Этот слух ложен. Вы знаете, что сегодня он был в церкви…
Я должен в этом убедиться: вы должны меня пропустить, - настаивает Писаревский.
Офицер отказывается:
- Идите к комиссару, а я вас не пущу, кто бы вы ни были.
Писаревский ищет меня и, найдя у полковника Кобылинского, повторяет свое заявление весьма взволнованно.
- Не всякому слуху верьте, говорится в пословице, - отвечаю я ему. - Ваша проверка излишня. Не могу исполнить вашего любопытства. А вот кстати и солдат здесь тот, что был сегодня утром в карауле, когда семья и бывший царь ходили в церковь.
Писаревский не знал, что ответить.
И вот в такой период Николаю II особенно захотелось прогуливаться за город. Меня крайне поражало непонимание положения дел со стороны свиты - князя Долгорукова, Боткина и др. Они не переставали просить о том же в то время, когда прогулки их самих по городу вызывали негодование наших солдат, они уже предупредили меня, что, если Долгоруков не перестанет "шататься по городу, его побьют"…
Мое положение становилось чрезвычайно сложным и тяжелым… Единственная надежда, которая еще жила во мне, - это Учредительное собрание, но и в нем я иногда сомневался, слишком оно запоздало. Все же я ждал созыва Учредительного собрания и приготовил уже свое ему заявление, чтобы оно освободило меня от моей обязанности.
Началась предвыборная агитация в Учредительное собрание. Тоболяки обратились ко мне, чтобы я сделал доклад в Народном доме об Учредительном собрании, где изложил бы программу. Мне пришлось делать доклады не только в Народном доме, но и в нашем отряде, и в местном гарнизоне. Предвыборная агитация как будто на время отвлекла население от острой злобы в провинциях.
Прихожу как-то утром в губернаторский дом, чтобы передать полученные письма и журналы, одна из княжон меня спрашивает:
- Неужели правда, что Учредительное собрание вышлет нас всех за границу?
Откуда у вас такие сведения?
- В газетах пишут.
Мало ли что пишут в газетах? Учредительное собрание еще не созвано, и никто не знает, как оно решит этот вопрос, - отвечаю я.
Княжна смутилась и через несколько минут вдруг заявляет:
- Лучше пусть нас вышлют еще дальше куда-нибудь в Сибирь, но не за границу.
Я посмотрел на княжну и невольно задал себе вопрос, что это значит.
- Вам не хочется уезжать из России?
- Лучше в России останемся. Пусть нас сошлют дальше в Сибирь… Вы тоже выбраны в Учредительное собрание?
- Да, - ответил я.
- И вы скоро поедете? Вы можете и не поехать. Кто вместо вас останется здесь?
Я ответил, что, если не пришлют заместителя, должен буду остаться, но употреблю все усилия, чтобы быть в Учредительном собрании.
Не знаю почему, но семья Николая II очень не желала, чтобы я уезжал, - об этом мне не раз говорили фрейлины, Боткин и другие.
Собственно говоря, с падением Временного правительства моя официальная связь с Питером и вообще с Россией прекращалась. Тобольск существовал как бы сам по себе. Никакой переписки ни официальной, ни неофициальной с новой властью у меня не было.
Надежда моя на Учредительное собрание была единственная. С каким нетерпением приходилось ждать этого созыва!
Даже Николай II неоднократно спрашивал: "А скоро ли будет созвано Учредительное собрание?"
Я отвечал уклончиво, ибо сам не имел точных сведений… Да и кто тогда мог ответить на этот вопрос?
Полагаю, что, во всяком случае, не позже начала января.
- Мы с Александрой Федоровной просим вас разрешить священнику отцу Алексею преподавать закон божий нашим младшим детям.
- Ведь с ними занимается сама Александра Федоровна.
- В настоящее время она не может, - возражает бывший царь. - Кроме того, отец Алексей, вероятно, более опытен и сведущ. Александра Федоровна находит, что он был бы очень подходящим преподавателем закона божия. Почему бы вам не разрешить? Приходит же он сюда совершать службу.
"По существу, я сознавал, что просьба самая невинная и почему бы не допустить. Но, помня все происходящее кругом, я никак не мог удовлетворить просьбу бывшего царя, особенно не мог допустить отца Алексея. Насколько удалось присмотреться к нему, он оказался в высшей степени бестактен и несвободен от стяжательства. Это последнее его качество вызывало страшную зависть в дьяконе той же церкви. Он не раз просил меня допускать и его на вечернюю службу в губернаторский дом, чтобы иметь право участвовать в доходах за эту службу. За то, что Алексей служил всенощные в доме губернатора для бывшей царской семьи, он получал 15 рублей и брал себе, не делясь с причтом.
- Я человек бедный, многосемейный, доказывал мне дьякон, - пятнадцать рублей для меня доход. Почему вы даете зарабатывать отцу Алексею, а мне нет? Надо быть справедливым…
- Вы, значит, желаете иметь доход? - спрашиваю я дьякона.
- Разумеется.
- Я полагаю, что с такими же претензиями могут ко мне обратиться и из других церквей города Тобольска. Что же я им должен ответить? Вы понимаете всю нелепость вашей просьбы, даже претензии, - говорю дьякону. Но никакие доказательства не действуют. После этого я просто категорически отказываю ему.
Служитель церкви ушел очень недовольный, не отказавшись, однако, от своего намерения "иметь доход"…
И что же он придумал для достижения этой цели? Так как и священник Алексей остался недоволен моим отказом допустить его законоучительствовать в бывшей царской семье, то они составили заговор против меня. И вот что устроили. Во время молебна 6 декабря, когда вся семья бывшего царя была в церкви, дьякон вдруг ни с того ни с сего громогласно провозглашает многолетнее здравие "их величеств государя императора, государыни императрицы" и т. д. и приводит всех присутствующих в крайнее изумление и возмущение, особенно некоторых из команды. Оно и понятно: никогда такое величание в Тобольске не допускалось и не совершалось. Так как это совершилось в самом конце молебна, я сейчас же подошел к дьякону и спросил: по чьему распоряжению он это сделал?
- Отца Алексея, - ответил тот.
Вызываю также священника, который в полуоблачении вышел ко мне из алтаря. Нас окружили возмущенные солдаты и любопытные свитские.
- Какое вы имели право давать такие распоряжения отцу дьякону? - говорю я священнику.
- А что же тут такого? - отвечает он как-то вызывающе.
Меня это крайне возмутило и даже испугало: возле меня стояли два солдата, сильно возбужденные, и один даже грубо буркнул: "За косы его да вон из церкви…" "Оставьте", - решительно остановил я его.
- Если так, отец Алексей, то знайте, что больше вы не будете служить для семьи бывшего царя, - сказал я священнику.
Тот что-то начал говорить в свое оправдание, но я уже не стал продолжать с ним разговор, ибо в церковь стала набираться посторонняя публика, начался какой-то говор, и дело могло кончиться величайшим скандалом, над попом мог совершиться самосуд. Хорошо, что в этот день в карауле был хороший взвод солдат, он сразу успокоился. Но инцидент этим не кончился.
Весть о происшедшем моментально облетела весь город и, попав в Рабочий клуб, превратилась здесь в величайшее событие. Тобольский Совет, который в то время соединился с городской управой, вмешался в это дело по настоянию Писаревского, Кочаницкого и других. Живо была составлена следственная комиссия, в нее попали и городской голова, и председатель местного гарнизона. В тот же день начались допросы попа и дьякона, которые единогласно показали, что за всенощной в губернаторском доме всегда бывший царь и царица величались "их величествами", что я, комиссар, никогда не протестовал и не запрещал попу это делать. Вот почему в день тезоименитства Николая дьякон провозгласил их величества. По городу уже пошла гулять эта ложь, пригласили меня на допрос. Отец Алексей, улыбаясь, протягивает мне руку как ни в чем не бывало.
- Я вам руки не подам: вы священник, а так беззастенчиво лжете и клевещете, отец Алексей, - говорю я ему в присутствии всех. - Вы утверждаете, что величание их величеств совершалось всякий раз, когда совершалась всенощная. В неправде вас может уличить весь хор, весь отряд, если вашей совести мало. А вы, - обращаюсь к городскому голове и председателю гарнизона, - могли бы меня и не допрашивать, а опросить хотя бы солдат нашего отряда, чтобы убедиться в нелепости и лживости этих обвинений.
Священник посмотрел на меня, дьякон тоже как-то тупо, равнодушно. Последний, впрочем, сейчас же как только я ушел, сознался, что оклеветал меня.
Зачем же вы это сделали? - спросил его председатель гарнизона. - Ведь вы служитель церкви, Христа!
Мне так посоветовал отец Алексей, - ответил дьякон.
Призывают попа. И тот, видя, что дьякон сознался, тоже не выдержал и заявил вместе с дьяконом, что этим способом они хотели скинуть меня, потому что я не дал им увеличить свои доходы службою в семье бывшего царя.
В результате всей этой истории наши солдаты чуть-чуть не избили дурного попа. Хорошо, что своевременно удалось его выпроводить в Ивановский монастырь, а на его место назначить другого для совершения службы в бывшей царской семье.