– Я наблюдала за тобой во время нашего путешествия. Ты начал плохо, но понемногу исправляешься. Смолоду ты любил говорить небылицы, но в тебе кроется муж, и я заставлю его проснуться. – Надо было видеть, как прояснилось лицо Паладина при этих словах. – Последуешь ли ты за мной, куда я прикажу?
– Хоть в огонь! – воскликнул он.
А я сказал самому себе: "Бог свидетель, она, по-видимому, превратила этого хвастуна в героя. Вот новое ее чудо – в том нет сомнения".
– Верю тебе, – сказала Жанна. – Вот: возьми мое знамя. Ты будешь ездить за мною во всех сражениях, и когда Франция будет спасена, ты возвратишь мне его.
Он взял знамя, которое ныне является драгоценнейшей реликвией Жанны д\'Арк, и сказал дрожавшим от волнения голосом:
– Если я когда-либо опозорю этот залог доверия, то мои товарищи, здесь стоящие, сумеют исполнить над моим телом долг дружбы, и я возлагаю на них сию обязанность, зная, что не обманусь в них.
Глава XI
Мы с Ноэлем пошли назад вдвоем; сначала мы молчали, находясь еще под впечатлением пережитого. Наконец Ноэль вышел из своей задумчивости и сказал:
– Первый да будет последним, последний – первым. В сих словах – оправдание этой неожиданности. Но в то же время надо сознаться, что нашего толстого бычка встащили бог знает как высоко!
– Да. Я до сих пор чувствую себя ошеломленным. Ему досталась самая почетная должность.
– Самая почетная. Генералов много, и она может еще больше увеличивать их число. Но знаменосец только один.
– Верно. После нее самой, это самая видная должность во всей армии.
– И самая заманчивая и почетная. Мы знаем, что этого места добивались сыновья двух герцогов. А заполучил его – кто же? – эта чванливая ветряная мельница. Скажи на милость, разве это – не огромное повышение, если взглянуть на дело как следует?
– Вне всякого сомнения. Эта должность – как бы уменьшенное подобие должности самой Жанны.
– Ума не приложу, как объяснить это? А ты понимаешь ли?
– Понимаю и могу объяснить без всякого труда – так, по крайней мере, думается мне.
Ноэль был изумлен и быстро глянул на меня, словно желая узнать, не шучу ли я.
– Я думал, ты шутишь, – сказал он, – но вижу, что нет. Если можешь помочь мне разобраться в этой загадке, так сделай это. Объясни, в чем дело.
– Надеюсь, что сумею. Ты заметил, что наш старший рыцарь нередко говорит дельные вещи; у него на плечах умная голова. Однажды мы с ним ехали рядом и разговаривали о великих способностях Жанны. Он сказал: "Но самый крупный из ее даров – это зрячий глаз". – Я бухнул в ответ, словно дурак: "Зрячий глаз? Подумаешь, какая диковина: ведь это есть у всех нас". – "Нет, – возразил он, – зрячим глазом одарены немногие". И он пояснил мне свою мысль. Он сказал, что обыкновенный глаз видит только внешнюю сторону вещей и на этом основывает свое суждение; но зрячий глаз пронизывает насквозь, умеет прочесть сердце и душу, находя там такие качества, о которых по внешности догадаться нельзя и которые не могут быть узнаны другими глазами. Он сказал, что величайший военный гений ошибется и обратится в ничто, если он не одарен зрячим глазом, – то есть если он не способен читать в сердцах людей и выбирать своих подчиненных с непогрешимой прозорливостью. Он, как бы по наитию, угадывает, что этот человек годен для стратегии, другой – для бесшабашной, удалой стычки, третий – для терпеливого, собачьего упорства; он назначает каждого на присущее ему место и достигает успеха; между тем полководец, не имеющий зрячего глаза, назначал бы не на те места – и проигрывал бы. Я увидел, что он правильно отозвался о Жанне. Когда она была ребенком, пришел однажды вечером бродяга: ее отец и все мы приняли его за негодяя, а она увидела сквозь лохмотья честного человека. Обедая у вокулерского губернатора, я ничего не заметил в наших двух рыцарях, хотя провел в разговоре с ними целых два часа. Жанна пробыла там пять минут, не разговаривала с ними и не слышала их речей, однако сразу признала в них людей надежных и достойных, и они оправдали ее суждение. Кому поручила она надзор за этой крикливой, неукротимой толпой новобранцев в Блуа, – толпой бывших арманьякских разбойников, сущих дьяволов? Кому, как не самому сатане – то есть Ла Гиру – этому военному урагану, этому безбожному крикуну, этому докрасна накаленному горнилу богохульства, этому вечно деятельному Везувию сквернословия! Знает ли он, как обращаться с легионом ревущих дьяволов? – да лучше всех людей на свете! Ведь он – сам Вельзевул этого бесовского царства, он перещеголяет их всех, взятых вместе, и, вероятно, он – отец большинства из них. Жанна сделала его временным начальником, пока сама не приедет в Блуа… а там! Там-то она самолично приберет их к рукам, а если нет – значит, я ошибся в ней, несмотря на нашу многолетнюю дружбу. То-то будет зрелище, когда прекрасный ангел в белых доспехах начнет отдавать приказания этим негодным отбросам пагубы!
