- Дурачок ты мой, - сказала сестра ласково. - Ну и куда же ты убежал? Ты ведь знаешь, что я не со зла, а в горячке. Это все Борис Львович, он меня вывел из равновесия. Ты с ним никогда не связывайся, ладно?
- Хорошо, - кивнул я.
Потом она вдруг обняла меня и заплакала.
- Ты не знаешь… не знаешь… - повторяла Женя.
Я никогда не видел сестру в таком состоянии. Впервые она показала передо мной свою слабость. И эти слезы… Я гладил ее по голове и шептал:
- Ничего, успокойся, все пройдет. Мы ведь с тобой вместе, нам никто не нужен.
- Если бы так! - выдохнула сестра и, отстранившись, быстро пошла к дому.
Глава вторая
Павел и другие
Поезд прибыл по расписанию, на что Миша несказанно удивился, обронив фразу:
- Я-то думал, нам еще ждать полчаса нашего пустынника, а то и вовсе не приедет.
- Почему же? - спросил я, ища в толпе высыпавших на перрон пассажиров Павла.
- Потому что напрасно всё это, - загадочно ответил он.
Мы стояли около светящегося табло, мимо нас плотным потоком шли люди с сумками и чемоданами. За киосками вертелись беспризорники, вырывали что-то друг у друга из рук. Щекастый милиционер не обращал на них никакого внимания. Его даже не интересовал лежащий навзничь возле урны с мусором бомж.
- Эх, Россия! - с усмешкой сказал Заболотный, пригладив напомаженные волосы. - Грязь, нищета, разлад совести. Куда катимся?
- Смотри, он! - воскликнул я.
Павел шел нам навстречу, издали помахав рукой. Он был не один, рядом шагал невысокий рябой паренек лет двадцати. У обоих за плечами были рюкзачки, почти одинаковые черные куртки, простые потертые джинсы, поношенные башмаки. Павел был коротко пострижен, с красноватыми воспаленными глазами, лицо худое, с запавшими щеками. Еще я заметил, что волосы его слегка поседели. Мне хотелось по-дружески обнять его, но Павел лишь холодновато пожал руку. Телячьих нежностей он не любил.
- Это Сеня, - представил Павел своего спутника. Прозвучало: "С-с-сеня". Тот глядел на нас как-то настороженно, даже чуть враждебно, словно заранее выставив нам неудовлетворительную оценку. Так ведет себя в Москве большинство провинциалов. Форма самозащиты. Лицо его было угреватое, в прыщах.
- Земляк мой, - пояснил Павел. Больше ничего не добавил, будто этого было достаточно. Я всё порывался что-то сказать, но не находил нужных слов. Так бывает, когда хочется о многом поведать, а мысли путаются. Потом я подумал, что они, верно, очень устали с дороги.
- Позавтракаем? - предложил Миша Заболотный. - Тут есть одна кафешка…
- Чай уже попили, - покачал головой Павел. - Мы всего на несколько дней. Надо сразу к делу.
Тут он вдруг увидел ссорившихся беспризорников и пошел к ним, за киоски. Стал что-то говорить им, потом достал из рюкзака яблоки, начал угощать. Беспризорники утихли.
- Всех не накормишь, - произнес Миша. - За этим он, что ли, в Москву приехал?
Сеня не ответил. Он вообще за все время не произнес ни одного слова. Вскоре Павел вернулся к нам. Глаза его, я заметил, как-то подобрели.
- А вон бомж лежит, - сказал Миша. - Его-то поднять не хочешь да отвести куда-нибудь в баньку? Вшей попарить.
Я от слов Заболотного покраснел, но Павел пропустил их мимо ушей. Электронные часы на вокзале показывали половину восьмого. Я надеялся, что сейчас мы все поедем ко мне домой, и уже открыл рот, но у Павла был иной план.
- Пошли к отцу Кассиану, - сказал он решительно. - Надо кое-что обсудить.
И мы всем гуртом двинулись от площади трех вокзалов к Каланчевской улице. По дороге я все пытался разговорить Павла, но никак не получалось. Отвечал он односложно, неохотно, а про Сеню и вовсе можно было подумать, что он немой. Так и не ясно было - зачем они появились в Москве? Я приуныл, пыл мой несколько поостыл, а Миша Заболотный оставался по-прежнему весел и насмешлив. Он много болтал, отпускал шуточки и успел даже пару раз позвонить куда-то по сотовому телефону.
Вскоре мы подошли к восьмиэтажному дому. Отец Кассиан был удивительной, примечательной личностью. Натура яростная, динамичная, он обладал даром проповедника и недюжинной силой. Гнул в руках гвозди, кулаком мог прошибить деревянную стенку, а лошадь под ним, когда он ездил верхом, приседала от тяжести. Еще бы! Килограмм за сто весом и росту под два метра. Длинные до плеч волосы, борода до груди, орлиный профиль и неукротимый огонь в глазах. Когда-то он работал в милиции, в угрозыске, потом - неожиданно для всех - с головой бросился в Православие. Почему-то многие милиционеры идут служить в церковь. Впрочем, оно и понятно: привычка ловить человеков. Став священником, своего прихода отец Кассиан не получил, да ему это было и не нужно, так я разумею. Он носился по всей стране, побывал во многих "горячих точках". Где какое-то бедствие, землетрясение, он тут, рядом с МЧС, с красными куртками. Окормлял страждущих, поднимал дух на развалинах и пожарищах. Во время войны в Чечне его часто можно было встретить в окопах, в боевых подразделениях. От пуль он был словно заговоренный. Там отец; Кассиан и познакомился с Мишей Заболотным и Павлом Слепцовым. Он крестил солдат, исповедовал, кропил святой водой танки и БТРы. В войсках его любовно называли "наш батюшка".
Надо было обладать отчаянным мужеством и смелостью, чтобы так себя вести. Даже боевики его уважали. По его собственным уверениям, на тех участках фронта, где он находился, потерь в живой силе не было. Правда это или нет, не знаю, но говорили, что он даже в плену побывал и его отпустили с миром. По крайней мере, слухами и легендами эта исключительная личность стала обрастать очень быстро. Может быть, свалившаяся на него слава, всероссийская известность, фанатическая приверженность сторонников и сыграли дурную роль в его жизни. Ведь его чуть ли не святым называли, приводили случаи исцеления им больных и раненых, ходили за ним толпами и ловили каждое его слово. Чувствуя такую силу и власть над людьми, уверовав в свое предназначение, отец Кассиан рассорился с Патриархией, перешел под юрисдикцию катакомбной церкви, так называемую ИПЦ, а вскорости готов был основать и свое собственное учение. Свою церковь, кассианскую.
В этом деле он уже значительно преуспел. Кто-то очень искусно поддерживал его финансами, направлял. Организовывались его выступления во дворцах культуры, на стадионах, выпускались видеокассеты с проповедями, куда вмонтировались кадры чеченской войны, где отец Кассиан то управлял боевой машиной, то гарцевал на лошади. Он и сам создавал себе образ человека необычайного. Ходил с громадным посохом и тяжеленным крестом на груди, дома спал в огромном нетесаном гробу, был скор на кулачную расправу с "неслухами", вместо "благословляю" говорил "богославляю", подчеркивая тем свою особую близость к небесному Владыке, а в кармане носил коробочку с печатью, на которой было оттиснуто его имя и которое должно было защищать от всяческих бед, болезней и нечистой силы. Эту печать он ставил всем своим поклонникам и поклонницам куда придется - в паспорт, на клочок бумаги, в псалтирь, хоть на лоб. Ревнители отца Кассиана не мыли потом лбов неделями.
Миша позвонил в дверь, нам открыла безликого вида старушка. Молча выслушала Заболотного, поглядела на оттиск кассиановской печати в его паспорте /пригодилось!/ и пропустила нас всех в квартиру.
- Еще почивают, - с благоговением шепнула она. - Обождите.
Другая старуха мыла в коридоре пол. Третья что-то стряпала на кухне, высунув свою рожицу, перепачканную мукой. Мы прошли в гостиную. Возле стен стояли ящики с гуманитарной помощью, на кресле висел генеральский мундир, из-под которого торчали брюки с лампасами, на столе мерцал компьютер, тут же приютились две пустые бутылки и тарелка с недоеденной пищей. В красном углу висело много икон и теплилась лампадка. Мне еще не приходилось бывать в квартире отца Кассиана, поэтому я с любопытством оглядывался. Дверь в соседнюю комнату была открыта, там, на полу, стоял огромный гроб, откуда доносился мощный храп.
- Умаялся в трудах-то! - негромко произнес Миша. - Вишь, старух-то сколько нагнал? Пойти, что ли, к нему в секретари работать? Он звал.
- Изменился отец Кассиан, - сказал Павел. - Не таким в Чечне был. Не было этого, - он развел руками.
- Чего ж ты хочешь? - ответил Миша. - Жизнь свое берет. А ты с какой стороны на него рассчитываешь?
- Поддержки ищу.
- У раскольника-то?
Мы разместились кто где, на стульях и кожаном диванчике. Через некоторое время в соседней комнате зазвонил мобильный телефон. Я видел, как из гроба высунулась волосатая рука, нащупала на полу трубку. Отец Кассиан пробурчал несколько фраз. Затем закашлялся, тяжело вздохнул и восстал из гроба. Вид его, откровенно говоря, был страшен. Всклокоченные волосы, борода набок, разгорающиеся глаза. Оправив рясу и широко перекрестившись, он уставился на нас, встав на пороге. Миша первым подскочил к нему, целуя руку. Отец Кассиан громко зевнул.
- Узнал, узнал! - сказал он, щелкнув Заболотного по лбу. - Чего пожаловал?
- Вот! - Миша показал рукой в сторону Павла, тотчас же отскочив в сторону.
- А-а, солдат! - отец Кассиан обнял шагнувшего к нему Павла. Грозное лицо его смягчилось улыбкой. Потом он скользнул взглядом по мне и Сене.
- 3-з-здрасьте! - заикаясь, как Павел, сказал я.
- Эти кто? ~ спросил отец Кассиан.
- Эти так, - торопливо отрапортовал Заболотный. - С боку. Тут главный Павел. Дело у него к вам, батюшка.
- Владыка! - поправил его отец Кассиан. - Меня намедни в епископы возвели. Да казаки генеральским чином пожаловали. Вишь, мундир-то какой? Нравится?
- Любо! - поспешно выкрикнул Миша. - Ай, славно, поздравляю!