Каждый вечер у мороженщика Гарши собиралось самое изысканное общество. Среди "сорбетов" и "парфе" здесь занимались делами, а порой и высокой политикой. Вот красотка, ее зовут Дианой. Для Дианы она, пожалуй, чересчур тучна. Но юноши томно вздыхают: "богиня"! Она в легкой газовой тунике: эту моду ввела госпожа Тальен. На пухлых руках, повыше локтя, запястья. Шляпка украшена шелковыми розами, и розы надушены: последнее изобретение Дианы. Наставив на богиню крохотные лорнеты, юноши лепечут:
- Пгекасно! Бозественно! Неповтогимо! Невегоятно!
Они картавят, шепелявят, сюсюкают - этого требует хороший тон. Им хочется показать, что они никогда не ездили на запятках и не торговали вразнос. Поглядеть на них - это настоящие, чистокровные аристократы!
Но о чем так оживленно разговаривает богиня? Может быть, о стрелах Купидона? Не те времена! "Батист"… "Свечи"… "Кофе"… Богиня знает, что даже фисташковое мороженое теперь не дается даром.
Юноши говорят о политике. Фрерон недостаточно дерзок. Надо истребить всех террористов. Господин (да, господин, - у Гарши нет граждан, "граждане" здесь только лакеи), господин де Мэн только что приехал из Марселя. Он рассказывает о подвигах "Солнечного братства" - так зовут на юге порядочных людей. Они мигом очистили все тюрьмы. Это очень просто. У арестантов ведь нет оружия. А стража смотрит сквозь пальцы. Четыреста якобинцев за два дня! Притом это вовсе не обременительно. В Марселе тоже и веселятся и танцуют. После работы - можно пойти на бал. Дамы щедро вознаграждают бесстрашных. Рассказ марсельца вызывает зависть.
- Почему же Фрерон не ведет нас?..
- Боится. Он ведь сам из террористов. Трус!
- В тюрьмах Парижа достаточно убийц. Надо бы их почистить… Всех этих прериальцев и анархистов…
- А в первую голову Бабефа…
Неожиданно они замолкают. Общий шепот восторга, благоговения. "Она!" Она - это, конечно, "богоматерь Термидора". Когда она появляется, все забывают о батисте, об убийствах, о ценах на сукно, о Бабефе, Не то чтобы всем так нравилась госпожа Тальен, но мода, мода…
В годовщину девятого термидора, однако, "богоматерь" не осчастливила своим присутствием мороженщика Гарши. Ей было не до сорбетов. Возглавляя нацию, республику, революцию, она председательствовала на банкете в память исторического дня. В этот вечер она была "богиней Мудрости". Это, конечно, не помешало ей вдоволь оголиться, так что один из гостей, взглянув на тучные груди Терезы, забыл о "мудрости" и воскликнул:
- Капитолийская Венера!
Тереза принимает гостей в своей "хижине". Это опереточный домик, на крыше его нарисована солома, а вокруг расставлены цветы в горшочках. Развлекалась же в Малом Трианоне преступная австриячка - почему бы не развлекаться жене депутата Конвента, гражданке Тальен?
Что ни день Тереза выдумывает новую моду. На этот раз она дивит гостей своими голыми ножками. Вместо сандалий - котурны, а на пальцах ног кольца с рубинами. Слуга Терезы остер на язык. Улучив минуту, он шепчет камеристке:
- У этой суки кольца на передних лапах и на задних.
Тереза, рассеянно улыбаясь, выслушивает комплименты:
- Божественные ножки! Геба! Киприда, вышедшая из пены! Аврора среди облаков!
- А знаете ли вы, что мои ноги искусаны крысами? В тюрьме, в Бордо… Во время террора.
И Тереза грустно вздыхает. Наивный Лувэ долго разглядывает ноги, ища рубцы. Он не находит их, да и не может найти. Тереза просидела в бордоской тюрьме всего день или два. Ее освободил Тальен. Он был большим бабником и представителем Конвента, она - хорошенькой аристократкой, которая жаловалась: у мужа реквизировали столовое серебро. Они сразу поняли друг друга, бывший лакей и бывшая маркиза. История с крысами родилась после термидора: не только новые моды умеет придумывать Тереза!
Рассказав в сотый раз о крысах, Тереза спрашивает:
- А котурны, гражданин Лувэ? Вам нравятся котурны? Это ведь приближает нас к нравам Аркадии. Ах, Греция - вот мой идеал! Обувь груба. Кстати, вы слыхали, что в Медоне обнаружили остатки страшной мастерской - там приготовляли сапоги из человеческой кожи. Говорят, что изверг Сен-Жюст носил сапоги из кожи жирондистов.
Здесь даже наивный Лувэ не может скрыть усмешки: ай да Тереза! Но как же не очернить лишний раз Сен-Жюста?
- Что же, это на него похоже…
Гостей попросили к столу. На следующий день официальный "Вестник" писал о "скромной товарищеской трапезе". Как должны были усмехаться приглашенные, читая эту заметку и вспоминая вчерашнее пиршество!
Тереза обожала искусство. На клавесинах лежали ноты казненной королевы, а суп был сервирован в севрских чашках. Вином Тальен хвастал не зря: что за "Бон"! Что за токайское! - все из погребов эмигрантов. Пили в тот вечер на славу, пили не просто, а с тостами: таков был новый обычай, принесенный из Англии, и хоть в Англии сидел проклятый Питт, все светские люди старались подражать британцам. Тосты подчеркивали политический характер банкета: термидорианцы братались с жирондистами.
