Она любила угадывать прошлое людей по их манере двигаться. Наклон головы или взмах рукой сразу же позволяли ей отличить женщину благородного происхождения от куртизанки. Точно так же и с мужчинами. Неуклюжая походка - вот он, купец. Мягкая поступь знающего свою силу льва - воин.
Кир медленно выдохнул.
- Да. Слишком много боев. И большая их часть - бессмысленные. Императоров так заботит воинская слава.
"Императоров? Он что, был телохранителем императора?"
Некоторое время они молчали.
- А как насчет тебя? - наконец спросил он. - Как простая прачка научилась с такой легкостью резать глотки, одним движением и до самого позвоночника?
- Я од но время работала в мясной лавке, - улыбнувшись, ответила она. - У всех свиней глотки одинаковы.
Он удивленно посмотрел на нее.
- И как же случилось, что помощница мясника, к тому же язычница, поклоняющаяся некоей богине, стала прачкой при христианском монастыре в Египте?
- Скажем так: я сочла, что меня здесь никто не будет искать. И мне не придется беспокоиться о возможных визитах братьев-монахов после захода солнца.
Она помолчала.
- Кроме того, когда-то давно я тоже была христианкой.
- Правда?
Киру очень хотелось спросить ее, почему же она отреклась от прежней веры.
- Твои родители были христианами? - спросил он вместо этого.
Калай согнула ноги в коленях и уперлась в них локтями. Висевшая в утреннем воздухе мельчайшая пыль светилась в лучах солнца. От Нила исходил густой запах речного ила. Интересное лицо у этого Кира, подумала она. Особенно глаза. Тяжелые веки, а под ними словно темные изумруды, загадочно поблескивающие. И как бы она ни приглядывалась, не могла угадать, что же за ними скрывается. Он умеет закрываться от собеседника.
- Да, моя семья была христианской, - ответила она. - Мне было шесть, когда начались Великие гонения. Восемь лет мы бегали и прятались, но в конце концов римские солдаты поймали нас в окрестностях Эммауса. Я своими глазами видела, как обоих моих родителей замучили до смерти. Младшего брата увели и продали в рабство.
Калай замолчала.
- Единственное, чего я хотела в своей жизни, Кир, это семьи, - продолжила она. - Но церковь лишила меня всякой надежды на это.
Лицо Кира осталось непроницаемым.
- И когда ты стала язычницей? - спросил он.
- Как только смогла.
Несложно понять почему, подумал Кир. Даже если бы он не знал подробностей гонений на христиан в Палестине, он видел это своими глазами в Риме. Ужасные времена. Христианские храмы и просто дома, где находили христианские писания, сжигали дотла. Христианство было запрещено законом, его служителей арестовывали. Упорствующих в своей вере лишали всех прав гражданина Римской империи, даже права возбуждать дела в суде. Это означало, что любой человек мог делать с ними все, что угодно. Очень многих людей убили просто за их веру.
Уголки ее губ приподнялись.
- Любопытно, не правда ли? - сказала она. - Двадцать два года назад христианские книги жгли римляне-язычники. Теперь христианские книги жгут сами христиане. Когда же это закончится, Кир? Что может быть такого опасного в нескольких черных закорючках на листе пергамента?
- Иногда черные закорючки могут оказаться самым страшным оружием в мире, - ответил он.
Интересно, подумала она, почему он не продолжил расспрашивать ее о жизни до прихода в монастырь? Может, просто не желает знать? Мужчины редко желают знать прошлое женщин. Эти мерзости ранят добрых людей в самое сердце.
- Не понимаю, почему вы, монахи, не поклоняетесь Сатане, - сказала она.
- Что?
- Он всякий раз доказывает, что могуществом превосходит Бога. Если бы я решила стать христианкой, то молила бы о помощи именно его.
Кир улыбнулся, очевидно сочтя это за шутку.
- Ты не ответила на мой вопрос, - перевел он разговор на другую тему. - Как ты попала в Египет?
- Ну, это долгая история, Кир, - махнув рукой, ответила она. - Начавшаяся с богатого торговца пряностями, который имел нездоровое пристрастие к веревкам. Однажды ночью его жизнь оборвалась загадочным образом в моем присутствии. У него были друзья, которые либо приняли это слишком близко к сердцу, либо решили позабавиться с веревками по его примеру. А потом много разного, одно за другим.
На мгновение она испугалась, что сейчас на его лице появится страдальческое выражение, как у распятого Христа. Такое выражение обычно появлялось на лице его братьев-монахов, когда они сталкивались с неприглядными сторонами жизни. Но он сдержался. Его лицо снова расслабилось, и он продолжил спокойно глядеть ей прямо в глаза.
