Теперь я объясню, почему я думаю так. За пять недель до того, как она была взята в плен во время сражения при Компьене, Голоса предсказали ей, что произойдет. Они не назвали ей точно дня или места, но сказали только, что она будет взята в плен и что это случится перед праздником святого Иоанна. Она просила, чтобы ей была послана смерть, верная и быстрая, и чтобы плен ее не был очень долгим; потому что душа ее любила свободу и боялась заключения в темнице. Голоса ничего не обещали, но сказали только, чтобы она терпела все, что будет ей послано. Но так как Голоса не ответили отказом на ее просьбу о быстрой смерти, то весьма понятно, что молодая, полная светлых надежд девушка, какой была Жанна, стала укрепляться в своей заветной мысли и с каждым днем получать все большую уверенность, что именно таково будет ее избавление – верная и быстрая смерть. И вот, когда ей было предречено, что через три месяца она будет освобождена, я думаю, она поняла это так, что через три месяца смерть явится к ней в тюрьму и освободит ее; вот почему она, говоря об этом, казалась такой счастливой: врата Рая были раскрыты перед ней, близилось время, когда кончатся все ее тревоги и она получит свою небесную награду. Да, эта надежда могла сделать ее счастливой, терпеливой и смелой, способной биться до конца, как солдат на поле брани. Она, конечно, стремилась к спасению, она была готова бороться всеми силами, ибо такова была ее природа; но она смело взглянет в лицо смерти, если смерть неизбежна.
Затем позднее, когда она обвиняла Кошона в намерении отравить ее ядовитой рыбой, ее мысль, что она будет "освобождена" из тюрьмы смертью – если она имела такую мысль, а я в этом уверен, – вполне естественно должна была укрепиться.
Но я уклоняюсь в сторону от рассказа о суде. От Жанны потребовали точного определения времени, когда она будет освобождена из тюрьмы.
– Я всегда говорила, что мне не разрешено сказать вам все. Я буду освобождена, и я хочу просить Голоса, чтобы они позволили мне сказать вам, в какой именно день. Вот почему я не могу отвечать теперь.
– Твои Голоса запрещают тебе говорить правду?
– Вы желаете знать то, что касается короля Франции? Повторяю вам еще раз, что он снова будет владеть своим королевством и что это так же верно, как то, что вы сидите здесь передо мной. – Она вздохнула и после краткого молчания добавила: – Я давно бы умерла, если бы не это Откровение, которое всегда меня утешает.
Ей было предложено несколько незначительных вопросов относительно одежды и внешности святого Михаила. Она отвечала с достоинством, но было заметно, что такие вопросы причиняют ей боль. Потом она сказала:
– Я смотрела на него с великой радостью, ибо при виде его я чувствую, что освобождаюсь от смертных грехов. – И она добавила: – Иногда святая Маргарита и святая Екатерина дозволяют мне исповедываться им.
Здесь была возможность поставить ловушку, воспользовавшись ее неведением.
– Когда ты исповедывалась, пребывала ты в состоянии смертного греха?
Но ее ответ не повредил ей. Поэтому судьи еще раз перешли к откровениям, сделанным относительно короля, – к тайнам, которые суд постоянно, но безуспешно пытался вынудить у Жанны.
– Теперь, возвращаясь к знамению, посланному королю…
– Я уже говорила вам, что ничего не скажу об этом.
– Известно тебе, что это было за знамение?
– Об этом вы не узнаете от меня ничего.
Эти вопросы относились к тайному свиданию Жанны с королем, на котором, впрочем, присутствовали двое или трое других лиц. Судьи знали (конечно, через Луазлера), что королю было послано знамение в виде короны и что знамение это было подтверждением того, что на Жанну действительно возложено великое дело. Но все это покрыто тайной до сих пор, – то есть вопрос о самой короне, – и тайна сия останется неразгаданной до скончания веков. Мы никогда не узнаем, настоящая ли корона сошла на голову короля или же то был символ, плод мистической фантазии.
– Ты видела корону на голове короля, когда он получил откровение?
– Я не могу сказать вам об этом, не нарушив клятвы.
– Была у короля на голове корона в Реймсе?
– Мне кажется, что король надел на голову корону, которую нашел там, но другая, гораздо более роскошная, была принесена ему потом.
– Видела ты эту корону?
– Я не могу отвечать вам, не нарушив клятвы. Но видела я ее или нет, я слышала, что она была богата и великолепна.
Они продолжали мучить ее утомительными вопросами насчет таинственной короны, но более ничего не узнали. Заседание кончилось. Долгий, тяжелый день для всех нас.
Глава Х
Отдохнув один день, суд снова принялся за дело в субботу, 3 марта.