Будь здесь только Тальен, Баррас и Фрерон, они могли бы ограничиться одним внушительным тостом - "за нашу спасенную шкуру!". Календарная дата невольно вызывала воспоминания: горячий, душный день, белесый туман, трусливые перемигивания депутатов, еще не знающих, чья возьмет, и наконец крик, жестокий крик Робеспьера: "Председатель убийц! В последний раз я требую слова". Но убийцы не любят лишних слов. Фуше хорошо поработал: вокруг Робеспьера - пустота. Его брат кричит: "Я хочу разделить участь Максимилиана!" Героизм одного человека пугает свору шакалов. Тогда Фрерон вытирает потный от страха лоб и бормочет: "Как трудно свалить тирана!"
Термидорианцы, подымая тост "за девятое", могут многое вспомнить. Они связаны прошлым. Грабили? Все. И все, приехав из обчищенных городов - из Бордо, Марселя, Тулона, - шли на поклон. О, эта комната на улице Сен-Онорэ и холодный взгляд "Неподкупного", очки, сухой полупоклон, неизвестность: простил? решил погубить?.. Они хорошо помнят эти паломничества. Они уцелели. Они пьют токайское. Бокалы победоносно звенят: "Да здравствует девятое термидора!"
Они спаяны давним страхом, но с какой охотой хоть сейчас, за этой "товарищеской трапезой" они предадут друг друга! Надо глядеть в оба. Эти разбойники при дележке благородством не грешат. Где их товарищи по термидору? Фукье де Тенвиль казнен. Коло д'Эрбуа и Бильо-Варен сосланы в Кайену - "сухая гильотина", Амар и Барер в тюрьме, наконец, Фуше, душа всего заговора, - сам Фуше в опале. Одного за другим выдают термидорианцы своих товарищей, только чтобы ублажить умеренных и спасти себя.
Сегодня Тальен обхаживает Буасси д'Англя, Бувэ, Ланжинэ. Он льстит - ведь у жирондистов слишком много поводов, чтобы ненавидеть этого якобинца. Пока он в Бордо кутил с Терезой, они прятались в подвалах. Тальен подымает тост:
- За жертв былой тирании!..
Жирондисты пьют молча. Что у них в голове, никто не знает. В томлении Тальен декламирует:
- Я плачу над прахом Вернио, Кондорсе, Демулена…
Правда, он не плачет, он ест индюшку с трюфелями, но голос его вибрирует, как хрусталь бокалов. Буасси д'Англя шепчет своему соседу Бувэ:
- Лучше бы он их тогда защитил, чем теперь плакать…
Ах, тяжело дается высокая политика гражданину Тальену! Кроме старых обид "Жиронды", у него сейчас другие заботы: Сиэс что-то пронюхал. Правильно сказал проклятый Робеспьер о Сиэсе - "это крот революции". Он вечно подкапывается под кого-нибудь. Вчера он намекнул Тальену, что ему известно о каких-то письмах. И Тальен не может успокоиться. Разве его, Тальена, вина, что он любит женщин, хороших портных, "трант'э-карант", охоту на ланей в Сен-Жермене, токайское вино - словом, все блага жизни вплоть до "египетского массажа"? "Неподкупный", тот хорошо знал Тальена. Он сказал: "Тальен на все способен ради денег и ради юбок". Одна Тереза сколько стоит!.. Тальену нужны деньги. Другие продают драп или сахар. Он любит крупную игру: он продает Французскую республику, с конституцией, с Конвентом, со знаменами - "на слом". Он один? Как будто не тем же занят его сосед Баррас! Надо только, чтобы до поры до времени никто не знал. И вот этот подлец Сиэс что-то пронюхал… О переговорах с испанцами в пользу дофина? Может быть. А может быть, все дело в письме Людовика Ксавье к своему кузену герцогу д'Артуа? Так или иначе, надо показать, что он - непримиримый враг роялистов. Баррас вовремя подымает бокал:
- За Тальена. За героя Киберона!
И Тальен решает: сдавшихся роялистов следует расстрелять. Это подымет его престиж в глазах народа. Если Сиэс вздумает поднять вопрос о письмах, Тальен ответит: "Я доказал мою ненависть к сторонникам престола".
Еще тост: "За новую конституцию!" Это не бред якобинцев как в 93-м. Это настоящая конституция, совсем как у англичан: верхняя палата, избирательный ценз, - словом, оплот порядочных людей, а не черни. И Тальен напоминает Буасси д'Англя:
- В дни прериаля, когда многие колебались, я первый воскликнул: "Пусть преступники погибнут прежде, чем взойдет солнце!.."
Здесь на минуту все замолкают. Ромм, Гужон, Субрани - образ этих людей слишком чист. Даже Баррас смущен развязностью Тальена: хорошо, прикончили, но зачем вспоминать?..
А Тальен уже занят другим: бордоские капиталы проедены, вопрос о короле пока только вопрос, остается спекуляция. Он вошел в компанию с военным интендантом на улице Тарани. Хорошо бы заручиться помощью Барраса. И под звон бокалов он шепчет:
- Для итальянской армии… Сорок тысяч… Но об этом после…
Тальен, однако, не договорился с Баррасом. Ссора. Потом Лувэ о чем-то начинает спорить с Фрероном. Оба стучат ножами о севрские тарелки. Лонжинэ пробует отвлечь внимание новыми тостами: