- Изумление ваше, дорогие друзья, доказывает, что вы мало помышляли о Сексте, опаснейшем из всех мужей. А я, понадеявшись на вашу прозорливость, не послал во-время наблюдателей. К счастью, халдей, предсказавший мне великую будущность - не тот старик, которого я хотел наказать на пиру у Секста Помпея, а другой, - проезжал через городок именно в то время, как туда прибыл Титий, и узнал, что римский военачальник ожидает Секста. Халдей поторопился в Рим, и сегодня утром я уже знал о делах Антония.
- Счастливая случайность! - воскликнул Агриппа, плохо скрывая свое смущение.
- Тем более счастливая, - добавил Меценат, - что если бы я, Цезарь, находился все время при тебе, я не допустил бы того, что допустил Агриппа.
Толстые красные губы Агриппы дрогнули.
- Замолчи, низкий лицемер! - выговорил он, едва владея собою. - Хвастовство твое оскорбляет стены этого дома. Чем ты проявил себя, служа нашему господину? Чем? Зато о себе я могу сказать: я помог Цезарю разбить Секста Помпея на море, изгнать его из Сицилии и иных островов…
Меценат молчал.
- Я мог бы еще напомнить о победах моих в Аквитании, - продолжал Агриппа, - но не хочу уличать тебя в происках против меня. Пусть господин наш Цезарь скажет беспристрастно, кому он больше обязан - мне, другу своего детства, или тебе, жалкий выскочка?..
Октавиан засмеялся,
- Тише, друзья, тише! Оба вы нужны мне, обоих вас ценю, и не время ссориться и оскорблять друг друга! То, что я сказал вам, должно быть сохранено в тайне, и только письмо Антония снимет печать молчания с наших уст.
И он приказал вошедшему рабу позвать Ливию. Меценат и Агриппа поторопились уйти.
XXIX
Меценат, покровитель искусств и литературы, ходил взад и вперед по таблинуму и диктовал рабу стихи, которые сочинял "по наитию свыше", как он любил утверждать в спорах с Горацием, Вергилием, Галлом и иными поэтами. Он готовил книгу, которую назвал "Гетеры" и которая, по его мнению, должна была жить в веках, в потомстве, как украшение правления молодого Цезаря. Эти гекзаметры он создавал четверостишиями, стараясь в каждое из них включить определенный смысл.
- Пиши, - обратился он к скрибу и, остановившись, стал говорить нараспев, отбивая ногою размер:
XX
В рое сошедших на землю богинь страстнооких Милета
Славилась между гетер ты, о Аспазия-мать!
В гордых Афинах великие мужи вселенной с тобою:
Фидий, Перикл и Сократ, злой Теоды кумир!XXI
Светлая в блеске божественных дев, о супруга Перикла!
Как ты сумела вовлечь Грецию в войны? Самос
С бурной Мегарой в мечи нарядились и в шлемы и в латы:
В звонах кровавых шумит ратная доблесть племен!XXII
Смертные! Фрину кто зрел совершенно нагую в цистерне,
Может на стогнах сказать: "Гелиос бросил копье,
Встала из пены рожденная девушка, нимфа Нептуна,
Вышла на берег. Легла. Пена струится с волос"…
Заставив раба перечитывать стихи, он напрасно искал хотя бы одного слова, чтобы придраться к нему, заменить иным, более звучным или ярким, и - не находил. Он думал, что эти стихи не заимствованы им у Невия, Энния, Ливия Андроника, Катулла, ни у Гомера, Гезиода, Сапфо и иных поэтов, и гордился ими больше, чем мог гордиться Вергилий десятью своими "Эклогами", которые он, Меценат, считал скучными, растянутыми и маловыразительными.
В этот день он был в том приподнятом настроении, которое называл вдохновением, не думая, что оно было следствием общения Октавиана накануне на пиру у Агриппы. Цезарь обещал ему поддерживать не только начинающих поэтов и писателей средствами и подарками, но даже выявившихся и известных не оставлять без вознаграждения. И в доказательство того, что его обещания не пустые разговоры, Октавиан написал тут же, за фиалом вина, записку своему аргентарию с приказанием выдать Меценату на "литературные расходы" сто тысяч сестерциев. "Это только для начала, - добавил триумвир, - лишь бы ты употребил их разумно, с пользой и представил мне доказательства, что дело, задуманное тобою, стоит твоих трудов и моих денег". Обрадованный вниманием Цезаря, Меценат не спал почти всю ночь, обдумывая, как употребить эти деньги, и чуть свет принялся за работу над книгой стихов, которые давно уже хотел предложить как образец начинающим поэтам и как произведение, достойное соперничества с Горацием и Галлом (Вергилий большую часть года жил в Неаполе и на Капрее).
Он остановился возле невольника и сказал:
- Пиши.
XXIII
В храме Дианы в Эфесе - из золота статуя Фрины.
Славься, ваятель-маг и богоподобный творец!
Сладостно Фрину любил ты, прекрасную Фесписа музу;
Имя Триферы веками в пламени роз подарил.
Раб доложил, что некто хочет видеть господина, и добавил, как бы извиняясь за пришельца:
- Только он одет, как нищий.
- Чего ему нужно? - нетерпеливо спросил Меценат, недовольный тем, что часы творчества нарушены и вдохновение исчезает.
- Господин, он говорит, что пишет стихи…
- Пусть войдет! - вскричал Меценат, предвкушая удовольствие дать совет, как нужно писать, и заодно прочитать свои стихи, которые считал образцовыми.
Вошел бледный юноша, в лохмотьях, с гордым выражением лица, и Меценат невольно подумал: "Сын одного из бывших нобилей или всадников". Чувствуя, как неприязнь захлестывает душу, он, едва сдерживаясь, указал ему на кресло.
- Сядь. Говорят, ты пишешь стихи. Что же ты принес с собою?
- Много наслышавшись о тебе как тонком ценителе изящного и покровителе наук, искусств и литературы, я не мог отделаться от желания, внушенного мне, несомненно, самим Аполлоном - клянусь его именем! - и решил обратиться к тебе. Ты спрашиваешь, что я принес? Сперва послушай, а потом оцени.
- Стихи?
Поэт кивнул и вынул из одежды завернутые в тряпку навощенные дощечки.
- Господин позволит?
И прочитал звонким юношеским голосом:
Памятник в белом Коринфе на площади города шумной;
Львица барашка терзает - алчно на части казнит…
Женщины дивной Фессалии жрицу Лаису убили -
Жрицу любовных истом, жрицу сверхпламенных нег!..
Поэт прочитал еще несколько четверостиший. Меценат молчал, не зная, к чему придраться. Он испытывал чувство поэта, который считал свои стихи лучшими, непревзойденными и внезапно наткнулся на соперника, который пишет не хуже, если не лучше его.
Улыбнувшись принужденно, Меценат похвалил его стихи и сказал:
- Я рад, друг, что ты работаешь и преуспеваешь в этом деле. Позволь же поощрить тебя деньгами, чтобы ты еще лучше мог работать и немного приоделся. Приходи завтра вечером - у меня будут Гораций и Вергилий.
Юноша ушел, унося с собой одну тысячу сестерциев.
А на другой день, когда пришли смуглолицый Галл и краснощекий Гораций, а юноша не явился, Меценат, рассказав им с возмущением о неблагодарности поэта, воскликнул:
- Вместо того, чтобы быть признательным мне за то, что я слушал и похвалил его стихи, а Цезарю - за его деньги, он пренебрег моим приглашением! О молодежь! достойна ли ты милостей Цезаря и внимания истинных поэтов?
Галл и Гораций переглянулись с лукавыми огоньками в глазах.
- Действительно ли хороши его стихи? - спросил Гораций.
- Хороши, - ответил Меценат, вспоминая строчки о знаменитой гетере Лаисе.
- Лучше твоих?
- Не знаю… Не мне судить, - смутился Меценат.
- Однако ты не порицаешь их…
- Я хвалю их.
- А так как ты хвалишь их, то не подумал ли ты, что этот юноша может быть твоим соперником?
- Соперником?
- Клянусь Аполлоном! Разве он не пишет, как и ты, о гетерах? Ведь сам же ты сказал, что это так…
Заметив огорчение на лице Мецената, Галл сказал:
- Не печалься, боги часто награждают людей неожиданной радостью…
Меценат поднял голову, оглядел поэта с подозрительной внимательностью. Галл и Гораций захохотали.
- Успокойся! - закричал Галл. - Соперник не юноша, а мы! Мы написали стихи, похожие на твои, и подослали юношу к тебе…
Меценат вскочил с гневом на лице.
- Вот тебе доказательство, - со смехом добавил Гораций, - что можно подражать стихам любого поэта, перенять у него слог, обороты речи, даже мысли. А ты - помнишь - спорил, что это невозможно?
Меценат нахмурился.
- Если бы это сделал кто-либо другой, - вымолвил он трясущимися губами, - то - клянусь Аполлоном и музами! - я жестоко бы расправился с ним.
XXX
Опасаясь западни, Лициния умоляла Секста не ездить на свидание с Титием.
Точно предчувствуя, что они больше не увидятся, Помпей ласкал и целовал Лицинию.
- Не удерживай меня, - говорил он, - если я погибну, не отказывайся от борьбы, не хорони республику, не клади на могиле ее камень. Продолжай мое дело, пока будет возможно…
Он прижал ее к груди, стегнул коня и поскакал по дороге, впереди отряда всадников, не оглядываясь, дрожа от нетерпения добраться поскорее до Мидиэона, где ожидал его Фатум, от которого, как он думал, никуда не уйти и законы которого непреложны, как законы движения звезд и планет, смены ночи и дня, времен года.
Издали он увидел храм, черепичатые кровли домов и поскакал к форуму. Остановив коня неподалеку от агоры, он послал рабов узнать в табернах, не приехал ли еще Титий, военачальник Антония.