Все двадцать три мяча очутились в белой трубе. Дальнейшая баллотировка утвердила только преимущество Ивана пред прочими товарищами. Полковник приказал его кликнуть и, собственноручно отдав ему сержантскую трость, приказал не медля вступить в должность, не ожидая указа из Коллегии.
Можно себе представить, в какую досаду приведена была вся артель. Многие плакали. Но Володя был совершенно счастлив.
"То-то мне пойдет житье! - думал он: - оно правда, Коницын из дворян, да все-таки не покормишь, не напоишь - серчает. А Ванька у меня - держи ухо востро! Свой человек. Знатно!"
И на радости осушил последнюю флягу смородиновки. В это самое время вошел Иван.
- Смирно! - сказал он тихим, робким голосом. Все засмеялись. Иван смутился, взглянул на икону, перекрестился и сказал с какою-то торжественностью:
- Богу и царю присягал я! Вы мне не указ! Смирно, говорю вам!
- Тише, Ванька! - закричал кто-то из солдат. - Мы тебя уймем.
- Вот я тебя уйму, - отвечал Иван, и палка обновилась и распространила ужас на всю артель.
- В пятом часу на экзерцир-плац, на учение! - сказал Иван и ушел. Все пристали к Володе и просили его протекции. С нахальным смехом, лежа вверх брюхом, отвечал Володя: кому "хорошо", кому - "посмотрим", кому - "что дашь?", и заснул в чаду своего величия. Наступил и пятый час. Солдаты уходили на назначенное место, артель пустела. Последний собрался на учение Коницын, взял ружье и стал будить Володю.
- Не замай, - закричал Володя, - спать хочу.
- Пора на учение!
- Так ступай, а за меня пусть Ванька ружьем артикул выбрасывает.
Перевернулся и заснул. Коницын ушел один. Не прошло и пяти минут, Ерема разбудил Володю.
- Ступай, Володимер Степаныч, сержант зовет.
- Ах ты, лошадиная харя! Видно, я мало тебя в конюхах бил. Пошел!
Еремей ушел и воротился.
- Володимер Степаныч, вставай! Сержант сердится.
- Смотри, чтоб я не рассердился.
- Да он наказывал, чтобы я тебя волей-неволей на учение привел.
- Поди и скажи Ваньке, что я спать хочу.
- Барин! Худо будет, как сержант сам придет!
- Пускай попытается! Я ему рыло намозолю. Вон!
Пришел и сержант и с ним Ерема да еще солдат.
- Володимер Степаныч! Служба не воля! Ступай!
- Ах ты, холоп окаянный! С кем ты разговариваешь?
- С тобою, барин! Прошу тебя, не доводи меня по артикулу поступить.
- Я тебе такой артикул задам, что за ушами затрещит.
- Видит Бог, я не Иван, а сержант государев. По присяге пойду. Палкой подниму.
- Палкой! - Володя вскочил и размахнулся по старой привычке весьма ловко, но сержантская трость - волшебный жезл! - так и пошла гулять по нежным косточкам Володи. Сержант сам зажмурился, а все бьет, да тузит, да приговаривает:
- Не могу, Володимер Степаныч, видит Бог, присягал! Не сердись, барин! Не я бью, служба бьет.
И трость продолжала ревностно нести службу. Стыд, унижение, а паче физическая боль одолела. Володя выскочил из артели и опрометью бросился бежать.
Варвара Сергеевна только что оздоровела и после продолжительной болезни в первый раз вечеряла или полудничала, не знаю как правильно назвать трапезу между обедом и ужином. Перед нею стояло большое блюдо оладий и кувшин квасу. Откусив лучшую по усмотрению часть оладьи, остатки подавала она то карлицам, то собачонке в очередь. Кошка сидела возле Варвары Сергеевны и весьма искусно лапой приближала к себе какую-то отсталую оладью. Варвара Сергеевна забавлялась. Вдруг вбежал в покой Володя без верхнего платья, даже без помочей, весь избитый, в слезах, с растрепанными волосами. Оладья выпала из рук Ландышевой; стол, кошка, собачонка, карлицы - все было опрокинуто.
- Что с тобой, Володя! - закричала она. - Видно, морить уже стали! Рассказывай, рассказывай!
- Да зачем ты меня сюда привезла! Всему ты виновата. Не могла ты меня где ни есть спрятать? А еще мать! И не вступишься! Ванька, наш холоп, меня бьет, а ты сидишь да оладьи убираешь. Коли ты ему глаз не выцарапаешь али на конюшне не отдерешь, так я не сын тебе, слышишь, не сын! Я тебя из дому выгоню! Все мое! Отцовское! Мне твоего не нужно!
- Да как же это посмел Ванька?
- Да уж не умничай! Прибил! Погляди, синяки по всему телу…
- Что ты, что ты, Володя? Красно маленько, да и полно… Да все-таки, как он это на душу такой грех взял, ведь ему поп на духу не отпустит!
- Да полно врать! Поди, жалуйся!
- Да кому я стану жаловаться? Видишь, тут все заодно. Разве к государю?
- Ступай к государю, куда хочешь, только мне Ваньку уйми!
- Быть по-твоему! Пойду к государю. Палашка, одеваться.
