… Теперь я сидел в своей комнате и жалел о том, что не отправился вместе со всеми к этому корабельщику Игнатову, который всегда производил на меня впечатление человека глубоко порядочного, искренно верующего и любящего Россию. Напрасно Заболотный как-то о нем нехорошо выражался у отца Кассиана, с ехидцей. Впрочем, что взять с Заболотного? Он ко всем так. А я тоже хорош! Павел только приехал, а я уже его бросил, не прошло и трех часов. Из-за этих дурацких "Боингов". Действительно, пусть хоть вся Америка опустится на дно морское, что мне? Волосы на себе рвать, что ли? Господь наводит на людей казни, не человеки. Тут я услышал, что меня зовет Женя, и вышел из комнаты.
- Я иду в мастерскую, - сказала она, - а ты, коли уж сидишь дома, приготовь что-нибудь на ужин. Вот деньги, сходи в магазин.
- Я с тобой, - ответил я, надевая куртку. - Люблю смотреть, как ты работаешь. Ты совсем другая становишься.
- Какая?
- Словно рыбка в аквариуме. Плаваешь в своем подводном пире между водорослями и ракушками и что-то шепчешь.
- Неужели шепчу?
- Да, я много раз замечал. Рот открываешь именно, как рыбка. Я даже прислушивался, но ты так тихо шепчешь, что ничего не разобрать. Может быть, молитва?
- Не знаю, - серьезно ответила она. - Может быть, и таблица умножения. Всё это неосознанно. В творчестве вообще нет логики, это хаос, хотя и разумный.
- Первоначально тоже был хаос и Бог сотворил мир. Ты творишь свой мир, маленький. Но разве без Бога можно писать? - спросил я. Сестра всегда ругалась, когда я говорил: "рисовать".
"Рисуют в детском саду", - отвечала она мне.
- Ладно, пошли! - сказала с улыбкой Женя. - Буду шептать, а ты, может быть, когда-нибудь что-нибудь и услышишь.
До мастерской было рукой подать - она находилась в подвале соседнего дома. Просторное помещение с маленьким окошком и еще одна крохотная комнатка, где стояла газовая плитка. Имелся диван, дубовый стол, стулья. И множество всякой дребедени на стенах и полках. Художники, я заметил, поскольку бывал и в других мастерских, у сестриных друзей, любят таскать со свалок и помоек разный хлам. Но это для других хлам, а для них - какие-то символы, знаки. У кого-то череда самоваров или утюгов всех мастей и расцветок, иной сотни ключей по стенкам развесит, третий оправы от очков разложит. Женя не была исключением. Здесь у нее хранились на полках множество остановившихся, поломанных часов, будильников, секундомеров, висели всякие карнавальные маски, была целая коллекция различных зажигалок и значков, а по углам стояли четыре бесполых манекена, от которых я иногда вздрагивал, забывая, что это не люди.
Я уселся на диване, а Женя приступила к работе. Она заканчивала портрет какого-то деятеля из мэрии. У того не было времени часто приходить на сеансы, поэтому она писала по памяти и по фотографии. Вот тут уже уместно сказать - рисовала. Правда, этот "деятель" дал хороший аванс, попросив изобразить его на фоне Кремлевской стены. Потом мне надоело сидеть без дела, и я решил прибраться в мастерской, поскольку сестра постоянно всё роняла на пол, но не поднимала. За ширмой валялись старые работы, холсты, куски ватмана, под столом - сломанные карандаши, уголь, кисточки. Всё это надо было разобрать, негодное выбросить, а часть оставить.
Прежде всего, я набрал в туалетной комнатке воды в ведро, взял тряпку и стал мыть пол. Я этого не стесняюсь делать, подумаешь! Кому - творить, а кому и черную работу выполнять. Ни на что другое я пока все равно не способен. Вот назло всем и буду нужники чистить. Мне скажут: великовозрастный детина, а дурака валяешь. Но лучше валять дурака, чем изображать из себя умницу.
- Женя, что тебе написал в письме Бориска Львович? - спросил я, ползая с тряпкой у ее ног. - Очередное признание в любви?
- Прислал счет за вчерашний торт, - ответила она, не обращая на меня внимания. А тем не менее, опять что-то шептала, я глядел снизу. Разве услышишь - что? Влезть бы в ее мозг и узнать.
- Павлу нужныI деньги, - сказал я. - Много денег, три тысячи долларов. На одно… предприятие. Ты не знаешь, кто может помочь? Кто-нибудь из твоих богатеньких буратин?
- Пусть на паперти постоит, - отрезала сестра. - Авось и насобирает.
- Нет, я серьезно. Ты же встречаешься с разными там… Вот скульптор у тебя есть, Меркулов, монументалист. Почти Церетели. Сведи его с Павлом. Или с этим деятелем из мэрии.
- С какой стати? Бог подаст.
- Злая ты, Женька!
- Нет, просто знаю этот богемный мир. Пусть и не пробует. Там - локти.
- Почему "локти"? - не понял я.
- Чтобы толкаться. Отодвигать в сторону. Без локтей художник или писатель обречен лишь на посмертную славу. И на нищету.
- А у тебя - есть "локти"?
