VII
Пират Менас плыл ночью в маленьком челноке. Рядом с ним сидела Лициния. Гребцы бесшумно опускали весла в черную воду. Приказано было всем молчать, - Менас опасался внезапного нападения. Такие случаи бывали: в бухточках нередко скрывались правительственные корабли, которые вели борьбу с судами Секста Помпея, мешавшими подвозу хлеба в Рим, и корабли внезапно обрушивались на суда Секста, ломали у них весла и овладевали застигнутыми врасплох судами.
Хотя африканский хлеб к Региуму вообще не подвозился и присутствие неприятельских кораблей в этих водах было странно, Секст Помпей, полатая, что триумвиры охотятся за ним, сказал Менасу, отпуская с ним Лицинию: "Будь осторожен. Эта женщина не должна попасть в плен, ей поручено важное дело. Необходимо, чтобы она благополучно прибыла в Италию".
Менас высадил ее в Региуме и тотчас же отплыл. В городе Лициния отыскала верного вольноотпущенника Помпея, и он снабдил ее пропуском и письмами к популярам.
- В Риме страшно, клянусь Феронией! - шепнул вольноотпущенник. - Если попадешься в руки палачей, не выдавай нас. Говори, что ты вольноотпущенница Марка Антония. И Октавиан тебя не тронет. Деньги у тебя есть?
- Есть.
- Если не хватит, напиши, и я пришлю, сколько понадобится… Ты, конечно, знаешь, что тебе делать.
- Ты говоришь об осторожности, а сам неосторожен. Всякий скажет, что ты готовишь оружие.
Вольноотпущенник растерянно смотрел на нее. - Ты сам себя выдаешь, - продолжала Лициния, указывая на мечи, сваленные в угол и плохо прикрытые кожами.
Вольноотпущенник испуганно бросился к ним и стал бросать на них старую одежду.
- Разве можно держать оружие в доме? Увидит хозяин - донесет или проболтается.
Спустя несколько дней Лициния прибыла в Рим. Она удивилась, что господами города были воины и триумвир Лепид подчинялся им. Она нашла в цирке популяра Понтия. Он возмужал и окреп - мускулистые руки, широкая грудь, красное, загорелое лицо. Он был в красной тунике и только что окончил состязание с бородатым мужем в белой тунике и победил его. Это были пробные игры, или упражнения, под руководством выдающихся мужей, отличившихся на ристалище по сто и двести раз в своей жизни и не принимавших больше участия в состязаниях. Они считались учителями верховой езды, ристаний и обучали молодежь своему искусству.
Понтий сообщил Лицинии, что популяры, сподвижники Клодия и Сальвия, разбрелись по миру: кто поступил в легионы, кто отплыл в Африку, Испанию и Азию, и только несколько человек работает так же, как и он, в цирке.
- Мы держим связь с ними, - продолжал Понтий, - переписываемся и мечтаем о том времени, когда можно будет начать борьбу. Тогда они бросят свои дела в чужих странах и возвратятся в Рим. А ты, жена Сальвия, где была? Я давно тебя не видел…
- Я боролась на стороне Кассия и Брута, а теперь борюсь на стороне Секста Помпея.
- В одиночку? - удивился Понтий. - Почему же ты не сказала нам о своем решении?
- Увы, друг! Популяры не знали, что делать. Помнишь нашу беседу после убийства Цезаря? На кого я могла рассчитывать?
Понтий поник головою.
- Многие и теперь не знают, за кем итти, - сказал он. - Кто из вождей борется за народ - Антоний, Октавиан, Лепид? Нет, они борются не за плебс, а за власть над ним и над миром.
- А Секст Помпей?
Понтий ответил, что народ любит Секста и поддержал бы его, если бы Помпей высадился в Италии.
Подошли популяры, коллеги Понтия, и Лициния произнесла горячую речь о необходимости борьбы; она восхваляла Секста Помпея как храброго мужа, государственного деятеля, освободителя рабов и так преуспела в своих речах, что популяры решили вызвать в Рим своих коллег из провинций.
Присматриваясь к городу, Лициния поняла, что популяры находились в легионах, или, вернее, все воины были популярами.
Бродя по улицам, она останавливала легионариев и беседовала с ними. Она порицала триумвиров за жестокость, жадность и честолюбие, восхваляла Секста Помпея, единственного честного республиканца, недостаточно еще оцененного народом.
- Вы - популяры, - говорила она, - и потому должны поддерживать Секста. Вы получите земли и преимущества, а народ - счастливую жизнь. Можно ли верить трем демагогам, которые готовы перегрызть друг другу глотки? Вот и теперь Октавиан осаждает Перузию потому только, чтобы доказать вам, что Фульвия и Люций Антоний злоумышляют, выступая против земельных наделов, а он, Октавиан, подавляет восстание, заботясь о вашем благе; потом он наделит вас землями, сделает вам подарки… И вы, конечно, успокоитесь, станете верными рабами Октавиана. Это ему и нужно. И если даже вы добьетесь временного благосостояния, то подумали ли вы о народе? Увы! Он не получит ничего. А Помпей, будь он у власти, наделил бы вас, воины, и народ благами, улучшил бы положение рабов.
