном, что помогает решать самые неотложные вопросы.
А что есть неотложнее вопроса жизни и смерти?
Кстати, интересно, связаны ли жизнь и смерть Корсакова и Ирины? Или "тем" нужен кто-то один из них? Узнать это они могли только вместе, только обменявшись знаниями, и Корсаков спросил:
- А Лобанов-то чего хотел? Почему он вчера позвонил тебе?
- Лобанов - мой научный руководитель уже больше десяти лет, - сразу же ответила Ирина. - Он был моим руководителем еще, когда я была студенткой, ну, и сейчас, когда я решила закончить с кандидатской, снова вернулась к нему.
Увидел новый вопрос в глазах Игоря, пояснила с иронической усмешкой:
- Моя жизнь сложилась так, что мне сейчас нужен статус остепененной дамы, понимаешь?
- Ну, примерно, - вынужден был кивнуть Корсаков.
- Вот, Лобанов и позвонил вчера, и попросил проконсультировать как раз по моей теме.
- Так. А тема-то у тебя, какая?
- Видишь ли, работу я начала недавно, и тему мы еще точно не сформулировали.
Кажется, Ирина подумала, что теперь они уже никогда ее и не сформулируют, и снова намеревалась заплакать, поэтому Корсакову пришлось обострить диалог:
- Ты толком-то можешь ответить?
Реакция Ирины удивила его. Она спокойно поднялась, подошла к плите. Потом повернулась:
- Чаю хочешь? Разговор будет долгим. Я вижу, у тебя ко мне тоже возникает живой интерес.
Чайная церемония, видимо, позволила Ирине собраться с мыслями. Чай пили молча, и отодвинув опустевшую в конце концов чашку, Аристова продолжила:
- Я ведь училась в архитектурном. Как ни странно, пошла по стопам прадеда моего мужа. Хотя, наверное, настоящим мужем он мне и не был. Что-то такое… неординарное и неустоявшееся… Мы с ним были знакомы с первого класса и на третий день признались во взаимной любви. Через неделю или чуть больше поклялись друг другу в вечной любви. В общем, обычное дело для первоклашек. Правда, у нас это вылилось во что-то долгое и серьезное.
Она подняла глаза на Корсакова:
- Я это рассказываю, чтобы ты точно понимал суть того, что потом происходило. В девятом классе нам показалось, что мы уже ко всему готовы, и мы стали жить почти как муж и жена. Ну, не совсем, конечно. Внешние приличия надо было соблюдать, поэтому все манипуляции, которые совершают супруги перед сном, мы совершали днем. А место выбрал он, как настоящий супруг, и мы встречались в квартире его прадеда и прабабки. Вот такие парадоксы времен социализма, - улыбнулась Ирина.
- Знаешь, улыбка тебе очень идет, - заметил Корсаков, и Ира покраснела, но теперь уже от удовольствия. Но голос остался все тем же, деловым:
- Не знаю, почему, но оба они, и бабушка, и дед, любили меня почему-то не меньше, чем своего родного правнука, и приняли сразу, как свою. Хотя прабабка Евдокия сразу мне сказала: не твой он, девонька, не твой. Легкий он и нежный. Управлять тобой не осмелится. А тебя надо крепко держать.
В общем, так и получилось, но это неинтересно.
А интересно вот что: нашлись у меня общие интересы с его прадедом Егором. Я и не знала поначалу, что прадед моего суженого - академик, и относилась к нему, как к обыкновенному деду: доброму, понимающему и домашнему. Даже иногда с ним спорила. А ему это очень нравилось, и он меня специально подначивал. И постепенно заинтересовал меня своими занятиями.
Прадед Егор, скажу тебе, личность легендарная, как потом выяснилось. Деревенский парень пришел в Москву по комсомольскому призыву строить метро. Пришел пешком из Смоленской области, почти как Ломоносов. Работал в шахте и учился в ФЗУ, слышали о таком?
- Слышал, - сразу же включился Корсаков. - Это что-то вроде ПТУ.
- Ну, да. Школа фабрично-заводского ученичества. Там учились те, кто не мог учиться в обычной дневной школе. Ну, дед Егор там и учился. Потом окончил техникум, потом - институт. В общем, активный дед был! И все у него получалось. Жену себе взял из семьи дореволюционной профессуры и попал, как говорится, "в струю". А тут ему и с другого боку повезло: приметил его товарищ Каганович Лазарь Моисеевич. Ты ведь знаешь, что Московское метро долгое время носило имя Кагановича? На каком-то собрании в тридцать седьмом году Егор выступил против начальства, и начальство тут же стало его во всех грехах обвинять и грозить арестом. Может, так бы и случилось, да на тот случай оказался, как рояль в кустах, товарищ Каганович в коридоре. Послушал, послушал, вышел на трибуну и устроил всем взбучку! А Егору сказал: вот вам, товарищ, мой телефон. Будут угрожать - звоните!