Она не ответила. Не захотела отвечать. Я закончил мыть пол и принялся разбирать хлам за ширмой. Выгреб его на середину комнаты и начал сортировать. Цельные работы в одну сторону, разорванные самой Женей - в другую. "Отделяю зерна от плевел, - подумал я с какой-то лукавой радостью. - Я раб на этом поле, но кто возгордился, тому приходится стократ горше. Его удел - бессмысленная борьба со всеми, но не с собой".
- Теперь ты что-то шепчешь, - сказала Женя, поглядывая на меня. Она отложила кисть, видно, устала.
- У тебя набрался, - ответил я, вынимая из кучи какой-то холст в рамочке, обклеенный оберточной бумагой. Словно он был запечатан в конверт.
- Что это? - я хотел разорвать бумагу, но тут с Женей произошло что-то странное. Она налетела на меня коршуном, выхватила из рук холст и даже толкнула в плечо, отчего я потерял равновесие и очутился на полу.
- Не смей! Не смей! - прокричала она дважды, сильно побледнев.
- Ты что? - пораженный, спросил я. - Я просто хотел узнать, что там? Куда это - в мусор или…
- В мусор! - тем же громким голосом проговорила она. - Но не тебе решать, я сама выброшу. А ты уходи! Не мешай мне!
- Ну, хорошо, ладно, - сказал я, поднимаясь с пола. У нее было такое потерянное и вместе с тем почти свирепое лицо, что я, озадаченный, пошел к двери, больше ничего не добавив.
Вернувшись домой, я не мог понять: что же с ней произошло?
Почему она не позволила мне вскрыть "конверт"? И отчего пришла в такую ярость? День был разбит и я не знал, что теперь делать.
Потом словно очнулся: Даша! Ведь у нее сегодня выходной. А Заболотный все равно привезет Павла на ее квартиру. Значит, надо ехать туда, там мы все и встретимся. Я не стал больше терять времени и вышел из дома, совсем позабыв, что обещал сестре приготовить ужин.
Прилетев на Щелковскую, я застал в квартире лишь Татьяну Павловну со старухой, Они были подозрительно трезвы, а в комнатах даже прибрано и проветрено.
- Где Даша? - спросил я с порога.
- Час назад ушла, - ответила Татьяна Павловна. - Да ты проходи, Коля, садись. Давненько у нас не был.
- Скоро она придет?
- Это уж как получится. Она с утра тебя дожидалась.
Меня охватило какое-то беспокойство, смутное, подкрадывающееся. Эти изменения в облике Татьяны Павловны неспроста. Не смотря на то, что она старше моей сестры всего лет на семь, выглядела всегда далеко за пятьдесят. Но сейчас как-то приосанилась, уложила волосы, надела новую кофточку и, разумеется, густой слой косметики на лице. Я заметил, что пьющие женщины, чтобы скрыть следы, не жалеют краски и пудры. Что касается старухи, то та меня никогда не узнавала и не разговаривала. Впрочем, она почти выжила из ума, и уже давно. В соседней комнате играл с машинками трехлетний Прохор, я заглянул к нему, некоторое время "пообщался", потом вернулся назад, в столовую. Мне налили стакан чая.
- А сегодня утром мы заезжали к отцу Кассиану, - вспомнил я, зная, что всякое упоминание о нем для Татьяны Павловны - как бальзам на душу.
- Я сама от него только что воротилась, - ответила она. - Миша Заболотный мне жильца везет. Я и затеяла уборку.
- Так вы уже в курсе? Это очень хороший человек, он вам понравится, - я чему-то обрадовался. Мне подумалось, что Павел и на нее сумеет повлиять, не только на Дашу. Вообще изменит их образ жизни, капитально. Может быть, всё и наладится.
- Отец Кассиан велел принять, я и приму, - сухо произнесла Татьяна Павловна. - Комната Рамзана пустует, там и будет жить. Что у тебя с ним произошло? - добавила она без перерыва.
- С кем? - поначалу не понял я.
- С Рамзаном, на рынке.
Это она про вчерашнюю стычку говорила, тут я догадался. Но как узнала? И какое ей до этого дело?
- Ничего не произошло, - заволновался вдруг я. - Мы с Дашей разговаривали у лотка… И вообще, что за вопрос? Он - кто? А вы откуда про всё это знаете?
- Рамзан заходил к нам, еще утром, - сказала Татьяна Павловна. - Дело вот в чем. Не нравится ему, что ты крутишься вокруг Даши. Нехорошо это.
- Кому нехорошо? - тут уж я стая злиться.
- Работе мешаешь. Отвлекаешь ее от торговли. А она, как никак наша единственная кормилица. Ну, у старухи еще кое-какая пенсия. Вот возьмет ее и выгонит с рынка. Куда пойдет?
- Тысячи мест есть! - вскричал я. - В вечернюю школу пойдет доучиваться. Вот что ей надо в первую очередь. А почему бы вам, Татьяна Павловна, не пойти работать? Вы же преподаватель. Чем водку пить, уж извините, да молиться впустую на этот образ! - и я ткнул пальцем в фотографию отца Кассиана на стенке.
- Не смей! - почти возопила Татьяна Павловна так же, как час назад моя сестра в мастерской. Что они, с ума посходили? Фетиши себе какие-то выдумали. Одна в конверт прячет, другая на стенку вешает.