* * *
Судебный пристав, чуть склонившись, подал на вытянутых руках медную жестянку.
Гудо скосил взгляд. В металлическом чреве лениво пузырился свинец.
"Бедный городишко", – подумал палач и сбросил свой капюшон.
Увидев отвратное лицо палача, толпа радостно всколыхнулась. Пришло время самого важного и интересного.
Палач нагнулся и поднял с деревянного помоста конусообразную лейку. Затем его взгляд вернулся к опрокинутому на спину худощавому мужчине, которого, придавив его свисающую с колоды голову, держали два крепких стражника.
Глашатай свернул в трубку только что прочитанный приговор и с любопытством уставился на перекошенное от страха лицо преступника.
Гудо подошел к несчастному и приставил лейку к крепко сжатым губам. Преступник замычал и замотал головой. Однако стражники тут же пресекли его попытки к сопротивлению.
Палач вздохнул и с силой нажал на железную лейку. Та, подчиняясь грубой воле, обрезала губы и, выдавив зубы, глубоко вошла в глотку. Преступник задергался. Из глубины его тела послышался придавленный крик. Он тут же стал судорожно глотать выбитые зубы и потоки хлынувшей крови.
Гудо протянул руку и взял поданную ему жестянку с кипящим свинцом. Сейчас он ни о чем не думал. Он выполнял работу палача. Хотя некоторым из толпы показалось, что господин в синих одеждах уж очень скоро вылил в рот преступника кипящий металл. Слишком быстро, всего после нескольких конвульсий, фальшивомонетчик затих, а из прожженной дыры в основании черепа тут же вытек свинец.
Гудо посмотрел на остывающее пятно окрасившегося в кровь металла и еще раз подумал о том, что в былые годы, по словам мэтра Гальчини, фальшивомонетчику в глотку заливали серебро.
"Бедный городишко", – повторил про себя палач и грустно посмотрел на застывшую толпу. Та явно ожидала большего, надеясь, что зрелище растянется на более длительное время. Со вздохом поняв, что все закончилось, собравшиеся стали медленно расходиться.
Палач спустился с помоста и уселся на нижнюю ступеньку.
Через некоторое время к нему подошел пристав и передал то, что полагалось палачу по договору. Гудо вытащил из-под помоста свой полотняный мешок и с безразличием положил в него то, что было на преступнике ниже пояса, – кожаные штаны, зеленого цвета чулки и еще очень крепкие сапоги. Отдельно, в нагрудный карман, он спрятал свой заработок – восемь серебряных монет.
Теперь он был свободен и мог распорядиться этим утром по своему усмотрению. Но прежде нужно было покинуть город, ибо за нанятого палача была внесена страховая оплата и местные власти несли ответственность за то, чтобы с ним ничего не случилось в пределах крепостных стен.
Да и сам Гудо всей душой стремился уйти из города, в котором он только что лишил жизни человека. Хотя многие богословы и законники не причисляют преступников и закоренелых грешников к роду человеческому.
Палач встал и, не оглядываясь на место казни, не спеша направился к заезжему дому, где он оставил еще совсем молодого коня, выданного ему городом Витинбургом.
Он шел по узким улочкам, не поднимая головы, которая и так была надежно упрятана под широким капюшоном. Но, тем не менее, его огромное тело и синие одежды были легко узнаваемы, так как почти все жители этого города присутствовали на казни. Шедшие за палачом люди не спешили его обогнать, а идущие навстречу останавливались и жались к стенам домов и заборам.
Гудо нигде не останавливался, ибо ничего не интересовало его в этом городе, и вскоре оказался в конюшне заезжего дома.
Не удивившись тому, что никто не бросил его коню даже пучка соломы, палач развязал свой полотняный мешок и, вытащив из него свою старую одежду, все так же не спеша переоделся.
Теперь можно было отправляться в путь.
Гудо легко вскочил в седло и тронул коня. Застоявшееся животное сразу же пустилось вскачь, заставив всадника прильнуть к гриве, чтобы не расшибить лоб о низкую балку ворот конюшни. Краем глаза палач заметил высунувшегося из дверей заезжего дома старика хозяина, но и не подумал остановиться.
Благодарить было не за что, а все расходы по пребыванию приглашенного палача должен оплатить городской совет Дортмунда.
Молодой конь быстро вынес всадника за городские ворота и сбросил скорость, едва его копыта попали на ухабистую дорогу. Точнее, в месиво из грязи и снега. И так как хозяин не подавал никаких команд, конь вскоре перешел на шаг, время от времени косясь на правую коленку всадника.
Гудо не торопил коня, хотя понимал, что уже через несколько часов начнет смеркаться, а затем на темные леса упадет непроглядная зимняя ночь.
Нет, его не мучили угрызения совести, как это наверняка было бы со всяким добрым христианином, только что отобравшим жизнь у совсем незнакомого ему человека. Он уже выбросил из головы то, что бюргеры этого городка за кружкой пива будут обсуждать до первых весенних дней. Более того, в его большой голове не было ни мыслей, ни воспоминаний, ни желаний.