- А теперь?
- Думаю, вы нуждаетесь в моей помощи.
- Нуждаемся, - ответил он, кивнув, и встал. - Ты голодна? Почему бы тебе не помочь мне наловить рыбы? Мы ее быстро поджарим и снова двинемся в путь.
Она тоже встала и пошла вместе с ним вдоль берега.
- Надеюсь, ты не собираешься мне проповедовать?
- Нет, - ответил Кир, мотнув головой. - Я более недостоин произносить слово Господа, если вообще когда-либо был этого достоин.
Глава 12
Утренний воздух наполнился сиянием солнечных лучей, отражавшихся от висящей в нем мелкой пыли, и небеса превратились в сверкающий янтарный полог.
Заратан сидел на корточках у крохотного костра, глядя, как кожица рыбы коричневеет и лопается. Смотреть на это было куда проще, чем на Калай, которая ее готовила. Женщина выпотрошила рыб, положив их на кусок дерева, а потом воткнула их в песок вокруг пламени. В его возрасте непреодолимые позывы плоти возникали в самых неожиданных ситуациях. Калай обошла вокруг костра, подбрасывая в огонь ветки. Кудрявые рыжие волосы, обрамляющие ее загорелое лицо, развевались. Когда она наклонилась к костру, чтобы повернуть рыб, он мельком увидел, как в разрезе ее платья показались груди. Это было настоящее мучение.
Кир и Варнава сидели шагах в десяти от них и негромко беседовали. Он слышал лишь обрывки фраз, но выражение лица Кира было ужасным.
- О чем они говорят? - спросила Калай, мотнув головой в сторону Кира и Варнавы.
Сказать, что у нее голубые глаза, - все равно что назвать прекраснейший янтарь просто желтым. Эту искрящуюся неземную глубину и богатство цвета нельзя было описать словами.
- Что-то про город под названием Леонтополис.
- Значит, вот куда мы направляемся?
- Не знаю, но Варнава сказал, что знает человека, старого отшельника, который живет в пещере в нескольких днях пути от города на север, к побережью.
- Значит, мы направляемся в пещеру отшельника?
- Можно подумать, мое мнение учитывается в их планах, - раздраженно ответил Заратан. - Я просто догадываюсь, как и ты.
Калай уперла руки в бедра, и ее полные губы дернулись в усмешке.
- Заратан, ты не думал, что когда тебя сравнивают с котом, то делают это из-за тех завывающих ноток, которые у тебя так часто возникают?
Заратан покраснел.
- Ты ведешь себя просто возмутительно! Лучшее доказательство правоты святого Петра, который сказал, что женщины недостойны жизни.
- Он действительно это сказал?
- Да. Это есть в Евангелии от Фомы, теперь запретном. Одна из моих любимейших книг.
- Понятно почему.
Калай снова наклонилась, чтобы перевернуть жарящихся рыб, и Заратан зажмурился. Он открыл глаза только тогда, когда услышал, что она выпрямилась. Глянув на нее одним глазом, он понял, что Калай пристально смотрит на него.
У него шумно заурчало в животе, желудок будто хотел завязаться узлом.
- Ты ведь сегодня не ешь, правильно? - спросила она.
- Почему же, ем, конечно. А что?
- Ну, это не моего ума дело, но вчера я слышала, как кто-то из монахов сказал, что тебе и Киру приказано три дня поститься из-за разбитого горшка или чего-то в этом роде.
Кровь отхлынула от лица Заратана, и у него закружилась голова.
- Но ведь брат Варнава наверняка не собирается…
- Спроси у него, вот он идет, - сказала Калай, сделав жест рукой.
Резко обернувшись, Заратан увидел братьев-монахов, подходящих к костру. Белое одеяние Кира было покрыто грязью и кровью, после того как ему пришлось поваляться по полу молельни. Путешествие по реке тоже не сделало его чище, и на этом фоне идеальная чистота одеяния Варнавы бросалась в глаза.
Заратан попытался понять, что означает выражение лиц братьев. Оба плотно сжали губы и напряженно смотрели перед собой.
Калай вынула из песка четыре прутика с нанизанной на них рыбой и раздала их своим спутникам. Заратан жадно схватился за еду и впился в нее зубами, прежде чем ему что-то скажут, и вздрогнул от ужаса, увидев, как Кир и Варнава встали на колени и склонили головы.
Варнава принялся тихо читать Символ веры, установленный Ипполитом в 215 году.