А товарищ Каганович тогда в Москве значил больше, чем сейчас Лужков. Кто бы осмелился после таких слов Егора трогать!
Только Егор не позвонил. Вот, представляешь, не стал звонить. И не виделся с Кагановичем. Получилось так, что Каганович снова сам его нашел. Но было это уже перед самой войной, когда дед получал диплом инженера. Получил дед диплом, выходит в холл, а к нему вежливый паренек подходит: пройдемте со мной. Провел его за кулисы, а там его ждет сам Каганович: дескать, что же вы, товарищ, не звоните! И смеется.
Ну, в общем, карьера деда стремительно пошла вверх. Он мне многое поведал о своей жизни. У них вообще с бабкой Евдокией было разделение сфер: он толковал о ремесле, а бабка меня все обучала женской премудрости, включая такое, о чем я и не подозревала.
Тут Аристова запнулась, слегка порозовела, но быстро овладела собой.
- В общем, дед рассказывал обо всем, но период с сорокового по сорок седьмой выпадал. Когда я это заметила, то подумала, может, забывает? Спросила, а он будто не слышит. Ну, я и прекратила попытки. Умер он уже в конце перестройки, и сразу же после смерти приехали какие-то люди изымать его бумаги. Знаешь, как будто обыск делали, все забрали, что в его кабинете лежало, все подряд. Муж мой, тогда уже законный, попробовал возражать, его выгнали, а изъятие продолжили. Ну, тут я и удивилась: баба Евдокия берет телефон, кому-то звонит и разговаривает, почти командуя: дескать, что же это творится! Тело еще не остыло, а вы тут…
Положила она трубку, я ей валерьянку готовлю, боюсь, не дай бог, сознание потеряет. Вдруг звонит телефон. Я спрашиваю: кто? - и мне очень вежливо говорят: будьте добры, пригласите товарища, ну, допустим, Серова, который в настоящее время находится в вашей квартире. Я позвала, а этот Серов, меня едва не выгнал. Я вернулась, говорю: а Серов не идет, что ему передать? Там снова очень вежливо говорят: передайте, что приглашает его, ну, скажем, Меркулов. Я снова - в кабинет, а они на меня смотрят уже со злобой: мол, что ты нам мешаешь! Зато надо было видеть, когда я сказала этому "Серову", кто его к телефону зовет. Он бежал, как стометровку. Потом возвращается, обходит меня, как особо ценную фарфоровую вазу, и командует своим: все разложить на прежние места. И все! Тут я, честно говоря, удивилась: они помнили, где что лежало, все разложили точно так, как до изъятия, и сами уселись тихо, как мышки.
А через час с небольшим звонок в дверь. Приехал, как я поняла, тот самый "Меркулов". Бабе Евдокии руку целовал, выражал соболезнование и все просил прощения, объясняя, что сам отсутствовал и не знал об "ошибочно принятом решении". Потом мы с ним зашли в кабинет, он осведомился, все ли положили на прежние места, и людей тех отпустил.
Я тебе вот почему все это рассказываю: он потом долго с бабой разговаривал, а я им чай готовила. Как я поняла, то, что баба меня не просила уйти, для него было вроде рекомендации. Помню, "Меркулов" ей сказал: вы сами понимаете, что будет, если записи попадут не в те руки. Баба Евдокия и говорит: Иринка с ним больше всех работала, так что иди с ней в кабинет, и бери все, что нужно.
В кабинете этот "Меркулов" просматривал бумаги, выбирал тетрадки и листы по каким-то ему известным признакам. Иногда мне задавал вопросы, вроде - а не помните ли, где у него, ну, и называет что-нибудь. Но я сообразила, что это проверка, и стояла ни жива ни мертва. Потому что эти "тетрадки", из-за которых, как выяснилось, разгорелся весь сыр-бор, я к тому времени уже лучше деда Егора знала.
Дело в том, что я училась на третьем курсе и писала научную работу под руководством Лобанова. Он уже тогда был почти "светилом", хоть и молодым, и даже не доктором наук. Меня к нему отвел дед. Познакомились, велел руководить и предупредил: руки не распускай, а то… оборву. Прямо так при мне и сказал, - смущенно улыбнулась Ира. - Лобанов девиц любил всей душой и телом, но ко мне относился почти целомудренно, хотя видно было, что я ему нравлюсь. Но взял он меня "под крыло" еще и потому, что дед заявил: материалом и руководством я сам ее обеспечу, а тебе надо только присматривать, чтобы никто не вздумал палки в колеса ставить.
Ирина замолчала, но Корсаков не стал ее торопить.
- Так, вот материалы, о которых дед Егор говорил, - продолжила Ирина, - в этих тетрадках как раз и находились.
- Что за материалы? - Корсаков почувствовал, что рассказ приближается к апогею.
- Можно сказать, это заметки об истории Московского метро.
- "Можно сказать?" - уловил нюанс Корсаков. - А как еще можно сказать?