А все потому, что в душе Гудо образовалась пустота – неизбывная и холодная.
Такое уже бывало с ним. Причем бывало не раз. Началось с того дня, когда он едва не был убит отцом. Потом это повторялось, особенно в первые годы пребывания в подземелье Правды, когда душе было страшно, а телу невыносимо. Мэтр Гальчини, видевший своего уродливого ученика насквозь, давал такому состоянию латинское определение. Но только мудрая латынь была тогда для Гудо тем же самым, что и язык птиц, зверей или мавров. А жестокосердному учителю было интересно наблюдать, как пустые, безразличные ко всему глаза этого сильного мужчины наливаются злостью и ею же наполняется его душа.
Мудрый Гальчини знал, как выплеснуть накопившуюся в душе ученика злость и куда ее направить. Вскоре в подземелье спускался епископ, и начиналось то, о чем Гудо не расскажет даже в день Божьего суда.
Конь уже долгое время нес безучастного седока по извилистой дороге, не решаясь свернуть с нее в глубокий и рыхлый снег. На развилках дорог он выбирал ту, которая была лучше утоптана. По ней было легче идти. Хотя под тяжелым всадником идти не хотелось. Он и совсем остановился бы. Но небо уже стало сереть, а в оставшихся за спиной лесных зарослях протяжно завыл голодный волк.
Это завывание извечного врага заставило коня ускорить шаг и не сбрасывать его даже тогда, когда пришлось по брюхо в снегу обойти повозку, крытую старым войлоком.
– Эй, добрый человек! Ради Христа, нашего спасителя, помоги. Эй, добрый человек!
Гудо встрепенулся и непонимающе уставился на маленького круглолицего мужчину в облезлой лисьей накидке и в таком же треухе.
– Видишь, добрый человек, эти гнилые ступицы колеса вот-вот треснут. Хотел же поменять колесо еще в городе. Да торопился. Хорошо, что прихватил с собой запасное. Это Господь меня надоумил. Помоги, добрый человек. Я вижу, Создатель не поскупился и дал тебе силушку. Ты только приподними повозку, а я мигом сменю колесо. Так что, добрый человек, поможешь?
– Не называй меня "добрым человеком", – глухо отозвался Гудо и, стиснув зубы, спешился.
– Повозка не очень тяжелая, хотя товара в ней немало. Но все мелкое, почти без веса. Я маленький купец. Торгую по мелочи.
Гудо посмотрел на покосившееся колесо и, став спиной к повозке, легко, без малейших усилий приподнял ее.
– Вот и славно, – повеселел купец. – Я сейчас. Я быстренько.
Этот маленький человечек действительно очень быстро заменил колесо. Было видно, что такое с ним не впервые и что он привык к трудностям дороги.
– Вот и все! – громко воскликнул купец. – Уж и не знаю, как тебя отблагодарить, добрый человек…
Гудо опустил повозку.
– Не называй меня "добрым человеком", – повторил он. Потом удивленно осмотрелся и спросил:
– Куда ведет эта дорога?
Купец перестал улыбаться и попытался заглянуть под капюшон "доброго человека". Затем он внимательно с головы до ног осмотрел его большое тело и стал боком продвигаться к передку повозки. Уже сидя на скамье передка, купец ответил:
– Это дорога ведет в Мюнстер.
– В Мюнстер?! – удивленно воскликнул Гудо. – Почему же я не узнаю ее? И почему я здесь?
Купец пожал плечами и тронул свою вислозадую лошадь. К своему немалому огорчению он увидел, что его добрый помощник уже в седле и едет рядом с ним. Купец озабоченно оглянулся на свой товар и, опустив руку под скамью, почувствовал прикосновение холодного лезвия короткого меча.
Проехав несколько сот шагов, всадник неожиданно сказал:
– Это потому, что я никогда не видел эту дорогу зимой.
Купец облегченно выдохнул:
– А я и зимой, и осенью, и весной, а уж летом несколько раз. И так год за годом. Беру товар у городских ремесленников и везу по селениям и замкам. Меня давно в городе знают. Многие товары дают и без денежек. Знают, что Арнульф – честный купец. Арнульф из Мюнстера – это я…
Помолчав немного в ожидании, что попутчик назовет свое имя, и не дождавшись этого, говорливый купец продолжил:
– И в селениях меня знают. И благородные хозяева замков просят привезти то одно, то другое. Все по мелочи, конечно. Но жить-то нужно. У меня трое детишек. Товар так себе. Но всегда подобран и к поре года, и к святым праздникам. Завтра Рождество. Великий праздник. Вот и везу селянам игрушки для их деток. А еще медовые пряники. Одни сделаны коровками, другие козликами. Есть и ослики, и петушки. Такие пряники и деткам, и женам сгодятся. А еще чепчики, рукавицы и… Да много всякого… Скоро уже начнет темнеть. Мы сейчас проедем небольшое селение, а чуть далее селение будет покрупнее. Там я и заночую. У лесничего Ансена. Мы с ним давно знакомы. А ты?
Всадник кивнул.
– И мне нужно где-то заночевать.