– Ла Гир! – вскричал Ноэль. – Наш давнишний герой!.. Хотел бы я увидеть этого человека!
– Я тоже. Его имя и теперь волнует меня столь же сильно, как в мои отроческие годы.
– Я хочу послушать, как он ругается.
– Еще бы! Я предпочел бы его ругательства молитвам любого человека. Он – самый прямодушный из всех людей, и самый наивный. Однажды ему был объявлен выговор за то, что он грабит во время своих набегов; он ответил, что это – сущие пустяки. По моему мнению, он как раз такой человек, которому следовало поручить временное командование в Блуа. Видишь, Жанна обратила на него свой зрячий взор.
– А это возвращает нас к началу нашего разговора. Я искренне люблю Паладина – не потому только, что он славный парень, но и потому, что он – мое детище: я ведь сделал его таким, каков он теперь, то есть самым пустым хвастуном и самым щедрым лгуном во всем королевстве. Я радуюсь его счастью, но у меня нет зрячего глаза. Я не избрал бы его на самую опасную должность во всей армии; я поместил бы его в тылу, поручив ему добивать раненых и уродовать убитых.
– Поживем – увидим. Жанна, быть может, лучше нас знает его. И подумай еще вот о чем: если человек, занимающий положение Жанны, говорит кому-нибудь, что он храбрец, – тот верит этому, а веры достаточно. Действительно, верить в свою храбрость – не значит ли быть храбрым? Ведь в этом все дело.
– Что верно, то верно! – вскричал Ноэль. – У нее не только зрячие глаза, но и творящие уста. Конечно, в этом все дело. Жанна д\'Арк сказала вещее слово, и вот Франция идет на врага, высоко подняв голову.
Тут меня позвали: Жанна хотела продиктовать мне письмо. В продолжение следующих суток портные были заняты шитьем наших должностных нарядов, и нам приготовляли новое вооружение. Теперь любо было посмотреть на нас, когда мы наряжались в свои походные или домашние мундиры. Паладин, одетый по мирному времени в дорогие многоцветные ткани, был подобен башне, позлащенной роскошным закатом; а когда он наряжался на войну, то его султан, яркая перевязь и стальные латы составляли зрелище еще более величественное.
Был дан приказ отправляться в Блуа. Было ясное, свежее, прекрасное утро. Можете себе представить, какое это было красивое зрелище, когда наш блестящий отряд мчался по дороге, вытянувшись в колонну, по два в ряд, – впереди Жанна с герцогом Алансонским, затем – д\'Олон и огромный знаменосец, и так далее. А когда мы ехали сквозь радостную толпу, и Жанна кивала головой направо и налево, и солнце отражалось от ее серебряных лат, то зрители чувствовали, что перед их глазами взвивается занавес, открывая первое действие могучей драмы; и возрождение их надежд проявлялось восторгом, который возрастал с каждым мгновением, так что наконец тело начало ощущать колыхание воздуха, стонавшего от радостных криков. Далеко в конце улицы послышалась нежная духовая музыка, и мы увидели тучу движущихся копьеносцев; солнце мягким светом озаряло их латы, но ярко сверкали над их головами наконечники копий, как будто над светозарным туманом сияло скопление звезд; то была наша почетная стража. Этот отряд примкнул к нам, и шествие наше выглядело вполне блестящим и грозным; начался первый военный поход Жанны д’Арк – занавес поднялся.
Глава XII
В Блуа мы пробыли три дня. О, этот лагерь принадлежит к сокровищам моих воспоминаний! Порядок?.. У этих разбойников царил такой же порядок, какой можно встретить среди волков и гиен. Они бродили туда и сюда, пьяные горланили во все горло, кричали, галдели, ругались и искали развлечений во всевозможных грубых и бесшабашных выходках; на каждом шагу встречались крикливые, распутные женщины, не уступавшие мужчинам по части наглых шуток, бесчинств и нелепых причуд.
Вот среди какого сброда привелось Ноэлю и мне увидеть Ла Гира впервые. Он соответствовал самым заветным нашим мечтаниям. Он был высок ростом, отличался воинственной осанкой; он был с головы до пят закован в латы, на его шлеме развевался султан из перьев, а сбоку к поясу был привешен огромный меч того времени.
Он отправлялся к Жанне, чтобы представиться ей как главнокомандующему, и, проходя через лагерь, восстанавливал порядок и кричал, что приехала Дева и что он не допустит подобных безобразий в присутствии главы армии. Для восстановления порядка он прибегал к способу весьма своеобразному, им самим придуманному: подвигаясь вперед, он ругался на чем свет стоит, грозил встречному и поперечному и сыпал ударами направо и налево; и куда он попадал, там человек валился с ног.
– Проклятое чучело! – кричал он. – Чего ты тут шатаешься и сквернословишь, когда сам главнокомандующий приехал в лагерь! Держись прямее! – и он сшибал солдата с ног. Что значило, по его понятиям, "держаться прямее", – никому, кроме него, не известно.