Долго она говорила на улицах и площадях. Ее слушали, но ей мало верили.
- Кто она? - шептались легионарии. - Мы ее не знаем. И никто не знает. Почему она ратует за дело Секста Помпея?
А один бородатый ветеран грубо схватил ее за плечо,
- Кто ты? Уж не эмиссарка ли Секста? Лициния гордо оглядела его:
- Стыдись! Я вдова вождя популяров Сальвия.
- Какого Сальвия?
- Друга Клодия.
Легионарии обступили ее. Многие слыхали о Сальвии, нашлись люди, знавшие его, а иные помнили вождя Клодия и его борьбу с нобилями. И все с уважением низко склонили седые головы:
- Слава, слава!
Однако и вторичное предложение Лицинии перейти на сторону Секста не имело успеха, - легионарии замялись.
- Мы подумаем, - говорили они.
- Зачем плыть в Тринакрию, когда и в Риме неплохо?
- Подождем, что даст нам сын Цезаря…
- Мы заставим его исполнить обещания, иначе он захромает на обе ноги!
- Ха-ха-ха!
Лициния поняла, как призрачны были надежды на легионы, находившиеся в Риме.
Заручившись поддержкой римских популяров, которые выдали ей пропуск и письмо к главному начальнику, выборному от легионов, осаждавших Перузию, она отправилась в путь.
…В мартовские календы она подъезжала верхом на выносливой лошадке к лагерю. Было холодно и сыро. Дули пронизывающие ветры с Альп и с моря. Лициния зябла и торопилась попасть скорее в лагерь, чтобы погреться у костра.
Ветераны Октавиана были угрюмы: злила их затянувшаяся осада города, неисполнение вождем обещаний, суровые взыскания центурионов и военных трибунов, а больше всего - сам Октавиан, муж низкорослый, невзрачный, с маленькой головой, прихрамывающий на левую ногу. Строптивый Агриппа, шагавший рядом с ним, казался рослым и привлекательным.
Легионарии шептались:
- Смотри, Гнилозубый с Красногубым пошли к стенам…
- Глуп Люций Антоний, что щадит их: стоит только ударить из баллисты или катапульты.
- Злословить легче всего, - вступился за Октавиана седой ветеран, - а ведь вождь - сын Цезаря.
- Велетрийский ростовщик!
- Скотина!
Тот же ветеран возразил:
- Сейчас - скотина, а наделит нас землями и наградит подарками - станет отцом, благодетелем, любимым императором. Ты озверел, Муций, после проскрипций!..
- А кто не озвереет. если приходилось выкалывать глаза, вспарывать животы беременным женам нобилей, поджаривать людей на углях?
- Говорят, ты содрал кожу со старого всадника, а затем бросил его на костер. Только за что подверг ты таким мучениям старика?
Лициния, прислушивавшаяся к беседам легионариев, поспешила уйти. Жестокость, которую они считали невинной забавой, глубоко возмущала ее. Никогда она не думала, что воин, проведший всю свою жизнь в легионах, становится черствым, жестоким, злым и беспощадным.
"Да, озверели люди, - подумала она. - А кто виноват? Марий и Сулла, первые и вторые триумвиры. Неужели боги допустят, чтобы римляне перегрызлись между собой, как волки, и республика рухнула? И если суждена ей гибель, то не лучше ли умереть теперь, чем дожидаться ужасов?"
Мысль о Сексте успокоила ее. О, если бы сын Помпея напал на Рим! Вся Италия любила его и сочувствовала его делу. Почему же он медлит, не начинает борьбы? Октавиан и Лепид без Антония - ничто, а Антоний не заботится о триумвирате, забавляется в Александрии в царском дворце не как проконсул, а как гость - любовник египтянки.
Склоняя воинов на сторону Секста Помпея, Лициния видела, что легионариям не до политики: предстояла сдача Люцием Перузии.
Однажды в дождливый день ворота города раскрылись, и Люций Антоний выехал верхом, направляясь к лагерю Октавиана. За ним следовали легионы.
- Не желая увеличивать смуту в дорогом отечество, - притворно крикнул Люций, - сдаюсь с войсками на милость триумвира Октавиана Цезаря, друга моего брата триумвира Марка Антония - да сохранят боги триумвиров в добром согласии на многие годы! В знак искреннего раскаяния отдаю тебе, Цезарь, свой меч!
Он сошел с коня и хотел вынуть меч, но Октавиан любезно остановил его и, спешившись тоже, протянул ему руку при радостных восклицаниях легионов.
- Консул Люций Антоний, - сказал он, - ты ошибался, действуя таким образом, а сознание ошибки наполовину умаляет твою вину. Желая спокойствия в республике, я прощаю тебя и Фульвию, но накажу виновных декурионов, сенаторов и всадников, которые посмели поднять руку на триумвиров.
И он приказал заковать в цепи около трехсот магистрате и их сыновей.
…Разграбленная ветеранами Перузия горела, и Октавиан, сидя в шатре, говорил Агриппе: