"Не может быть, - шептала она, ворочаясь на ложе, - Секст не таков. Как и Брут, он борется за идею. Только разными путями пошли они: Брут убил диктатора и собрал войска для борьбы с триумвирами, чтобы восстановить республику времен Катона Цензора, а Секст мечтает о республике до Пунических войн. Один находился под влиянием Цицерона, другой - последователь Сципиона Старшего".
Она задумалась. И казалось ей, что цель Брута и цель Секста составляют единое целое, без которого немыслимы спокойствие в республике и благо народа. Жизнь, называемая кучкой олигархов свободной лишь затем, чтобы обмануть народ, казалась ей большим угнетением, чем деспотия Суллы, Митридата или Тиграна, а зависимость римлян от кучки "избранных" богами, а на самом деле от людей, захвативших беззаконно власть - худшим рабством, нежели проституция. И если бы Брут повернул республику к эпохе Катона, удовлетворился ли бы народ властью сената и гнетом нобилей? А если Секст Помпей восстановит республику времен консула Дуилия или нашествия Ганнибала, то что выиграет народ от такого правительства? Не одно ли и то же республика Брута и республика Секста Помпея? А освобождение рабов?.. Было ли оно целью или средством? Лициния становилась в тупик, не зная, что думать. И только в одном она была уверена: Секст Помпей честен и велик.
Ей пришло в голову, что она рассуждает о Сексте, как влюбленная женщина; она проверила свои мысли: они казались ей логически безупречными.
- Поеду к Сексту, разделю с ним его судьбу, - шепнула она, садясь на ложе. - Победа должна быть за тем, кто одинаково любит свое отечество и заботится о нуждах и счастьи народа.
Книга вторая
I
Едучи в Рим, Октавиан думал об Антонии, отправившемся в Грецию, и о Фульвии, захватившей власть в свои руки. Он представлял себе встречу с ней, Люцием Антонием, Лепидом и женой-девственницей, заранее решая, как держать себя с ними.
"С Фульвией и Клавдией буду холоден и неприступен; мать и дочь захотят непременно употребить женские чары, чтобы заставить меня повиноваться их воле. Они не знают, что покорность несвойственна моей натуре. Люций Антоний принужден будет повиноваться мне, хотя он и консул, а если станет сопротивляться… - Октавиан сжал кулаки, сдвинул брови, - я найду средство… А Лепид… я ему вручу письмо Антония и свалю всю ответственность за наше решение на Марка…"
И вдруг, повернувшись к Агриппе, подмигнул ему:
- Соскучился по римлянкам?
- Соскучился, - ответил правдивый Агриппа. - А ты… неужели ты, скажи, не скрывая, не желаешь увидеться с Клавдией?
- Ты очень смел, Марк! Клавдию я не люблю. Она оскорбила меня при жизни Юлия Цезаря, отца моего, и я поклялся, что никогда она не разделит со мной ложе. Я хочу унизить ее, заставить, чтобы она, гордая, умоляла меня на коленях о снисхождении или прощении…
- А тогда ты бы простил?
- Нет. Я посмеялся бы над ней, а затем прогнал бы ее.
Нахмурившись, Агриппа молча ехал рядом с Октавианом.
- Знаю, ты поступил бы иначе, - продолжал триумвир, - но - клянусь богами! - доброта и снисходительность постыдны по отношению к женщине, осмеивавшей мужа. Скажи, что ты думаешь о Фульвии? Хоть она и сводня, и развратница, и старуха, а, должно быть, привлекательней всякой молодой глупой Девушки; Фульвия умна, умеет жить и не оскорбляет мужей…
- Ты неправ. Во-первых, Фульвия не так уж стара, - ей только сорок лет, во-вторых, она влюблена в тебя и, в-третьих, Клавдия менее глупа, чем тебе кажется. Если оскорбление задело тебя, то острота оказалась меткой, а потому и умной. Ведь неметкая острота не оставила бы следа в твоей душе, ибо глупость вообще не задевает: она пролетает, подобно тени.
- Ты философ, Марк, клянусь Юпитером! Агриппа сдержал рвавшегося вперед коня. Он хотел спросить Октавиана, как оскорбила его Клавдия, но не решился.
Подъезжали к Риму. Оправив на себе белую всадническую одежду, с узкой красной полоской спереди, Окта-виан, щуря глаза, говорил Агриппе, что ничего не видит, и друг принужден был называть здания, мимо которых они проезжали, улицы и площади.
- Подумать только, - жаловался триумвир, - до чего мы дожили! Отцы государства и сам Лепид допустили в стенах державного Рима восторжествовать гинекократии! Что бы сказали Сулла и Юлий Цезарь, если бы узнали об этом? О боги! Я уверен, что Секст Помпей насмехается над двумя триумвирами, которых третий триумвир стремится подчинить своей жене!
Агриппа стал уверять Октавиана, что подозрительность его лишена оснований, однако триумвир не слушал возражений друга.
Встреча с Фульвией, состоявшаяся на другой день, расстроила Октавиана. Узнав о его прибытии еще накануне, Фульвия приоделась: она была в легкой хламиде, поверх которой накинула персидскую ткань с мозаичными вышивками, сверкавшими драгоценными камнями; коса, искусно завязанная в Аполлонов узел, казалась диадемой. Сидя на катедре, Фульвия держала в руках тетрахорд и рассеянно перебирала струны.
Октавиан потребовал передать ему власть.
- Я, женщина, управляю государством именем триумвира Антония, - возразила Фульвия.
Октавиан, едва сдерживаясь от негодования, протянул ей папирус:
- Взгляни, благородная Фульвия, на подписи триумвиров, поделивших между собой мир: Антоний получил Восток, а я - Запад. Следовательно, Италия подвластна - мне, только мне! Что же ты еще споришь?
- Гай, я не уступлю, - тихо сказала Фульвия, садясь рядом с ним на биселлу. - Я уступила бы, если бы ты… Ты получил мое письмо?
- Нет. О каком письме ты говоришь? - холодно спросил Октавиан.
- А от Клавдии получил?
- Тоже нет. Да ты нарочно выдумала эти письма, чтобы отвлечь меня от беседы о власти.
Фульвия не спускала с него глаз.
- Я писала, - медленно заговорила она, - о себе и о Клавдии… Я хотела…
- Зачем мне знать, что ты хотела или чего не хотела? - прервал ее Октавиан. - Писем я не получил, значит сами боги пожелали, чтобы я не знал содержания их…
Фульвия привстала.
- А если ты получил их и лжешь? - вскрикнула она, схватив Октавиана за руку. - Я писала, что люблю…
- Зачем мне знать, любишь ли ты Антония или Люция? Или обоих вместе?
Фульвия побледнела.
- Гай Октавий, я не привыкла слушать оскорблений от мужей. А так как ты породнился с нами…
- Нет, я не породнился, - резко сказал Октавиан и встал. - Спроси об этом Клавдию. Что же касается власти, то завтра же ты откажешься от нее.
Фульвия не успела ответить. В конклав входил Люций Антоний, нарядный, в тоге с пурпурной каймой и новых башмаках.
- Привет триумвиру! - воскликнул он, взмахнув рукой.
- Привет и тебе, консул!
- Я слышал, что ты болел после Филипп?
- Воля богов! Асклепий наградил меня слабым здоровьем.
- Тебе нужен отдых…
Октавиан насторожился;
- Поезжай в одну из камцанских вилл и наслаждайся жизнью, дыши целебным воздухом, прогуливайся на взморье, живи, как некогда жил великий Сулла, отказавшийся от власти.
- Уж не хочешь ли ты, чтоб и я отказался от власти? Люций смутился.
- Ты меня не понял, Цезарь! Заботясь о твоем здоровье, я хотел дать тебе добрый совет…
- Совет, действительно, хорош, - засмеялся Октавиан, - благородная Фульвия, без сомнения, одобрит его.
Фульвия притворно кивнула, вымолвив:
- Гай Октавий, я советую тебе отправиться в Байи. Поезжай заранее, пока не начало съезжаться общество. Там ты будешь любоваться живописными утесами, тенистыми гротами, роскошнейшими виллами; отдыхать под развесистыми платанами и кипарисами, дышать запахом душистых лавров и миртов; там в знойный день, сидя у водопада, будешь радостно подставлять голову и грудь под брызги, а утром и вечером лечиться от недугов целебной водой серного источника. Там ты помолодеешь, приобретешь силу мышц, мысли твои прояснятся…
Октавиан встал.
- Довольно! - возгласил он. - Благодарю вас, друзья, за советы. Но молодеть, приобретать силу мышц и заботиться о прояснении мыслей советую тебе, Фульвия, когда освободишься, передав мне власть…
Фульвия вскочила.
- Что? Тебе… тебе - власть? Никогда!
- Я не шучу, Фульвия! Завтра как триумвир и владыка Запада я начинаю свою государственную деятельность…
И, кивнув им, вышел на улицу.
II
Октавиан приступил к распределению земель среди ветеранов. Разослав магистратов и землемеров во все концы Италии, он выступил в сенате, и отцы государства, признав его притязания на власть более законными, чем притязания Фульвии, не мешали его деятельности. Люций Антоний, недовольный действиями триумвира, предостерегал его, что заискивать перед народом и вмешиваться в дела консула равносильно нарушению закона и оскорблению высшего магистрата, но Октавиан возражал, что вообще заискивают люди нечестные, а оскорбляют консула только те, чьи притязания незаконны, а действия преступны.