Заседание это было одним из наиболее бурных. Все судьи потеряли терпение – и было из-за чего. Ведь все эти шесть десятков выдающихся богословов, знаменитых крючкотворцев, испытанных гладиаторов законоведения, покинули важные должности, где присутствие их было необходимо, и съехались сюда из разных городов, чтобы выполнить задачу, весьма легкую и несложную: вынести смертный приговор крестьянской девятнадцатилетней девушке, не умевшей ни читать, ни писать, не посвященной в замысловатости и хитросплетения судопроизводства, лишенной возможности вызвать свидетелей своей стороны или выбрать себе защитника или руководителя и долженствовавшей своими силами обороняться от враждебного судьи и от сговорившихся присяжных. Через каких-нибудь два часа удалось бы ее опутать, запугать, разбить все ее доводы, изобличить ее. Это было вне всяких сомнений, как им казалось. Но они ошиблись, часы растянулись в целые дни, и то, что казалось легкой стычкой, превратилось в долгую осаду; дело, на первый взгляд столь несложное, в действительности оказалось невероятно трудным; слабая жертва, которую предполагалось смахнуть прочь, как пушинку, стояла незыблемо, словно скала; и в довершение всего, если кому-нибудь и пришла очередь посмеяться, то, конечно, – девушке-крестьянке, а никак не судьям.
Но она не смеялась, потому что не такова была она; зато смеялись другие. Весь город смеялся исподтишка, и суд знал об этом, и самолюбие его сильно страдало. Члены суда были не в состоянии скрыть свою досаду.
И заседание, как я сказал, было бурное. Легко было видеть, что эти люди решили во что бы то ни стало вырвать сегодня у Жанны такие признания, которые сократили бы судебное разбирательство и привели бы его к скорому концу. Это показывает, что, при всей своей опытности, они еще не знали, какова была Жанна. Они затеяли жаркую битву. На этот раз допросчик был не один: все принимали участие. Со всех сторон Жанне предъявляли вопросы, и по временам сразу было столько голосов, что она просила их выпускать свои выстрелы по очереди, а не залпами. Началось с обычного:
– Еще раз мы требуем от тебя присяги безусловной и неограниченной.
– Я дам ответ на все, что упомянуто в procès verbal. В остальном же я буду руководствоваться собственным выбором.
Пядь за пядью они оспаривали и старались вырвать у нее из-под ног ту почву, на которой она утвердилась; они озлобленно горячились и осыпали Жанну угрозами. Но Жанна была непреклонна, и допрос волей-неволей пришлось перевести на другие темы. Целых полчаса было потрачено на видения Жанны: каково было их платье, какие у них волосы, какая наружность и так далее? Они надеялись выудить из ее ответов что-нибудь пагубное, но – все напрасно.
После того, как и следовало ожидать, перешли к вопросу о мужской одежде. Задали ей опять несколько изрядно уже затасканных вопросов, а затем выдвинули и несколько новых.
– Не случалось ли, что король или королева просили тебя оставить мужской наряд?
– Этого нет в вашем procès.
– Думаешь ли ты, что принятием одежды, приличествующей твоему полу, ты совершила бы грех?
– Я всеми силами старалась служить и повиноваться моему верховному Господу и Повелителю.
Через некоторое время они повели речь о знамени Жанны, надеясь поставить его в связь с чернокнижием и колдовством.
– Не было ли у твоих солдат штандартов, срисованных с твоего знамени?
– Да – у копьеносцев моей стражи. Это делалось для того, чтобы отличать их от остального войска. То была их собственная мысль.
– Часто возобновлялись эти значки?
– Да. Если копья ломались, то значки рисовались заново.
Следующий вопрос покажет, что было целью предыдущих:
– Говорила ты своим солдатам, что значки, разрисованные наподобие твоего знамени, приносят счастье?
Это вздорное предположение оскорбило воинственную душу Жанны. Она выпрямилась и произнесла с величием, с горячностью:
– Вот что я говорила им: "Поезжайте и затопчите этих англичан!" – и поступала так сама.
Всякий раз, когда она кидала презрительные слова этим французским наемникам англичан, они приходили в бешенство. Так случилось и на сей раз. Десять, двадцать, а то и тридцать человек вскочили сразу с мест и начали грозить Жанне, но она была невозмутима.
Мало-помалу водворилась тишина, и допрос продолжался.
Теперь были приложены старания истолковать во вред Жанне те бесчисленные почести, которые ее окружали, когда она освобождала Францию от грязи и позора столетнего рабства и унижения.
– Не приказывала ли ты запечатлевать твой образ в картинах и изваяниях?
– Нет. В Аррасе я видела картину, на которой изобразили меня: стоя перед королем на коленях, в латных доспехах, я протягиваю ему письмо. Но я не заказывала этих вещей.
– Не случалось ли, что в честь тебя служили обедни и читали молитвы?
– Если случалось, то не по моему приказанию. Но если кто и молился за меня, то в этом, я думаю, не было ничего дурного.
– Верил ли французский народ, что ты – посланница Бога?