Происшествие, нами описанное, случилось на Вербной неделе Великого поста. Государя не было в резиденции. Ожидали к Страстной неделе. Затаив злобу, убежденная, что все действуют заодно противу ее Володи, и потому скрывая свое намерение, Варвара Сергеевна приказала Ефремычу написать рапорт в полк, что Володя болен и потому остается у нее до выздоровления. Но присланный для освидетельствования полковой лекарь нашел больного весьма здоровым и к службе годным и настоятельно требовал явки немедленно в полк, угрожая судом и следствием. Нечего делать. Ландышева отпустила сына со слезами, приговаривая:
- Что будешь делать с этими разбойниками? Потерпи, Володя, до Страстной, только гляди, чтобы нехристи тебе как ни есть синяков не заговорили, а то и государю показать будет нечего.
IX. АУДИЕНЦИЯ
Государь приехал. Скоро распространилась весть о его прибытии. Варвара Сергеевна с утра еще забралась на набережную нового Зимнего дома и глядела пристально на второе с угла окно, где была рабочая его величества. Кто-то поглядел в окошко, Ландышева отвесила земной поклон, привстала, никого не было. Опять кто-то показался ей у окна, и опять поклон. Кланялась Ландышева, кланялась, да и выкланялась. Кто-то подошел к ней сзади и, ударив по плечу, сказал ей ласково:
- Что тебе нужно? Я здесь.
То был сам государь. Он возвращался пешком из Адмиралтейства. Ландышева оторопела и бормотала несвязно:
- Ванька, государь, того, Володю, изводит… дворянин…
- Успокойся, - сказал государь, - и расскажи толком.
- Батюшка, надежа-государь! - взвыла Ландышева. - Не вели обижать моего Володю; мой же холоп его бьет; я же тебе его на службу подарила, а он своего вотчинника до полусмерти убил.
- Да за что!
- Как за что, батюшка надежа-государь! А за то, что его, холопа, сержантом сделали.
- А сын твой кто?
- Солдатом в Гермалайском полку, так фискалы указали.
- А как зовут твоего сына?
- Володей, батюшка надежа-государь, Володей.
- Фамилия?
- Не знаю, батюшка надежа-государь, не знаю.
- Прозвище?
- Ландышев.
- Знаю, - сказал государь, нахмурясь. - Это на него девка крепостная Пазухину жаловалась.
- Жаловалась? Ах она, бестия! Да как же она на своего господина жаловаться посмела? Дам же я ей, только дай мне с окаянным сержантом управу.
- Дам, дам! - сказал государь. - Ступай за мной.
Ободренная ласкою государя, Варвара Сергеевна шла бодро позади и говорила без умолку о нанесенной ей обиде. Государь вошел на крыльцо и оглянулся.
- Погода что-то хмурится, - сказал царь.
- Хмурится, надежа-государь. Дождик будет, да, чай, к празднику разгуляется. Еще неделя с днем, много воды уйдет, время будто на лыжах, не успеешь каравай испечь, а уж и к заутрени звонят. Так на свете все, надежа-государь.
Государь вошел в сени. Ландышева за ним.
- Обожди здесь! - сказал государь и пошел наверх по дубовой лестнице. В сенях швейцар его величества указал ей на скамью, но Ландышева отвечала:
- Ничего, батюшка, постоим, ноги у меня свои, лишь бы Ваньку мне позволил государь на конюшне отодрать, а Домне за донос будет масляница. Она, окаянная, этого Пазухина наслала. Постой, погоди. В субботу, перед самым праздником, разделаюсь.
Долго прождала Варвара Сергеевна в сенях царских. Кого она тут ни видала. И генералы, и штатс- и гоф-дамы, и царицы, и принцессы, как тени, мелькали пред обаянною Ландышевой… Наконец и ноги, и внимание Варвары Сергеевны утомились.
- Послушай, - сказала она швейцару, - не знаю, как тебя величать, генералом или полковником. Видно, государь про меня забыл. Сходи-ка да напомни. Стоять прискучилось.
Швейцар в ответ протянул табакерку и сказал:
- Пожалуй, понюхай! Новой выделки табак.
Варвара Сергеевна перекрестилась, отплюнулась и так громко чихнула, что швейцар сказал ей:
- Этак ты сама про себя докладываешь.
"Все заодно", - подумала Ландышева и невольно приуныла. Вдруг двери со двора отворились и вошли в полной форме сержант Иванов и солдат Ландышев. С лестницы сбежал денщик и позвал всех троих к государю. Кабинет его величества был весь из дуба; стол, полки, оконные рамы, пол, двери - все было дубовое. На полках много книг и бумаг, на столе глобус и также книги и бумаги. Государь стоял у окна и читал какое-то письмо. Когда вошли наши знакомые, государь тотчас к ним обратился и сказал ласково:
- А! Это ты, Иванов? За что ты изволил бить этого Володю?
- За ослушание твоего указа!
- Какого?
Сержант рассказал все дело слово от слова. Простосердечие, доброта и уважение к службе весьма понравились Петру.
- Как же ты бил его? - спросил государь.
- Как ты указал, государь…
- Да как же это, я что-то не помню! - сказал государь, улыбаясь, и кивнул Ивану рукой.